Александр Савченко. Мой Мариинск

Рейтинг:   / 14

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Заповедная Сибирь

Автор: Александр Савченко

Просмотров: 2925

2012 год, Выпуск № 4

Мой Мариинск

(воспоминания прораба)

Пьяный километр

На стыках областей и районов у нас было вечное бездорожье, которое водители называли пьяными километрами…

Такое место находилось на границе Мариинского и Тяжинского районов.

Однажды, это было в конце сентября, я возвращался из Итата. Купил билет, ждал прихода местного поезда.

А тут подкатывает на своем ЗИСе Михаил Новиков.

 - Одному в ночь ехать тягостно, поехали со мной, приедем намного раньше поезда.

Я соблазнился. Не пошел даже возвращать неиспользованный билет – были тогда в ходу стандартные светло-коричневые прямоугольники из картона с дырочкой в середине.

Но уже через полчаса я пожалел о своей опрометчивости. Неожиданно потянуло холодом. Набежали серые облака, потом небо подернулось густой пеленой, заморосил мелкий дождь. Мы поняли – это надолго.

Через пятнадцать минут вытащили на буксире сползший с обочины ГАЗ-52. Потом сами чуть не въехали в заполненный водой буерак.

Миша пришпоривал машину:

 - Давай, давай старичок…

Старичок хлюпал по разъезженной дороге, пыхтел разгоняя тяжелую грязь. Дворники не работали – их просто не было. С порывами ветра в кабину влетала холодная морось.

Это тебе не «газон», а настоящий ЗИС, который, если судить по проступающим через грязно-зеленую краску номерам, ходил по фронтовым дорогам. Но от этого слаще не становилось. Ветер дул в десятки щелей кабины, даже снизу откуда-то из-под коробки передач.

Лобовое стекло состояло из двух половинок, вырезанных из толстостенного (шестерка) обычного оконного стекла. Щели на нем были заклеены изолентой на матерчатой черной основе…

Через час езды мы оказались в ловушке. Дорога привела в бескрайнее месиво, среди которого угадывались колеи, оставленные автомобилями, колесными и гусеничными тракторами.

По сторонам и далеко впереди стояли, словно подбитые в бою, грузовики: ЗИСы, ГАЗы, МАЗы и другой малоразличимый транспорт.

Миша перекрестился:

 - Вдруг пробьемся, - и нажал на педаль.

Наш ЗИС заурчал, задрожал. Пахнуло перегоревшим бензином, смешанным с парами воды. Машина гудела и, рассекая темную жижу, шла напролом. Вот уже позади метров двести, мы обошли тех, кто только что маячил перед нами в темноте.

Стали проходить мимо встречных машин, тех, что шли со стороны Мариинска.

В этот миг нас резко передернуло, развернуло чуть ли не поперек колеи, и ЗИС левой фарой уперся в черную пучину. Машина «стрельнула» и намертво заглохла.

 - Ну, всегда так! – взмолился Миша.

Мы не надеялись ни на кого. Покорно приготовились пережидать ночь. Неудобство в том, что у кабины большой крен. Дверцу со стороны водителя можно только полуоткрыть – она сразу же уходила и черпала грязь. Общение с миром возможно только с моей стороны. Я кое-как вылез наверх, заполз в кузов и из-под брезентового свертка достал одеяло. Суконное солдатское одеяло, с которым Миша не расставался. Одеяло – наше единственное спасение. А времени было не более восьми вечера. Вдали слева прошел пригородный поезд, обозначенный оранжевыми огоньками окон.

«Э, ехал бы я сейчас в нем,»- подумалось мне. Но усталость и внутреннее напряжение сделали свое дело. Мы вскоре задремали. Сон рваный, затекали ноги – мне приходилось упираться в пол кабины, чтобы не придавить соседа. Ему тоже был не сахар. Приходилось часто менять положение тела и поправлять одеяло, которое отяжелело от сырости.

Самый сон пришелся часа на два ночи.

Нас разбудил дикий девчачий голос:

 - Спасите! Помогите! Горю, люди!

В свете чьих-то фар показалась фигура парнишки. Это он девчоночьим голосом звал на помощь.

Миша невольно спросил:

 - Чево там? Насилуют,что ли?

Пацан, туго вытягивая ноги из-под грязи, поравнялся с нашей машиной.

 - Помогите! Люди добрые! Известка горит у меня в кузове. Машину спалю – мало не не будет…

Оказалось, что водитель, совсем салажонок, вез из Кемерова комковую известь, навалил там почти полный кузов. Сверху известь накрыли брезентом. Но никто, видимо, не ожидал, что машина где-то застрянет, что в это время пойдет дождь, а главное, в брезенте окажется несколько дырок, через которые и попала дождевая вода…

Прибежавшие на помощь мужчины разбрасывали подвернувшимися под руку штыковками и подборками шипящие комки извести.

 - Кидай дальше, - правил другими стоящий посередине кузова дядька в дождевике с капюшоном…

 - Куда я теперича! – канючил неудачливый хозяин полуторки.

 - Куда, куда! В армию давай. Там из твоего шкилета человека сделают, - ответил дождевик с капюшоном.

 - Не взяли меня в прошлый раз, - с обидой сказал парнишка.

Около машины парило, было тепло, булькала вокруг вода. Но машина оказалась целехонькой – хоть заводи…

Когда мы проснулись с рассветом, на улице уже стояла зима. Нет, не на улице и не зима… Это известка расплылась по округе, прикрыв дорожную топь. Как в маскировочном халате – вся в белых пятнах, стояла неудачливая машина, в кабине, положив голову на руль, спал горе-водитель.

Со стороны жилых построек деревни Ключевой затарахтел трактор. Он начал вытаскивать те машины, что шли к Мариинску. Дошла очередь и до нас.

 - Пятак на рыло, - сплюнул папиросу рыжий тракторист.

 - Да вот, только три рубля осталось!..

 - Ну, тогда мне некогда, - детина рванул «дэтэшку».

Мы стояли (или сидели?), пока трактор не протащил мимо нас четыре автомашины. Пятой был автомобиль, который мы вечером вытащили из кювета.

 - А вы чего? – заулыбался водитель той машины.

 - Да вот, троячок всего… - объяснил Миша

  - Ладно! Это наш трактор. Он вас выволочет.

Действительно, минут через пятнадцать подкатил конопатый тракторист.

Теперь он выглядел по-другому: рыжебровый улыбчивый парень.

 - Да я бы вас все одно вытащил. Еще никого в беде не бросал.

Когда мы оказались на условно сухой дороге и парень отцепил трос, я протянул ему свою трешку.

 - Ша! Ша!  Главное: не держите на меня обиду!  - и поехал вытаскивать следующую машину.

Вставало красивое солнце. Ветер оттеснил облака на север, подальше к Томску.

 - Ну, ты, Карпыч, нонче и красюк! Вроде как в мешке с мукой ковырялся.

 - Ты б, Миша, на себя посмотрел… - отмахнулся я. – Давай-ка в Суслово к магазину подруливай. Треху оприходовать надо, а то с ней еще сильнее жрать охота.

Я забежал в сельмаг. Выбор, конечно, неважнецкий, да и не по моим деньгам.

В глаза бросилась надпись на коробке «Сухари». Отдал трешку, даже получил какую-то сдачу копейками.

Миша принял еду с жадностью.

 - Ну-кась, поточим зубы! – Он надорвал верх коробки, сморщился: – Козлы! Труху продают… Разве сухари это?

Я взял коробку в свою руку, вгляделся в надпись, чтоб узнать про срок годности товара.

Выше слова «сухари» более мелким шрифтом было пропечатано «панировочные».

Вот так, значит, мы и позавтракали…

 

Правда

Зимой 1961 года на промплощадке СМУ «Мелиоводстрой», около новой котельной мы пробурили буровую скважину глубиной 40 метров. После короткой промывки из устья скважины хлынула вода – попали точно в напорный горизонт, что было тогда нередкостью для Мариинска. Известная скважина такого рода фонтанировала в те годы рядом с городской баней. Возле бани глубинная вода хорошего качества, а у нас – железистая. В ведрах через 2-3 дня накапливался суриковый налет, вода на вкус становилась мягче и вкуснее, то есть, пригодной для домашних нужд и для питья, потому что лучшего ничего не было.

Эмалированные ведра чистили слабым раствором серной кислоты, благо у нас были автомобили, на них аккумуляторы, а для них сами делали электролит из серной кислоты.

Вода из скважины шла день и ночь. Мы соорудили сверху оголовок с патрубком, откуда воду можно было забирать в ведра или другие емкости. Чтоб вода не накапливалась на площадке, мы прокопали канаву под улицей Трактовой (потом она сменит название) уложили под ней металлическую трубу и сделали руслице в обход ограды «Межрайбазы». Вода уходила в болотистую пойму Кии. Так она текла целых два года.

В ночь под новый 1963 год постучали в окно:

 - Одевайтесь, ваша вода заливает «Межрайбазу»!..

Тогда я оставался старшим на участке. После Шитина начальники участков часто менялись, а в «пересмену» все труды и заботы ложились на меня.

На улице было относительно светло, хотя стояла полночь. Обжигал лицо злющий мороз. Снегу – выше, чем по колено.

От дороги метров за 150 толпились люди. Я пробрался к ним. Кто-то был с фонарем.

 - Ишь, как она развернулась, - прорезался хриплый голос.

Кругом было натоптано. Мои валенки угодили в поток воды, невидимый сквозь снег.

 - Кто-то постарался, - предположил версию другой голос.

 - Кому надо? Вода – дура, мороз – дурак. Вот свадьбу и играют.

Мне стало понятно, что прежнее русло водотока кем-то перекрыто. Ясно примерно где. Но почему – я не знал.

Мороз крепчал. Хриплый Голос затянулся «Беломором» - в Мариинске на праздники в продаже только он.

 - Межрайбазовские, айда домой, пусть «Мелиоводстрой» воюет, это его вода.

Я, оставшись в одиочестве, чувствовал какой-то подвох. Но сделать ничего не мог.

Хотел пройти на территорию «Межрайбазы», посмотреть, есть ли там наша вода и много ли ее...

Меня туда не пустили – нет пропуска, а до начальства не дозвонишься.

Утром на второй день я послал своих рабочих прочистить русло ручья и осмотреть его до самого болота.

Часа через два посланцы вернулись.

 - Течет вода, как и раньше. Кто-то, видать, пошутил с нами.

Зародился неприятный осадок на душе. «Межрайбаза» - не какая-нибудь богадельня. Это межрайонная (!) база промышленных товаров. Сосредоточие сплошного дефицита, который в обычной продаже не найти. Все только по блату, ну за исключением, может, лопат и электролампочек.

Под руководством больших чинов города сформировали большую комиссию, которой поручили найти причину затопления предприятия и определить величину ущерба.

В комиссию представителя «Мелиоводстроя» не включили. Акт комиссии я увидел только тогда, когда дело передали в Кемеровский арбитражный суд. Уже весной, то есть через пять месяцев после потопа.

По разнарядке горисполкома десять человек от нашего предприятия должны были отработать один день на ликвидации последствий бедствия.

Я впервые увидел, что вода залила несколько складов. Где на 10, где на 30 сантиметров, в некоторых полуподвальных отсеках – на 50 и более.

Направленные на помощь мальчишки из лесотехникума били ломами в стопу эмалированных ведер, пробивали по 6-8 днищ, выковыривали их изо льда и бросали в кузов автомашины. Девчонки в картонных коробках несли к грузовику негодные электролампочки. Часть из них разбита, некоторые на вид целые.

Под навесом лежали пакеты с оконным стеклом. Вода частично залила их, частично по капиллярам поднялась на несколько сантиметров и разморозила стекольное полотно. Валялись разрубленные коромысла, скрюченная электропроводка. Все это подлежало списанию и вывозу на свалку.

Когда я прочитал акт комиссии, то бросилось в глаза большое количество дефицитных и дорогих товаров: около двух десятков холодильников, стиральные машины, ковры узбекские, персидские, немецкие, радиолы, транзисторы и так далее.

Ущерб оценивался больше миллиона рублей по ценам 1961 года.

Ни с чем я, конечно, не согласился – ни с причиной возникшего затопления, ни с величиной нанесенного ущерба, так как налицо проглядывалась чья-то заинтересованность.

После процедурных положенных переписок назначили рассмотрение дела в областном арбитраже.

Со стороны облпромторга присутствовало более десяти человек – люди из областного  центра и из Мариинска: юристы, бухгалтеры, заведующие базой, складами…

Долго зачитывалась претензия истца. Надвигалась грозовая туча.

Со стороны ответчика – я один. И когда дали слово, поднялся с несколькими листочками бумаги.

Первое. Вот план нашего района с размещением скважины и складов «Межрайбазы». Здесь же горизонтали и профиль водоотводной канавы. Здесь же расчет: мороз не мог перехватить водоток, который практически весь укрыт снегом. Значит, кто-то посторонний и заинтересованный постарался, чтобы ручей ушел в сторону базы.

Второе. Представителя нашей организации ни разу не пригласили на рабочие заседания комиссии. В комиссии более пятнадцати городских чинов – из горисполкома, промторга, от контрольных органов и т.д., и т.п. – сплошные начальники.  По странному совпадению число списанных холодильников «Мир» оказалось равным числу членов комиссии. Ковров и стиральных машин хватало не только на всех «комиссаров», но и даже на меня, если бы я был включен в эту комиссию. Как могло случиться, что такие ценные и дефицитные товары оказались в зоне затопления? И никто не попытался их спасти, отремонтировать, высушить…

Третье. Хранение товаров, по моему наблюдению, не отвечало существующим правилам эксплуатации складского хозяйства. Не было соответствующих подкладок и помостов: то, что должно было лежать на полках, лежало на полу и на земле.

Четвертое. Затопления нет в тех складах, где хранилась малоценка.

Пятое. Работники «Межрайбазы» не приняли никаких мер по ликвидации затопления или снижению его объема. Вода оказалась даже там, где ее не должно быть – словно кто-то направлял воду, прокладывая ей дорогу.

Шестое. Ликвидация последствий аварии проводилась варварски. Половину народного добра уничтожили ликвидаторы.

Седьмое. Кому-то это затопление «Межрайбазы» было выгодным. Даже не столько, чтобы что-то поиметь, а чтобы скрыть крупную недостачу.

Закончил речь пафосно – о торжестве правды. Еще в институте ястихотворение «Правда», которое заканчивалось так:

Вы, кто не верит, тише!

В сердце мое войдите

Слушать в упрямом стуке

Песню о высшем боге!

Правду глухой услышит,

Правду слепой увидит,

Правду возьмет безрукий

И пронесет безногий!

Срывалось сказать эти слова. Но я закончил по-другому.:

 - Если многие списанные товары остались в Мариинске и не ушли еще куда-то, то думаю, никто не увидит во всем этом нашей вины

Арбитражный судья – женщина средних лет – сухо оглядела присутствующих и изрекла:

 - Иск отклонить!

Когда закончилось драматическое действие и я шел из зала, по сторонам стояли мои противники. Кто-то назвал меня сволочью, кто-то плюнул прямо передо мной…

Поскольку вся вина ложилась на одну организацию, дело передали в прокуратуру. Было длительное следствие. Потом последовал суд, который-то и наказал виновных

Сроки были разные: от одного до семи лет.

 

Хлеб

Хлебный магазин оказался на пути моего возвращения из Тисуля. Пушкарев в магазин не пошел, он, как всегда, прихапнул булку хлеба у наших буровиков.  Пекли им на месте из муки местного помола. Хлеб был душистый, мягкий – шёл влет, булка на двоих – делать нечего. Но пекарня работала одни сутки в неделю. Так что с хлебом и там своя напряженка.

В городе хлеб ещё больший дефицит. Хрущевские времена.  Белого хлеба в магазинах нет, выпечка из белой муки прекратилась. Народ выскребал остатки мучных запасов, стряпал себе пирожки, пёк оладушки. Блины уже роскошь, так как к ним нужна сметана или масло. А это добро (в прямом смысле «добро») тоже для большинства дефицит.

Очередь за хлебом небольшая – человек пятьдесят- шестьдесят. Около двадцати покупателей, я знал, толпятся около прилавка, остальные – у крыльца магазина плотным хвостом.

Минут через тридцать я был уже внутри магазина. Очередь продвигалась быстро. Иногда к продавщице пробирался кто-то из ее знакомых. Продавщица как бы невзначай кидала:

-Мария, вот твой хлеб. С утра лежал. Где шаришься?

Мария забирала буханку серого хлеба в авоську и шла к выходу. Очередь терпеливо молчала – здесь безраздельно командовал один человек – продавщица с вдавленными, как у хищного зверя, глазами.

Пробрался к прилавку мужик в сером плаще-дождевике.

-А ты-то куда?- робко спросила из очереди женщина с ребенком лет трех.

- Машина меня тут ждет… - ответил мужик.

Другая женщина в кофте с заплатами на рукавах заметила:

-Чёй- то вчерась машина стояла и седни стоит…

-Дык она у меня тут в ремонте второй месяц, - гоготнул мужик и завернул буханку в газету «Правда».

А впереди между продавщицей и женщиной с ребенком пошел диалог на повышенных тонах.

-У булки вся корка отстала, какой это хлеб?

-Одинаковый хлеб у меня. Специально для каждого никто не печет.

Продавщица зло зыркнула глазами на несогласную женщину, бросила булку на лоток и подала другую без видимых изъянов.

Помню, как в детстве после войны  мы занимали очередь около магазина в полночь. Но были мы с братом не первые. Уже стояли те, кто пришел сюда с вечера. И мы оказывались лишь стодвадцатые или двухсотые. А те, кто появлялся с рассветом, ставили на ладошку цифру пятьсот или больше. Хотя уже знали все, что такого количества хлеба в магазин не завезут. Среди очередующихся с рук в руки ходил «химический» карандаш, конец которого слюнявили и выводили нужное число на ладошке.

Хлеб был сырой, тяжелый, темно-коричневый, как шоколад. Его называли пеклеванным. Намного позже я узнал, что «пеклеван» - это барская еда из мелкоразмолотой ржи, ели его когда-то не все и по особым случаям. После войны был запущен суррогат пеклеванного хлеба, основу которого состовляла молотая рожь, а в ней всякие добавки…

Тут подошла моя очередь. Глядя на парня в сером помятом пиджаке, продавщица оценила ситуацию. Она ловко схватила булку, от которой отказалась женщина с ребенком, и почти сунула ее в мои руки.

 - Не. Мне другую, - промямлил я.

-Других нет, - засветились издалека глаза продавщицы, - хлеб заканчивается.

Очередь заволновалась. Оставалось на виду булок пятнадцать. Кому-то надо было брать бракованный товар.

 - Ето че он? – раздался резкий женский голос позади меня. –Ишь ты разборчивый какой! Че народ держит? Не хочет - пущай не берет. Вон выход…

Продавщица почувствовала подмогу. Она оперлась обеими руками на прилавок, выпятив из-под серо-белого халата большой живот:

 - Чего тут свару устроил? Вот щас милиционера вызову. Он тебе…

 - Правильно, Маша! – поддакнул кто-то сзади. По голосу я узнал – это наша соседка Петриха. Я оглянулся. Петриха спрятала свое лицо за плечо мужчины в клетчатой рубахе. Конечно, ей не хотелось, чтобы дефектная булка хлеба пришлась в ее руки.

Меня заело «позову милиционера».

 - А зовите! Пусть придут и честно раздадут хлеб. Зовите милицию!

Продавщица не ожидала такого поворота и упрямства с моей стороны.

Она как-то враз охлынула,  взяла целую булку и почти швырнула в мою сторону. На ее губах так и застыло желание: «Подавись!»

Я вышел из магазина почти на рысях. На улице очереди уже не было. Только Пушкарев прохаживался около своего «ГАЗа».

 

 

Деньги

Советская социалистическая экономика была специфичной, но весьма развитой. Особенное место в ней занимало банковское дело, во главе которого рулил Госбанк. Он контролировал финансовые потоки и регулировал кредитные отношения предприятий.

Если говорить о причастности банка к строительным организациям, то следует упомянуть о том, что во всех его отделениях сидели специалисты, чаще всего так называемые инженеры по строительству, люди с небольшой зарплатой, но ворочавшие многомиллионными средствами.

Такой контроль был сплошной сетью, но, к сожалению, с большими рваными дырами, что плодило повсеместные приписки и очковтирательство. Тогда сложилась отлаженная подсистема, из которой в дальнейшем при переходе на рыночные отношения стала расти коррупция, откаты и прочие негативы.

В производстве, как и во всей стране, в те времена крутились невидимые деньги. Наличные шли у нас на зарплату, на командировки. А остальное все – по безналичному расчету, каждый из которых проводился через банк.

Получили мы трубы, на это приходит счет. Если на расчетном банковском счету у нас есть денежные средства, они списываются в пределах предъявленного счета. Если денег нет – счет ставится в картотеку кредиторов, и банк при первом же поступлении денег на наш счет снимает их в пользу поставщика труб.

Чтобы взять в магазине скрепки, надо было там выписать счет на определенную сумму, а потом банк с нашего расчетного счета перебрасывал деньги на расчетный счет магазина. Правда, кое-какую мелочевку мы умудрялись взять за наличные.

В государстве, как я уже сказал, в большом объеме ходили виртуальные деньги. Многие операции с ними приводили к злоупотреблению и расхитительству.

В формуле «товар-деньги-товар» советский человек чаще всего встречался с «товаром», потом возникали эфемерные деньги, которые превращались в наличный товар.

В Мариинске мы были практически трубными монополистами. Нет, трубы мы не катали. Мы их централизованно получали по разным каналам: либо прямо с завода, либо из Кемерово после дележки областным управлением «Мелиоводстрой». Стальные трубы приходили вагонами и на автомашинах с прицепами. Были трубы разных диаметров, разных назначений: буровые, водопроводные, для внутренней сантехники, трубы напорные и безнапорные, стальные, чугунные, железобетонные и асбестоцементные…

Вот приезжает к нам директор совхоза:

 - Нужно сделать водопровод и установить автопоилки в коровнике.

 - Нет людей, нет в плане.

 - А мы сделаем сами. Дайте только трубы.

 - Тогда заключаем договор на выполнение работы.

И вот договор заключен. Из совхоза приезжает за трубами «Беларусь» с тележкой, увозит 200 метров труб для внутренней проводки, метров 50 для подвода воды к коровнику, несколько килограммов соединительных элементов, так называемой фасонины, штук 30 вентилей и задвижек – все это дефицит того времени. От войны-то отошли всего на 15 лет…

На другой день вместе с договором отправляем акт сдачи готовых работ. Через неделю получаем оформленные документы с встречным счетом за то, что якобы со своей стороны выполнил совхоз: за рабочую силу, за монтаж водопроводной системы, за копку траншей, т.е. за работу экскаватора, бульдозера и тому подобное, которую мы тогда должны бы делать, но не сделали…

Фактически мы получили деньги за стоимость труб, за арматуру, за доставку материалов в Мариинск и маленькую маржу (навар) за проведенную операцию.

В результате совхоз своими силами запускает систему автоматического поения животных, а мы рапортируем, что в таком-то совхозе сделали эту систему. Полученный навар дает возможность залатать одну из десятка дыр в нашей конторе: выдать зарплату, купить запчасти к автомашинам или расплатиться с соседней МТС за взятые раньше электроды либо сверла…

Заработанных денег, как правило, не хватало. Особенно тем, кто мотался по командировкам.

После получки многие попросту пропивали почти всю зарплату. Потом приносили заявления, чтоб им выдали из кассы в счет зарплаты пять или десять рублей. Некоторым этого хватало только на очередную бутылку водки.

Я и сегодня не знаю ответа на вопрос, как можно было заставить человека жить по-другому. Особенно, когда этот человек имел за плечами огромный срок пребывания в ИТУ (исправительно-трудовом учреждении).

В моей записной книжке тех лет сохранился любопытный документ.

Привожу его слово в слово.

 

«Председателю колхоза «Колос» т. Самушкову

Гл. бухг. Нечаеву

В связи с временным денежным затруднением просим выдать в подотчет нашему представителю Игнатову Д.Г. денег в сумме 1300 руб. для авансирования рабочих «Мелиоводстроя», занятых работой в вашем колхозе. Деньги будут возвращены не позднее 15.XI.1960 г.

Нач. СМУ Шитин

Ст. бухг. Лялина».

Мне это заявление передали в колхозе при очередном посещении места работы наших специалистов. Просили разобраться, на самом ли деле просьба исходила от руководства Мариинского СМУ.

По заявлению были получены деньги в указанной сумме, даже сохранился номер 552 расходного кассового ордера. Кроме того, оказывается, работники брали деньги еще пять раз. Взяли и 10 кг курятины.

Приходилось разбираться, принимать счета колхоза, а потом высчитывать полученные суммы из зарплаты рабочих.

Сейф

В кассе денег не было. Но ехать надо позарез. На одном из отдаленных объектов – в Тунде работа еле теплилась – там осталось два человека: брошенный на подмогу Вася Сенчилов и кто-то из рабочих.

Трое из тундинской бригады во главе с Николаем Балышевым топтались с утра в конторе, ожидая, что вдруг разверзнется небо и оттуда полетят на них заветные десятки и пятерки. Денег, как сказал вчера бухгалтер Николай Грибан, нет и пока не ожидается. Пока – это, может быть, и месяц…

У ребят Балышева готова к отъезду груженая машина, в коридоре стоят рюкзаки с провиантом, но отсутствует самое главное для таких поездок – алкогольный допинг.

Прыщеватый Гришка Худобин сидел в деревянном, еще с эмтээсовских пор, кресле Шитина и ныл:

 - Ну, как мы поедем пустыми… нас же назад выгонят.

Рассудительный Володя Сигутов, бывший вор, но человек, пытающийся войти в нормальное житейское русло, взял Николая за рукав и громко прошептал – так, чтоб все слышали:

 - У нашего буха в сейфе трехлитровая банка стоит. Припер он ее на днях. У него на спиртзаводе корешок  тоже бухгалтер.

 - А мне-то что? – зло ответил Балышев. – Оно его, ему и достанется…

 - Глупый ты, Колян! – определил Сигутов. – Я ж наводку даю. Жалко мне тебя, целый день будешь тут мылиться… А толку-то? Ищи клеенку.

В те времена народ спасался от дождя и от сырости прорезиновыми дождевиками, клеенчатыми капюшонами и разными самоделками из схожего материала. У кассирши Антонины нашёлся большой квадратный кусок медицинской клеенки, такую подстилали младенцам в детскую постель. Клеенка салатового цвета – не новая, но целая. Ее расстелили посередине кабинета.

Трое мужиков осторожно приподняли, а потом переставили на неё железный сейф Грибана, в нем хранилась драгоценная жидкость.

Сейф был железным двухъярусным ящиком, с двумя замками – сверху и снизу.

Сигутов стал осторожно наклонять сейф. Все замерли. Вдруг внутри верхней половины сейфа глухо звякнуло стекло.

 - Переворачивай, - скомандовал Сигутов, - верхней дверцей на середину клеенки!

Так и сделали.

Сначала медленно, потом все сильнее закапала, полилась из щелок синеватая жидкость.

 - Края, края приподнимай! – руководил Сигутов.

Запахло больницей, это по комнате поползли пары спирта.

Наконец, пошли редкие серовато-синие капли. Сейф поставили на попа, отодвинули на старое место.

Балышев достал две алюминиевые чашки. Жидкость перелили в них, отдельно наполнили эмалированную кружку и стакан.

 - Пожалуй, два с лишним литра, - воспрянул спиртным духом Худобин.

 - Пять бутылок, - подсчитал в уме Балышев.

 - Пять – не пять, через ватку пропустить надо, - изрек Сигутов и пошел на улицу…

Когда на второй день в конторе появился Грибан, около него стояло плотное спиртовое облако. Грибан бросился к сейфу, открыл дверь и ахнул:

 - Ну, точно говорил братан: в стекле такое добро хранить нельзя… И бумаги промокли все…

Не закрывая синюю металлическую дверцу, Грибан с горя пошел выкурить очередную «беломорину».

 

 

 

В Антибесских болотах

Если ехать в Мариинск из Камышенки не вкруговую через станцию Берикульскую, а более коротким путем через Комиссаровку, то многие должны помнить, что грунтовка от камышенского летника до самой Комиссаровки проходит по большой территории, где выклиниваются болота, названные когда-то Антибесскими.

Хороша по глубокой осени с этих мест мясистая клюква. Но для автотранспорта езда здесь – сплошное угробление.

Ехали мы порожняком из Симбирки. Холодный октябрь, капающий мелким дождем.

Дорога малонаезжена. Следит за ней, наверно, один Бог, да и ему постоянно некогда заниматься этой работой. Мрачные лужи, возле которых остались следы колес от подвод. Вот прошел гусеничный трактор, умял ржавую траву в грязь. Впереди большущая лужа. Не дано знать, какой она глубины и что на ее дне – может быть железная борона зубьями вверх.

Бессмысленно промерять и ощупывать ногой каждую ямину, заполненную до краев водой. Такие лужи сплошной цепью усеяли все видимое дорожное пространство.

Новиков Миша осторожно объезжает водную гладь. Потом плюет на все это Черное море. Едет напрямик. Что-то подсказывает ему свернуть вправо. Машина замедляет ход. И сразу же: джив, джив, жих, жих… И мы сели.

Грунт под машиной мягкий, как мыло в теплой банной воде. Два-три оборота колеса и машина садится на один сантиметр. После нескольких дерганий взад-вперед наш ЗИС почти касается земной поверхности мостом.

 - Все, - отрешенно выдавливает Миша. Он со злостью бьет резиновым сапогом по резине заднего колеса.

Нигде никакого звука. Ни лая собаки, ни ржания лошади, ни машинного рокота.

Все – это, значит, что мы приехали. И будем сидеть здесь день, два – до тех пор, пока на нас не наткнется случайная машина или трактор, или пока нас не начнут искать.

Лужа рядом с машиной вспухивает от падающих капель дождя.

Будем ночевать в кабине. Есть спички, но близко нет ничего такого, чтобы могло гореть. Есть топор, но с ним надо идти далеко в лес, где можно срубить сухое дерево. А рядом только трехметровый березняк. Летом бы его на веники! Из пищи полбуханки серого черствого хлеба. В другое время пошел бы он на корм свиньям, но сегодня это главный и единственный элемент нашего рациона, причем не на вечер, а на неопределенное время.

К утру похолодало. Дождь прекратился. По небу ползли низкие серые тучи, которые, казалось, касались нашей кабины.

Погода тянула на снег.

Я бестолково стоял около машины, смотрел, насколько еще просел наш грузовик.

И вдруг в голову пришла мысль, которую мы называем шальной.

 - Миша, проволока есть?

Проволока в кузовах наших грузовых машин была почти всегда, причем разная – стальная и алюминиевая, толстая и тонкая – шла на увязку перевозимых труб и других грузов.

Миша нарубил в березняке около тридцати коротышей диаметром три-четыре сантиметра и длиной примерно по сорок сантиметров. На концах  коротышей мы ножом сделали круговые бороздки. И начали прилаживать их к задним колесам, словно к инопланетному транспорту. Продевали проволоку, сложенную в несколько ниток, через отверстия в ободах колес. Потом привязывали концы проволоки к бороздкам коротышей и так все двадцать четыре раза – по двенадцать «траков» на каждом колесе. Чтобы прикрепить коротыши равномерно, по периметру колес, Миша легонько проворачивал колеса внутри образовавшихся углублений в грунте.

 - Ну, пан или пропал! – выдохнул я, наконец, после длительной кропотливой работы.

 - Не порвать бы сцепление, - с тревогой заметил Миша. Он сел за руль, включил двигатель, подождал, пока тот немного прогреется, включил первую передачу. Под машиной грузно заныло, колеса медленно провернулись. Отскочило в сторону плохо прикрепленное березовое звено. Миша поднажал на газ.

И вот, хлопая по грязной жиже и расталкивая сырую земляную массу, машина сошла с места и медленно поползла вперед. Миша вскоре вывернул ее на дорогу, проехал еще метров тридцать и остановился.

Я подобрал топор, монтировку, плоскогубцы, побежал к машине.

Миша улыбался, выказывая свой поломанный в давние времена передний зуб.

Убрали с колес все приспособления, заменившие вспомогательные цепи.

Через километр пути из-под крышки радиатора, как из носика кипящего чайника, стал вырываться пар.

 - Опять радиатор потек, - спокойно отреагировал Миша.

 - До деревни дотянем? – забеспокоился я.

Миша усмехнулся, достал из-под сиденья старый школьный портфель, вынул оттуда желтый пакет с сухой горчицей и стал высыпать из него порошок в горловину радиатора.

 - Счас затянет, и еще месяц можно ездить без ремонта.

Так и случилось. Миша долил в радиатор воды из придорожной рытвины. И мы поехали. Больше радиатор в тот день не парил. Значит, затянуло.

 

Глубокая скважина

Бригада буровиков во главе с Сигутовым была направлена в сельхозтехникум.

Там предполагалось бурение скважины глубиной 70 метров. Такой проект.

На этот раз мы использовали своего старичка – установку для бурения КАМ-500. Это примитивное устройство с  треногой вместо буровой вышки.

В директорах сельхозтехникума ходил тогда прекраснейший и добрейший человек Александр Васильевич Сирак. Ему было около 40 лет, но постоянное общение с молодежью делало его весьма энергичным и моложе своих лет.

Начальник участка Шитин наобещал ему пробурить скважину через три недели. Тем более, что объект находился рядом – от нас по другую сторону железной дороги. По любому чиху можно было помочь людьми или материалами.

Но никакой помощи не понадобилось. Дней через пять позвонил Сирак и сказал, что скважина готова. Приглашал на контрольный замер ее глубины.

А дальше начнется промывка и опробование – вещи, которые хорошо знают специалисты и которые совершенно неинтересны несведущему человеку.

 - По-моему, Сигутов блефует. Не мог он пройти даже половину за это время в самых слабеньких грунтах.

Шитин хитро, как всегда, улыбнулся. Даже не улыбнулся, а переменил тональность  улыбки, так как улыбка, казалось, постоянно сияет на круглом  лице.

 - Вот и езжай, убедись.

Около скважины уже было много народа. Стояло здесь техникумовское начальство, в обязанности которого входило подписание акта. Был тут наш мастер Сашка Полосухин, считавший себя самым знатоком бурового дела.

 - Будем поднимать штанги, - Сигутов сузил свои азиатские глаза.

Одна штанга, вторая, третья, четвертая, пятая… Двое рабочих рулеткой замеряли длину каждой штанги и заносили в рабочий журнал.

Получилось около двадцати штанг. Общая длина штанг чуть более семидесяти метров. Это и есть пробуренная глубина скважины.

Представители техникума расписались. Поставили свои подписи Сигутов, Полосухин и я.

На том местные разошлись. А мы поехали.

Я собственными глазами видел, как из скважины было вынуто 70 метров бурильных штанг. Но мне не верилось, что так быстро пройдены эти метры.

 - Сань, а в чем все-таки фишка? Сигутов не смог пройти такую скважину за неделю…

 - А ты его сам спроси, - ответил не менее озадаченный Полосухин.

Вскоре буровые работы в сельхозтехникуме были завершены. На скважину поставили насос. Сирак был доволен. Для хозяйственных нужд  воды хватало по горло.

Намного позднее в случайном разговоре с Сигутовым я спросил его прямо:

 - Владимир Иванович, какой глубины была скважина в сельхозтехникуме?

 - Двадцать пять метров, если по-честному.

 - Но мы же ее сдали за семьдесят…

Сигутов глотнул воздух:

 - А я в обсадную колонну опустил три ряда штанг по двадцать пять метров, доставал по одной, а вы на берегу сами считали…

Так все и осталось, у меня – выполненный план, у Сигутова – деньги, у Сирака – вода.

 

 

Флагшток

На центральной усадьбе совхоза «Победитель» я познакомился с местным сантехником, как он назвался – «анергетиком».

На носу Сереги сидели массивные очки из черного пластика с выпуклыми стеклами – «под двадцать диоптрий», пояснил Серега.

 - Я тут местный, - сказал он о себе.

Местными были все, кто находился в совхозе со дня его организации.

 К началу шестидесятых вокруг Мариинска стали закрывать лагеря для заключённых. На их базе появились совхозы. Бывшие лагпункты стали отделениями, фермами уже существующих поблизости советских хозяйств.

«Победитель» был организован по накатанной схеме. Начальник лагеря стал директором совхоза, начальник режима – парторгом и так далее. Серега – рядовой «зэк», осужденный «ни за что» и к тому же отсидевший свое от звонка до звонка. Дома у него нет, оставшиеся где-то родственники его не ждали. Вот и остался он в этом самом «Победителе» в роли рядового труженика.

Кстати, сам Мариинск не в малой мере рос и пополнялся во все годы таким образом.

У нас на участке работало почти сто человек. И лишь человек двадцать не знали зоны. У остальных за плечами – год-пять и даже более двенадцати лет отсидки. В тюрьме или в лагере.

Так вот Серега рассказывал, что раньше, до расформирования лагеря, жизнь здесь была даже лучше. Он, конечно, имеет в виду не то, что часто залетал в карцер…

Но был тут порядок. Были дороги, вода, подсобное хозяйство…

 - А что щас? Директор доклад делает и вместо воды из графина молоко пьет. Воды-то у нас хорошей нет… - и трет переносицу, которая и так опухла от очков.

 - Видишь: коровник какой. Из плитняка выложен – как картинка. А под ним еще больше настроено – изоляторы были раньше внизу, а вверху барак наш. Я человек непослушный, вот и совали меня в кандей. То десять дней лежа, то неделю только стоя. И все в темноте. Там я свои диоптрии и нажил. Но на то я не сержусь – в чем-то сам виноват, а вот болит душа за другое. Бардак хуже вчерашнего творится. Коровы опрастываются прямо в коровнике. И никто за ними не убирает. А почему? Потому что пробили дырки в подвалы – туда лет десять дерьмо можно сбрасывать. И никаких затрат. А что потом будет? Ты хоть как-то сможешь мне объяснить, товарищ начальник?

 - Ладно. Не знаю. Расскажи лучше интересного что-нибудь из своей жизни.

 - В зэковской жизни нет ничего интересного.

Но потом Серега вдруг просветлел, видимо вспомнил что-то важное.

 - На ум фраер один пришел. Был он откуда-то из-под Москвы, что ли… Как-то перед Маем говорит: «Гражданин начальничек, надо бы флагшток соорудить. А то как сурки сидим. Два шкивочка найдем. Еще хорошую б лесину из тайги мне…»

 - Ну, знаю я твои штучки. Только окажешься за проволокой, и – видели тебя!

 - Не надо! А то наворожите еще. Ноги мне привяжите, к коню прицепите – никуда не уйду.

Короче, с охраной его в лес отвели. Одной рукой к вертухаю прицепили, двое с автоматами. Он их измотал вдрызг. Принесли в зону две лесины – не скажу какие: молодая сосна или елка. Но длинные, тонкие такие. Он их ошкурил, отдраил, высушил. Даже олифой покрыл. Две пики вышли, хоть в бой.

Послезавтра праздник уже. Красный флаг должен взвиться вроде бы. Мы ведь на самой горе стоим. А этот фраерок говорит: «Надо бы испытать дерево, а то вдруг погнется под ветром или повалится».

В другом конце как раз наши заваруху затеяли. А он взял одну палку, это, оказывается, он себе шест сделал, разбежался и как сиганет через колючку.

Пока на вышках за автоматы взялись, а его и след уже в кустах простыл. Наугад стрелять не будешь – там наших начальников коровы паслись.

 - Не поймали?

 - Нее… Ловят еще. В кустах его тогда мотоцикл поджидал. Мотоцикл вроде как нашли у железной дороги… А о нем ни слуху, ни духу… По Москве, наверное, сейчас ходит…

 

Страсти

Бригадиром бурильщиков в Итате был Володя Тишков, местный парень, красавец, недавно окончивший курсы бурильщиков в Новгороде.

Как-то утром в начале декабря он нарисовался в конторе участка.

 - Забурились мы, - мотнул он красивой гривой волос.

 - Уже так? – изумилась бухгалтер Анна Митрофановна. – Только ж уехали…

 - Да не доехали мы, - выжидательно остановился Тишков, - утоп наш агрегат в Урюпе.

 - Ну, новость, - Анна Митрофановна всплеснула руками, - нам же за скважину деньги перевели…

Володя рассказал, что при переправе через реку сначала хотели проехать по мосту. Но местные мужики не посоветовали. Мост, мол, не выдержит. Тогда метров за десять от моста по течению реки пошли по льду. Груженый ГАЗ-63 прошел через мост, а буровая установка АВБТ-100 М, смонтированная на базе трактора С-100, сунулась на лед. Когда обе гусеницы оказались на льду, справа под трактором лед просел и моментально разошелся – одним словом, агрегат проломил ледяную опору.

 - Мороз под тридцать. К утру трактор, как вкопанный стал. Мы его из соседской деревни двумя тягачами попробовали вытянуть. Результат – ноль. Эти два трактора, что у геологов выпросили, на одном месте скребутся, а наш – как заколдованный…

На другой день я поехал в Итат, чтоб самому убедиться в правдивости слов Тишкова.

Мороз поджимал к сорока, когда мы прибыли к месту аварии. Установка одиноко торчала недалеко от берега, чуть накренившись на правую сторону. Бурильщики обдолбили почти весь левый бок. Мороз прохватил воду до середины гусениц.

 - А справа замерзает плохо, - отметил бурильщик Патрин.

 - Да, ну, что ты говоришь!  - отмахнулся я. – Вода – она в реке везде одинакова.

 - Ну, ну, - значительно замолчал Патрин.

Вечерело рано. Работали при свете фар нашего ГАЗика.

Мороз делал свое дело. Ребята шуровали ломиками, выбрасывали ледяную мелочь в сторону. С левой стороны показалась подошва гусеницы.

 - Ну, вот и пошло, - радовался я. – По сантиметру и до дна. Завтра тянуть будем!

 - Ну, ну… - снова прогундосил Патрин.

Я залез в ледяной приямок с правой стороны, отстранив парня в большой зеленой фуфайке:

 - Дай-ка ломик! Чешетесь вы как-то без интереса. Люди уж давно спать легли. А мы все царапаемся.

Я с замахом ударил по темной поверхности льда. Едва вынул железный штырь из отверстия, как оттуда черной кровяной струей хлынула вода. В сумраке было видно, как она растекается вокруг ходовой части трактора…

… Минут через пять все отдолбленное вокруг гусениц пространство было залито водой до уровня окружающего льда.

Через три дня мы снова повторили операцию по освобождению агрегата из ледяного плена.

Начали долбежку с левой стороны, не трогая правого края. Медленно, почти по миллиметрам подошли к тому месту, где я прошлый раз пронзил лед заостренной арматуриной. Скалывали поверхность ледяного массива острым лезвием топора. Я смахнул перчаткой белую осыпь. И под солнцем на расстоянии одного-двух сантиметров увидел пульсирующий поток воды.

Мысль пришла мгновенно. Но пока я собирался с силами, вода проела тонкую ледяную чешуйку и стала снова заполнять пустоту.

Да, здесь в русле был подводный родник, который оказался сильнее мороза и истачивал лед почти до самого верха.

Рвать агрегат с глыбой льда было безумством. Других решений у нас не было.

Свой агрегат мы вызволили только с началом весны, когда вешние воды вымыли из-под него весь лед.

На берегу вкопали мертвяк. Установили полиспасты. В течение нескольких часов наш утопленник был на берегу.

А Володе Тишкову не повезло. Его понизили в должности – перевели в рабочие, убрав ранее установленный разряд.

Володя обиделся и подал заявление на расчет. Ушел в свободное плаванье, стал заниматься охотой. Сдавал дорогие шкурки соболя, песца. Говорят, выходил не раз на волков и даже на медведя…

Шел январь 1964 года. В контору участка, сбиваясь на одну ногу, вошел бородатый человек в мохнатой шапке. У него была обезображена половина лица, не было одного глаза.

Это был Володя Тишков. Не озорной, гонористый красавец, а покалеченный и душевно помятый человек.

Просительный, даже заискивающий тон в голосе. Не верилось, что это тот же Володя-бригадир, перед которым когда-то полегло немало итатских девок.

Володе нужна была справка о зарплате. Он оформлял пенсию по инвалидности.

Однажды он неожиданно набрел на токующего глухаря. В запале, как сказал он, недозакрыл затвор отцовского ружья. Грянул выстрел. Но убойная сила пришлась по лицу.

После отъезда Володи наши парни вели свою беседу.

 - Че ты слушашеь его? Он наворочает сейчас столько, - сказал сантехник Чернышов. – Шмара у него была. А мужик ееный прознал про их шуры-муры. Ну, и подкараулил около дома Вовчика, влепил ему из двухстволки…

Как бы то ни было, для Тишкова оба варианта были трагическим исходом.

И мне его до сих пор по-человечески жаль. 

 

 

Байки

По подходящему случаю или так между делами, в долгих ожиданиях всегда опаздывающего транспорта, где-нибудь в теплушке зимой или летом в тенечке разговорчивые ребята травили стократно слышанные анекдоты и рассказывали разные случаи из своей былой жизни.

Несколько баек запомнилось. Где в них правда, где – фантазия, не скажу.

Байка первая, рассказанная бывшим зэком.

«Надо было нам чистить в зоне уборную. Прораб собрал человек тридцать и говорит:

 - Кто будет чистить, тому улучшенное питание обеспечу, дам новую спецовку.

Ну, набралось нас восемь гавриков. Три дня чистили яму. Хорошо обошлось – рублей по 200. А вечером, не смотри, что дерьмом в бараке несет, манной каши налупишься… И пол-литра молока.

Ребята организовали еще одну яму, тоже сидели на ней дня четыре. И опять не овсянка и гнилая капуста. Подсчитали – за неделю по полтыщи на нос. А тут конец месяца. Прораб: раз наряды пополам и в угол их, в мусор.

 - Ты, что, сука! – набросились на него. А он на нас:

 - У, падлы недовольные! Сдать новую спецовку на склад! Рот еще разините – за манку с вас высчитаю.

Тут мы мозгой и зашевелили. А он орет на нас:

 - У меня стройка. Хозобслуживание в фонд зарплаты не входит. Сами гадили, сами и убирайте!

Закрыл нам в день рублей по пятнадцать и точка.

Приезжал полковник из управления. Мы к нему. Так, мол, и так, гражданин начальник. А он Яшке Клапану говорит:

 - Не хотел ли ты, милый, чтобы я за тебя сортиры чистил?

На этом и закончилась наша правда».

Байка вторая, рассказанная тоже бывшим зэком.

«Июнь отходил. Парились мы на лесоповале. Жара, пот, комары, слепни. Прибыл майор из Мариинска, с ним еще двое. Блокнотик у каждого, карандаш. То ли лесники, то ли учетчики…

Мы к майору.

 - Лето ведь! Нам бы трусы. А то мы в штанах стеженых с самой зимы ходим, гражданин начальник…

Он так нехорошо посмотрел на нашу одежду, сплюнул и ответил:

 - Ничего! Моя дочь в Москве в университете учится и без трусов ходит. А вы тут в лагере трусы захотели!»

Байка третья, рассказанная трактористом Иваном Алехиным.

«Ну, самогонку у нас всегда гнали. И чем больше боролись с ней, больше гнали. Сахар был, а вот с дрожжами похуже.

Баба одна на вокзале с сумкой стояла, в деревню везла. Полная сумка дрожжей. Ее линейный мильтон приметил, усек, значит. Баба тоже не обухом шарахнутая. Видит такое дело – и с сумкой в железнодорожную уборную  - шмыг.

Мильтон ждет ее. Десять минут, полчаса. Женщины выходят, заходят, а той нет. Ну, он, ясное дело, заволновался, ввалил в женское отделение. Шурум-бурум устроил. Глядит, а с сумкой нет никого, и сумка пропала. Не заметил, как та баба переоделась и у него под носом проскочила из сортира.

Главное: утопила она все дрожжи, в очко бросила вместе с сумкой. Ну, дня через два дрожжи там разыгрались и поперло добро из сортира. На перрон, на рельсы. Вонь кругом несусветная. А тут пекинский с Боготола подходит. Остановили его на входе. Пожарники понаехали с водой, с цистернами. Пока смывали все, пока марафет наводили, пекинский к станции не подпустили. Потом приняли его где-то в другом конце станции. Минутку он постоял и на Москву ушел. Говорят, вонь до самого Новосибирска стояла в вагонах…»

Байка четвертая, рассказанная Шитиным.

«Баню городскую весь Мариинск знает, та, что в центре. При бане «Востокбурводом» скважины пробурены, а из одной и по сей день вода самотеком идет – голимый родник.

Справа там от предбанника вроде б буфет встроен. Пиво бочковое всегда в продаже. Мужики, как на мед, слетаются – и с Баима, и с лесозавода, и со с спиртзавода. Один аж из Суслова по субботам ездил. Пиво, конечно, что надо. Зимой еще не так… Хотя постегал себя веничком – две кружки влет идут…

В общем, кучковались мужики около буфета, а, когда было тепло, вылезали на свежий воздух, ставили стеклянные кружки на дно бочкотары и вели всякие разговоры. Без жен, без семьи, без голопузых ребятишек.

Были любители пропустить по шесть и более кружек. Пиво, говорю, в Мариинске делали на совесть.

Заспорили как-то двое. Уже накердычились оба. Один говорит:

 - Слабо тебе засунуть яйца в дырку, - показывает корефан на отверстие в днище бочки.

 - Не слабо, - возражает второй, - спорим на ведро пива!

Ударили мужики по рукам. Не долго думая, второй снимает штаны, трусы, залезает на бочку и поочередно проталкивает свое богатство вовнутрь.

Народ гогочет, понятое дело. В мужицкую кучу пробивается какая-то женщина с мокрым веником. Ей уступают дорогу. Она сначала не врубается в ситуацию. Потом, плюясь и чертыхаясь, лезет назад…

 - Давай за пивом, Ерема! Проспорил двадцать кружек, - орет, который на бочке.

Но тут случилась заминка.

Мужик начинает пучить глаза. Хочет привстать, а не может…

Туда-то по одному просунул… А кто ему из бочки подсобит?

Короче, побежали к Верке-буфетчице, скинулись, оплатили за пустую бочку.

Пока обручи сбивали, то да се, мужик чуть коньки не откинул.

Хозяйство у него под корешок посинело. Бочку, конечно жалко. Ни за что изнахратили.

Ну, ничего. Зато первая кружка того мужика была. Все по закону…»

 

 

Встреча в лесу

Тетка, принявшая наших двух ребят-бурильщиков на постой, была еще «ягодка опять». Лет около пятидесяти на вид и, как оказалось, столько ей было на самом деле.

Парни позавтракали. Жареная картошка на свином сале. Хлеб домашний серый со свежим молоком. Вот и весь завтрак, не считая мелочевки – соленая капуста и огурцы из погреба.

Наконец, постояльцы ушли с шутками-прибаутками, к вечеру работа на скважине должна завершиться, все поедем домой в Мариинск.

Я встал позднее других, за столом сидел один. Хозяйка с другой стороны стола налила себе стакан чая.

 - А ты другой, парень. Городской, видать, - сказала женщина, рассматривая мое небритое лицо.

 - Учился в городе. А родился и долгое время жил в сельской местности. Под Омском, Любино такая станция…

 - Хорошее название Любино! – словно пропела она.

Я видел, что женщина прониклась ко мне каким-то особым доверием и ее просто распирает рассказать мне что-то необычное, а то и сокровенное. Словно наболело. У меня было около часа свободного времени.

Рассказал ей, что учился в Омске. Увидел при поступлении в институт девчонку – в тот момент, когда она спрыгнула с высокого парапета крыльца, платье ее взметнулось, оголив загорелые ноги. Потом оказались на одном факультете, даже в одной группе. Пять лет был около нее, огороженной частоколом всяких поклонников. И только в конце пятого курса, когда началось распределение, сели мы с ней в трамвай и поехали  ЗАГС. Вдвоем. Точно так же через месяц вдвоем, без всяких свидетелей, лишних глаз и слов получили свидетельство о браке. То было 11 марта 1960 года…

 - А у меня жизнь не сложилась. Только я на Бога не обижаюсь, - сказала с горечью женщина.  – Просто судьбу он такую дал… Всем разную.

Она рассказала, что жила раньше в большом селе. Был у нее парень, правда на годок-два помоложе.

 - До целовков доходило, не боле. А тут тебе война подгодила… Забрали его на второй день. И письмеца не дождалась. Видать, сгинул он в первых же боях.. Их же, моих сверстников, с двадцатого до двадцать третьего война подчистую выкосила…

Так и осталась одна. Все жила ожиданками – вдруг он возвернется… А откуда ему вернуться? Молодость на ферме хлопотала. Как-то глянула на себя в зеркало и чуть со страху не решилась: седой волос полез…

Долго еще она говорила о своей трудной жизни. О том, как потемну бежала на ферму, как при звездах торопилась домой. Дома холод собачий. Никого нет. Отца и двух братьев с войны не дождалась, только похоронки на память лежат. Мать простудилась на лесозаготовках и тоже в начале войны померла.

 - Ты уж прости старую дуру. Правду скажу тебе. Перед концом войны на майские праздники бежала я со своей фермы. Лесочком так, березнячком коротала путь свой. А тут смотрю: ОН. Во мне вся душа просела. А ОН тихонько так шепчет что-то свое. И меня в сторону тянет. Знала я, что по лесам нашим беглых много бывает. Но в голову не приходило наткнуться здесь на чужого мужика.

Ниче не буду говорить боле. В общем, снасиловал он меня. Думала, с ума сойду. Страх охватил, сил нету. Помню только лицо его в щетине, как в щетке и глаза синие-пресиние…

Женщина рассказала, что потом она забеременела и родила мальчика. От деревенских было стыдно. Никому о своей встрече в лесу не сказала, а когда спрашивали, кто отец у сына, всегда отвечала: летчик, глаза голубые. По зауглам шептался народ, мол, нагуляла девка ребятенчишка.

Выхаживала мальчика в одиночку. Сын вот школу скоро закончит. Говорит, что в институт поступать будет. Точно тебе говорю: поступит!

 - А ведь какая счастливая я, добрый человек! У других мужья пьют, дети по тюрягам да лагерям. А у меня-то, посмотри! Все есть, только разве мужика под боком нет…

Она радостно улыбнулась, обнажив красивое женское лицо.

 - Я ведь о том случае не жалею. Меня сам Бог свел с грешным человеком. Как вспомню его глаза, так бы и утопла в них. Где-то ж поди живет он на свете.

Она на минуту задумалась.

 - Вот кабы встретить пришлось ЕГО, я б ему ноги зацеловала…

Мне в тот день тоже было радостно. Ладились дела на скважине. А к ночи мы уехали к себе в город.

 

 

Радость

Такая уж была у нас жизнь – праздники шли вперемешку с буднями, выходные – с обычными рабочими днями. Мы же начинали свой трудовой отсчет, когда еще была рабочая шестидневка. И на все-про-все, в том числе и на личное счастье отводилось одно воскресенье.

Человеку, живущему вдали от известных земных цивилизаций, этого, конечно, было мало. Семья – дети, родня, дела – дрова, огород, ремонтные работы во дворе, в доме, магазин, рынок, наконец, баня… А еще надо сходить в кино, съездить на рыбалку, погонять футбольный мяч, просто перечитать ворох всех неразобранных за неделю газет и журналов, написать открытки и письма. Я к большим праздникам рассылал несколько десятков открыток и писем… А сколько тогда на свете было живой родни: тетки, братья, сестры… Телефон не у каждого, а про мобильный не знали, как и о событиях на Сатурне… Почта прессовала дешевыми газетами – нужными и ненужными, купить и послать кому-то поздравительную открытку – это было в порядке вещей – всего-то 4 копейки. Не мог забыть о близких, о друзьях да не обойти одинокую тетю Катю, которая доживала свой несладкий век в Вологде… По 30-40 открыток за раз к очередному новогоднему празднику я сбрасывал в почтовые ящики. И к нам шли такие же открытки, приходили почти до самого февраля. А там день Советской Армии, 8 марта, 1 мая, дни рождений – просто какое-то наваждение. Нынешняя  почта упустила этот шанс, и вместо массовой дешевой картинки, стала продавать глянцевые полотнища с музыкой, которые уже не всем по карману. Так в бараний рог почта свернула посылки и бандероли, письма, радиосвязь, телефон, филателию… Отпугнула от филателии народ, а раньше ведь какая радость была пионерам и пенсионерам – каждая новая марочка! И в государственную казну шли  неплохие деньжата…

Жить, конечно, и теперь можно, но не так интересно.

Русский мужик создан не для сигары, а для перекура.

Так повелось, что цигарка (папироса, сигарета и т.п.) у него извечно в руке или в уголке губ. Наверное, только на русской земле можно встретить мужика с желтыми пальцами, раскрашенными никотином. Но зато и в работе нет равных ему. Где еще человек может месить грязь в пробиваемой насквозь кабине трактора, комбайна или, наконец, на гужевой дороге с  колдобинами, ухабами и выбоинами…

Уже в тот момент, когда мои ребята устанавливали буровой станок, врезали в грунт направляющую трубу, начиналось таинство, равное ожиданию чуда. Чудом всегда была неглубокая, но большая и чистая вода. В наших метах были бурены-перебурены сотни скважин. Вся наша гидрогеологическая наука уже могла предсказать, где, на какой глубине можно встретить хорошую (в смысле пригодную для питья) воду. Но вопреки этому серьезные и ответственные люди на местах с азартом тыкали пальцем: «Здесь!».

Здесь и начиналась многодневная, изматывающая работа. День и ночь работал буровой агрегат, крутились бурильные штанги, медленно уходя в землю.

Внутри них с земли под большим давлением наподобие серой сметаны уходил глинистый раствор, укутывающий ствол скважины.

Внизу на конце последней штанги крепилось шарожечное долото – шарожка – мудреное приспособление, измельчающее грунтовые пласты – суглинок, песок, уголь, глину, гранит… Глинистый раствор захватывал частички грунтов и выносил их наверх. Вот тут-то знающий бурильщик должен был по стуку, скорости погружения штанг и еще по многим косвенным показателям уловить тип выносимой породы. И главное: приблизительно определить толщину этой прослойки и, богата ли она водой…

А если это было зимой или ночью? И поставленный у станка человек в полудреме после принятого стакана самогона переставлял в голове свои, совершенно далекие от работы мысли? Если, конечно, не сладко дремал…

Так бездарно проскакивали мы желанные водоносные слои-горизонты… А еще хуже, когда случалась большая авария – в один миг цепенела система штанг. Это значит, что где-то далеко внизу что-то оборвалось, переломилось, заело или весь наш буровой снаряд завалило породой.

Не любили бурильщики такие аварии. Много пару, да мало было из этого жару. Приходилось днями и ночами делать грязную, казалось, нескончаемую работу, часто действовать наугад. Заработок был почти никакой… Иногда после долгой бурильной возни бросали начатую скважину. Некоторые так заваливало гравелистым грунтом, что дешевле было отступиться, похоронив в земле часть дорогой буровой оснастки…

Ликвидации аварий и в целом участку, и конкретным людям влетали в копеечку. И длились они порой больше месяца, а то и больше. Чего тут только ни придумывали, как только ни ломали голову… И опять же: чаще всего мы побеждали!

А уж если доходило до заветного горизонта, где было много питьевой воды, - радость бурлила в каждом из нас без предела. Как будто наткнулись на золотую жилу.    

 

 

Увидимся ли?

  Наконец, нас  вызвали в Москву. Было начало мая 1964 года. Тогда была традиция фотографироваться перед дальней дорогой. На память о Красной площади ,на фоне Спасской башни. Мы прошли этот ритуал. Думаю, что у тысяч людей сохранились подобные фотографии. Некая бравада вперемешку с начинающейся тоской о Родине.

   С нами долго и обходительно бедовали в отделах ЦК ВЛКМ, КПСС и ВЦСПС. Мы сдали комсомольские и даже профсоюзные билеты. В министерстве мелиорации СССР нам вручили билеты на пекинский поезд до Улан-Батора и командировочные до границы. Ехали по высшему разряду – в двухместном купе, в Любино перед Омском нам должны были передать Андрейку. В Ишиме нас разыскала мамина сестра тетя Наташа с мужем Александром. Дядя исподтишка сунул мне под пиджак пол-литровую бутылку водки.

   - Выпей с друзьями за нас. Может, и не свидимся…

   Так и вышло, что с ним мы больше не увиделись. У него перед этим в Омске пропал сын от первого брака Николай. Отец извёлся, ходил по разным инстанциям, в милицию, в Прокуратуру, даже был в КГБ:

   - Ну, хоть скажите, может, куда-то послали с заданием, и он там погиб?..- чуть не плакал мужик, прошедший войну.

А кто скажет? Даже знающие в таких делах хранят упорное молчание.

В Любино, это за час езды до Омска, поезд стоял ровно 2 минуты. За мамой и отцом толпилась большая родня. Отец передал Андрюху мне. Еле успела нас расцеловать и перекрестить мама, как поезд помчал на чужбину.

   Запомнилась последняя  остановка в Мариинске. Там менялись электровозы. Стоянка, как всегда, была длинной - более получаса. На перроне маячили Коля Кузин, Анатолий Алябьев, Тоня Пономаренко, Георгий Иванович и ещё кучковалось человек семь добровольцев. В багажный вагон поезда затащили наш отечественный скарб -  большой фанерный ящик, в который была набита всякая всякота – и то, что понадобилось –  подушки, одежда и совершенно лишний хлам вроде электроутюга. Кстати о подушках. Многие монголы спали тогда на национальных скатках – валиках – таких подголовниках, представляющих собой длинные мешочки вроде чулка, набитого песком, опилками, ватой или шерстью. Нам это оказалось не по вкусу, и мы все три года спали на своих подушках.

   ….А запыхавшийся от вокзальной беготни Иосиф Мороков уже доставал из сумки копчёные куриные тушки, хлеб, колбу и гладил горлышко «Мариинушки» - бутылку «Столичной» местного розлива.

   Я не поддался соблазну, но дал отмашку - мол, за счастливую дорогу! Улыбался, глядя на остальных, трезвенник Георгий Иванович. Около него терся наш Андрюха, вылавливая запахи своего детства. У кого-то появилась вторая бутылка. Я видел, что рабочий день у многих можно было считать пропавшим.

Да и остановить ли эту взыгравшую вдруг ораву?..

Кто-то давал советы, кто-то просто жал руку и похлопывал по плечу.

 - Не забывайте! Пишите!

 - Ты там, Карпыч, смотри с монголками не того! А то Дмитриевну отберем у тебя!

Андрейка из присутствующих многих знал, он деловито жевал домашнюю курятину, пил «Дюшес» из стеклянной бутылки.

Разве можно всерьез говорить в такие минуты.

Костя Савельев стоял грустный – значит дома у него опять плохи дела с больной женой.

Всех оборвал резкий голос китайского проводника:

 - Бистла в вагон! Плосяимся не все! Ликтавоза не тламвая, долго здать не будет! До свидания, товалиси!  - и закрыл перед нашим носом двери.

Вскоре прогрохотали по железнодорожному мосту через Кию… И дальше новая жизнь, в которую накрепко и на всю глубину вцепился Мариинск. Глазами, словами, поцелуями…

Было тогда 16 мая 1964 года.