Уже далеко позади осталась залитая электрическим светом Тюмень, но по-прежнему ярко горели огни над пустой трассой, сплетаясь, они, кажется, срастались вдалеке в очертания каких-то диковинных строений, и не то что бы заслоняли, но перебивали погруженную в ночь Сибирь. Мелькали дорожные указатели, проносились мимо такие же, как под Москвой или Санкт-Петербургом, автозаправки… 

И нужно было закрыть глаза, чтобы вспомнить, что мы едем вдоль Туры — реки, по которой пришел в Сибирь Ермак со своей дружиной; реки, по которой 95 лет назад увезли в Тобольск на теплоходе «Русь» последнего русского императора…

ДОРОГА НА ТОБОЛЬСК

В дневнике Николая II эта дорога описана достаточно подробно.

«Плавание по реке Type… У Аликс, Алексея и у меня по одной каюте без удобств, все дочери вместе в пятиместной, свита рядом в коридоре; дальше к носу хорошая столовая и маленькая каюта с пианино… Целый день ходили наверху, наслаждаясь воздухом. По-года была серая, но тихая и тёплая. Впереди идёт пароход министер-ства путей сообщения, а сзади другой пароход со стрелками 2-го и 4-го стрелковых полков и с остальным багажом. Останавливались два раза для нагрузки дровами»…

5 августа перед обедом проплыли мимо села Покровское, родины Григория Ефимовича Распутина, всеми силами пытавшегося пре-дотвратить войну и то, что принесла война…

Что думал, что чувствовал Николай II, вглядываясь в проплывающий мимо «Руси» дом старца?

— Здесь, в этой реке он ловил рыбу, — все повторяла стоящая рядом Александра Федоровна. — Вы помните, он присылал нам свежую рыбу в Царское Село?

В «Дневнике» Николая II записано, что в ту ночь государь спал плохо, проснулся, когда уже вышли в Тобол.

«Река шире, и берега выше. Утро было свежее, а днём стало со-всем тепло, когда солнце показалось. Забыл упомянуть, что вчера перед обедом проходили мимо села Покровского, — родина Григория»… 

Эта оговорка не о забывчивости Николая II свидетельствует, а о том, что мысль о предопределенности «встречи» со старцем Григо-рием на последнем пути была додумана и осознана государем.

Но, как и заведено в его «Дневнике», об этом, сокровенном, ни слова…

«Целый день ходили и сидели на палубе», — завершил пассажир «Руси» запись за 6 августа 1917 года.

 

ВЕНСКИЙ СТУЛ 

— А мы в Покровское не заедем? — спросил я. — Это же почти на трассе…

— Так ведь ночь же… — ответил водитель. — Все закрыто.

— Ну, не знаю. Возле дома Распутина можно постоять, посмот-реть, где он вырос…

— Так нет этого дома! Для музея новое здание построили. Распу-тина там никогда не было.

— И что, ничего не осталось от Григория Ефимовича?

— Почему же?! Говорят, в музее венский стул стоит…

— Стул?!

— Ага… Рассказывают, что, если посидеть на нем, и мужские бо-лезни можно вылечить, и еще он потенцию увеличивает! 

Я хмыкнул, услышав это, и мне было поведано, что вообще-то многие специально ради этого стула приезжают в Покровское, даже сам Анатолий Борисович Чубайс на этом стуле сиживал перед тем, как на нанотехнологии сесть…

Так, вспоминая Анатолия Борисовича, и миновали родину Григория Ефимовича Распутина.

 

ЗАРЯ НАД ТОБОЛОМ

Когда трасса свернула на север, электрических огней, кажется, стало меньше, и справа, за Тоболом, явственно обозначилась малиновая полоска зари. Тяжелое, затянутое темно-сиреневыми облаками небо нависало, сжимая ее снеговой тяжестью до огневой яркости.

Тоненькой была эта огневая полоска, но, когда заслоняли ее дере-вья и кусты, темно и беспросветно становилось в обступившем мраке, и хотелось, чтобы поскорее отступили деревья, и снова воз-никало за Тоболом багряное зарево, пытающееся оторвать от земли сиреневую тяжесть небосвода. 

Впрочем, на мосту через Тобол стало ясно, что заре так и не уда-лось разгореться. 

Мутновато посветлело затянутое снеговыми облаками небо, и ог-невая полоска, отважно заполыхавшая в ночной черноте, потухла, задавленная наступающим днем.

 

РЕМЕЗОВСКИЕ ЧТЕНИЯ

Когда мы въехали в засыпанный снегом Тобольск, снегопад уже утих.

Просто удивительно, как идет городу снежное убранство! 

Спроектированный и построенный Семеном Ульяновичем Ремезовым на семидесятиметровой высоте, тобольский Кремль словно вырастал своими белыми стенами из засыпанного снегом Троицкого мыса, и вокруг всё: храмы, дома, даже деревья - было белым и праздничным.

Получилось, что город сам принарядился к открытию «Ремезов-ских чтений».

Чтения эти, в организации которых участвовал и Департамент культуры Тюменской области, и Администрация Тобольска, и То-больский историко-архитектурный музей-заповедник, и Тюменский региональный общественный благотворительный фонд «Возрождение Тобольска», стали уже доброй традицией и являются сейчас важной частью культурной жизни города. Достаточно сказать, что на нынешние чтения участники приехали не только из России, но и из других стран. 

Лично мне приятно было встретить своих добрых знакомых: профессора Омского университета, доктора филологических наук Валерия Хомякова; главного редактора альманаха «Тобольск и вся Сибирь», поэта Юрия Перминова; руководителя Томской областной организации Союза писателей России Геннадия Скарлыгина… 

Но главным героем чтений был, конечно же, сам Семен Ульянович Ремезов...

 

РЕМЕЗОВ

Большинство россиян знает Ремезова как картографа, составившего уникальные атласы: «Хореографическая книга Сибири», «Чертежная книга Сибири» и «Служебная книга Сибири», но деятель-ность Семена Ульяновича не ограничилась картографией. 

Ремезов принимал участие в сражениях и писал иконы, собирал ясак и строил кирпичные заводы, основывал новые сёла и налаживал производство пушек на Урале, проводил перепись населения и был архитектором и руководителем строительства тобольского Кремля, Приказной палаты и Гостиного двора. Кроме этого, он составил «Описание о сибирских народах и граней их земель» и знаменитую «Ремезовскую летопись», без упоминания которой не может обой-тись ни один труд, касающийся истории Сибири.

Для восстановления памяти великого русского человека, для осмысления во всем масштабе многогранных свершений Семена Ульяновича Ремезова немало усилий прилагает Тюменский региональный общественный благотворительный фонд «Возрождение Тобольска», хотя председатель фонда Аркадий Григорьевич Елфимов и не устает подчеркивать, что без поддержки общественности деятельность фонда не была бы столь успешной. 

Вот и в своем приветственном слове, открывая чтения, он отметил, что работа, которая началась двадцать лет назад, в год 350-летия со дня рождения Семена Ульяновича Ремезова, изначально строилась на единстве с общественностью города. 

В результате этих трудов на Красной площади Тобольска появился памятник Ремезову работы Олега Константиновича Комова, а улица Клары Цеткин обрела более созвучное Тобольску имя. Имя Семена Ульяновича Ремезова носит сейчас и площадь между гостиницей «Сибирь» и Губернским музеем… 

Возглавляемый Аркадием Григорьевичем Елфимовым фонд пред-принимает воистину титанические усилия для возвращения не только имени Ремезова, но и его уникальных трудов. Фондом изданы и «Сибирская летопись», и «Чертежная книга Сибири», и «Служебная книга Сибири», и факсимильное издание «Хорографической книги Сибири».

Названия этих работ постоянно звучали в выступлениях доклад-чиков, но говорили на Ремезовских чтениях, разумеется, не только о С.У. Ремезове…

 

КОРНИЛОВСКИЙ ДОМ

Свой доклад на чтениях я читал в Корниловском доме, где сейчас, как и до революции, размещается тобольский мировой суд и музей истории судебной системы в Западной Сибири.

Дом этот построил рыбопромышленник Иван Николаевич Корнилов, и тут останавливался и Дмитрий Иванович Менделеев, чья мать происходила из рода Корниловых, но в историю дом вошел осенью 1917 года, когда в губернаторском доме, стоящем наискосок от дома Корнилова, поселилась царская семья. В корниловском доме размес-тилась тогда свита государя.

Наша конференция проходила в отреставрированном зале судебных заседаний, и портрет императора Николая II, вставшего в пол-ный рост, существенно дополнял мой рассказ о чтении государем в ту осень и зиму собрания сочинений Николая Семеновича Лескова…

Владимир Маяковский говорил, дескать, Лесков рядом с Толстым был виден в большой телескоп. Дело тут не только в величине Л.Н. Толстого, но еще и в слепоте критиков, в той странной, выработанной в передовом обществе глухоте на самые главные русские проблемы. 

Невозможно найти писателя — и Л.Н. Толстой тут не исключение, — который мог бы сравниться с Лесковым тем глубинным знанием народной русской жизни, той красотой русского языка, тем обилием положительных народных характеров, которые мы находим на стра-ницах лесковских произведений.

Поэтому-то вопрос о том, почему «передовому» человеку надо в большой телескоп рассматривать великого русского гения, чтобы все-таки различить его, не так уж и прост. Еще труднее понять, по-чему весь творческий путь писателя, составляющего гордость Рос-сии, протекал в атмосфере травли. «Я как столб, на который уже и люди, и собаки мочатся» (письмо Н.С. Лескова П.К. Щебельскому от 18 января 1876 г.). Вопрос этот перерастает рамки биографии пи-сателя и становится русским вопросом, особенно актуальным сей-час, когда в недрах министерства образования — интересно, кого оно образовывает? — вызрел план заменить изучении в школе про-изведений Н.С. Лескова сочинениями гг. Рыбакова-Улицкой-Пелевина. 

И какой великий символический смысл открывается в том, что 95 лет назад, в свою последнюю осень и зиму именно Николая Семеновича Лескова и читал последний русский император в Тобольске!

 

ПИСАТЕЛЬ И ИМПЕРАТОР

По дневникам видно, что книги Лескова не просто увлекли государя. Похоже, Николая II ошеломила раскрывающаяся перед ним в произведениях писателя русская жизнь. В сентябре 1917 года в Тобольске он читает Лескова рассказ за рассказом, роман за романом, том за томом… 

«13 сентября 1917 года. …Начал роман Лескова «Обойдённые»… 

«16 сентября. Погода простояла совсем тёплая. Приятно было ходить и работать на дворе. Кончил «Обойдённые» и начал «Островитяне»… 

«18 сентября. Осень в этом году здесь замечательная… Кончил «Островитяне» Лескова. Написал маме письмо через цензуру Панкратова»… 

«19 сентября. Полуясный, но такой же тёплый день... Днём попилил дрова и поиграл в городки. Начал читать роман Лескова «Некуда»… 

«24 сентября. Вследствие вчерашней истории нас в церковь не пустили… Вечером начал читать вслух «Запечатлённый ангел»… 

В тишине губернаторского дома в Тобольске, прерываемой лишь свистками пароходов с реки, звучал голос бывшего российского императора, рассказывающего о той «преудивительной штуке», что совершилась с барином, который отправился «в жидовский город» расследовать творящиеся там по торговой части нарушения…

Вместо взятки, полученной с еврейских торговцев, генерал еще и должен оказался им 25 000 рублей.

С этим полученным вместо награды долгом и возвращается до-мой барин, но супруга его, весьма богомольная барынька, объявила мужу, что за его «нерассудительность другие заплатят», и приказала стребовать деньги со староверов, которые работали на строительстве моста.

Денег таких у староверов, разумеется, не нашлось, и вот начинается дикая расправа, превосходящая по своей лютости жестокость любого иноплеменного нашествия.

Генерал, обозленный, что староверы не желают покрыть его долг перед евреями, «накоптивши сургучную палку, прямо как ткнет кипящею смолой с огнем в самый ангельский лик!»

Кажется, ни один писатель до Лескова не сумел так ярко и прав-диво рассказать о той глухоте русской жизни, пользуясь которой любой просвещенный мерзавец мог надругаться над нею.

И наверняка об этом тоже думал государь, читая вслух «Запечат-ленного ангела». Русским трудом и русской кровью была воздвигну-та могущественнейшая империя, но в результате этого строительст-ва основная часть населения, сами русские, оказались обращены в рабство в своей собственной стране. 

Какая-то глухота появилась в русской жизни, и уже не докричать-ся было сквозь нее.

«26 сентября… — отмечает государь в «дневнике». — Окончил роман Лескова «Некуда». 30 сентября. День простоял солнечный, хороший. Утром гуляли час, а днём два с половиною часа играл в городки и пилил. Начал читать пятый том Лескова — длинные рассказы…»

 

ГЛУХОТА РУССКОЙ ЖИЗНИ

К сожалению, формат доклада на конференции не позволял про-следить все переклички и аллюзии тобольской жизни государя с произведениями Лескова, но порою в доме Корнилова возникало ощущение, что границы лесковского текста размывались, включая в себя и реальные события, совершающиеся возле губернаторского дома.

Кажется, нет в русской литературе равной «Соборянам» книги, где с такой же пронзительной глубиной и силой было бы рассказано о глухоте русской жизни, пользуясь которой любой «передовой» мерзавец вроде либерала-нигилиста Термосесова может вдохновить-ся мыслью и положить замечательного русского человека «ступенью для зарекомендования своих «наблюдательных способностей»…

Разумеется, комиссар Василий Семенович Панкратов — это не совсем Термосесов, он не лишен был определенных литературных и организаторских способностей, присутствовали в нем и доброта, и юмор, но все это, как в Термосесове, ограничивалось и перекрыва-лось тем, что называется партийными принципами, и когда просле-живаешь всю эпопею запрещений и ограничений, которым подвер-гал Панкратов царскую семью, кажется, что переносишься на стра-ницы лесковской хроники.

Не напрасно Николай II прозвал Василия Семеновича «малень-ким». 

«Маленький» тут еще и тотемическое название некоей бесовской силы русской революции, сидевшей и в Термосесове, и в Панкрато-ве…

И что оставалось государю?

Только молитва и могла преодолеть эту глухоту тобольской жиз-ни…

 

КАБИНЕТ В ГУБЕРНАТОРСКОМ ДОМЕ

Ясно понимаешь вышесказанное, попав в Губернаторский дом, где и жил осенью и зимой 1917 года последний русский император. После его расстрела здесь размещался горком партии, а сейчас — администрация Тобольского района, но кабинет государя воссоздан в прежнем виде, и в нем развернута музейная экспозиция.

В этой комнате 20 октября 1917 года Николай II записал в своем дневнике:

«Сегодня уже 23-я годовщина кончины дорогого папá, и вот при каких обстоятельствах приходится её переживать! 

Боже, как тяжело за бедную Россию! Вечером до обеда была от-служена заупокойная всенощная». 

Если сравнить эту запись с дневниковой записью святого правед-ного Иоанна Кронштадтского, сделанной в Ливадии 20 октября 1894 года: «Он тихо скончался. Вся Семья Царская безмолвно с покорно-стью воле Всевышнего преклонила колени. Душа же Помазанника Божия тихо отошла ко Господу, и я снял руки свои с главы Его, на которой выступил холодный пот. Не плачь и не сетуй, Россия! Хотя ты не вымолила у Бога исцеления своему царю, но вымолила зато тихую, христианскую кончину, и добрый конец увенчал славную Его жизнь, а это дороже всего!», — то обнаружится очевидная связь.

Слова «Боже, как тяжело за бедную Россию!» — перекликаются со словами святого и как бы продолжают их, вмещая в себя и буду-щий мученический путь государя.

«Молясь, мы непременно должны взять в свою власть сердце и обратить его к Господу, но никогда не допускать ни одного возгласа к Богу, не исходящего из глубины сердца», — учил Иоанн Крон-штадтский, чтобы могло совершиться то, что дороже всего…

И это оттуда, из небесной выси, звучат слова святого:

— Не плачь и не сетуй, Россия…

Но осенью 1917 года не было рядом с Николаем II такого молит-венника. Теперь, чтобы зазвучала эта молитва о России, нужно было самому стать святым.

Из окон императорского кабинета видно было обнесенный легкой оградкой сквер, где стояла раньше церковь, в которой молился госу-дарь.

Говорят, что это единственная церковь, которую снесли в То-больске…

 

МОЛИТВА ГОСУДАРЯ

И вот стоишь у окна в кабинете государя, смотришь на сквер, за-несенный глубоким снегом, и сами собою начинают звучать в памя-ти стихи:

 

Пошли нам, Господи, терпенье

В годину буйных, мрачных дней,

Сносить народное гоненье

И пытки наших палачей. 

Дай крепость нам, о Боже правый, 

Злодейства ближнего прощать 

И крест тяжелый и кровавый

С Твоею кротостью встречать.

И в дни мятежного волненья, 

Когда ограбят нас враги, 

Терпеть позор и униженья, 

Христос, Спаситель, помоги! 

 

Это стихотворение, посвященное великим княжнам Ольге Нико-лаевне и Татьяне Николаевне, Сергей Сергеевич Бехтеев написал в Ельце в октябре 1917 года и передал в Тобольск через графиню Ана-стасию Васильевну Гендрикову.

 

Владыка мира, Бог вселенной!

Благослови молитвой нас

И дай покой душе смиренной 

В невыносимый, смертный час…

И, у преддверия могилы,

Вдохни в уста Твоих рабов 

Нечеловеческие силы 

Молится кротко за врагов! 

 

Однако мистическая история «Молитвы» не ограничилась совпа-дением с теми переживаниями, которые владели государем в То-больске.

Великая княжна Ольга Николаевна переписала стихотворение в свою тетрадку, подаренную — на книге сохранилась надпись: «В. К. Ольге. 1917. Мама. Тобольск» — императрицей Александрой Федо-ровной. 

По этой причине долгое время авторство «Молитвы» приписыва-лось царевне Ольге, и стихотворение даже публиковалась под ее именем. 

Но ведь так это и было!

Молитва царя-мученика, звучащая в Тобольском губернаторском доме из уст государя и всей царской семьи, каким-то сокровенным образом отзывалась в России, и тепло ее коснулось Сергея Сергее-вича Бехтеева, сумевшего записать эту великую тобольскую молит-ву на бумаге…

 

ПАРК НА БЕРЕГУ ИРТЫША

Одно из самых сильных впечатлений этих дней — посещение парка, устроенного Аркадием Григорьевичем Елфимовым на высо-ком берегу Иртыша, на самом краю тобольского «материка». Собст-венно говоря, парк — здесь много старых лип, берез и сосен — был тут всегда, но при Елфимове он словно врос в века, и, гуляя по его аллеям, как бы перелистываешь страницы истории Тобольска и Си-бири.

Здесь можно встретиться с автором «Конька-горбунка» Петром Павловичем Ершовым, работавшим директором тобольской гимна-зии, можно посидеть — весною здесь, говорят, поют соловьи! — в Алябьевской беседке. Александр Александрович в Тобольске и ро-дился, в Тобольске, организуя здесь симфонический оркестр «ка-зачьей музыки», он провел несколько лет после освобождения из крепости. Здесь сочинены многие прославившие его романсы.

А вот памятник Ермаку… 

Рядом с ним — это поясняет нам сам Аркадий Григорьевич — другой Ермак, коренастый дубок, выросший назло ветрам на подни-мающемся из земли деревянном струге. Позади стайка таких же крепких дубов — его дружина, а впереди — занесенное сейчас сне-гом вражеское войско хана Кучума, тысячи маков, покрывших кур-ганы. 

Такая вот парковая композиция, такое прочтение истории средст-вами ландшафтной архитектуры…

Судя по фотографиям, композиция действительно впечатляющая, но проходишь к обрыву, смотришь на открывающийся в глубине поймы горящий заревым снегом Чувашский мыс, возле которого бился Ермак с Кучумом, и уже не прочтение истории средствами ландшафтной архитектуры врывается в парк, а сама грозная и по-бедная русская история!

430 лет назад, 21 октября 1582 года, здесь прошла самая главная и решительная бит¬ва за присоединения Сибири Ермаком.

 

ЧУВАШСКИЙ МЫС

Можно бесконечно стоять рядом с памятником Василию Ивано-вичу Сурикову и смотреть на пойму Иртыша, вглядываясь в глубину самой русской истории.

Кстати сказать, знаменитая картина Сурикова, изображающая сражение у Чувашского мыса, гре¬шит лишь одной неточностью… Пушки действительно участвовали в бою, но стояли они не на ка-зацких стру¬гах, а на вершине горы, у татар.

Первые три приступа были отбиты, и единственным достижением их оказалось то, что казаки сбросили эти пушки в Иртыш. 

Укрываясь за засеками, татары осыпали казаков стре¬лами, и каж-дый шаг вперед стоил казачьих жиз¬ней. Казалось, уже совсем разби-тые отошли русские вой¬ска, но 23 октября начался новый при¬ступ, во время которого был ранен командующий татарскими войсками Магомет-Кули.

Его увезли, и в кучумовских войсках началось шата¬ние. Первыми оставили Кучума низовые хантские князь¬ки, следом за ними побе-жали отряды мансийцев.

К вечеру 25 октября сражение утихло. Русские потеряли в этом бою сто семь человек, то есть примерно четверть состава, но Кучум был разбит.

«Царь же Кучум, видя свою погибель и царства своего и богатст-ва лишение, рече ко всем с горьким плачем: о мурзы и уланове! По-бежим, не помедлим».

В ночь на 26 октября он оставил столи¬цу и откочевал в ишимские степи. 

 

ЗНАМЯ ЕРМАКА

Легенда утверждает, что еще в Карачинском городке казаки по-лучили посылку от Максима Строганова. Кроме припаса, он прислал и знамя, изготовленное в строгановских иконописных мас¬терских. На одной стороне квадратной хоругви архангел Михаил поражал копьем дьявола и низвергал в волны дома и башни, на другой сторо-не был изображен святой Дмитрий Солунский, побеждающий Кучу-ма .

Под этим знаменем и вошли казаки в столицу Кучума.

Случилось это 26 октября, в день па¬мяти святого Дмитрия Солун-ского.

После гибели Ермака знамя было увезено атаманом Матвеем Мещеряком в Березов и долгое время хранилось там, пока в 1881 го-ду по случаю переименования 1-ого полка Сибирского казачьего войска в 1-й Сибирский Ермака Тимофеевича казачий полк, его не перенесли в Омскую Войсковую Никольскую церковь. 

Знаменем пытались завладеть и новочеркасские казаки, отстаи-вающие донское происхождений Ермака, но оно хранилось в Омске, пока в начале гражданской войны, как утверждает легенда, по при-казу Колчака его не вручили передовой сотне, которая долж¬на была первой войти в Москву. По другой версии знамя было похищено из Омского казачьего собора партизанами есаула Б.В. Анненкова и в конце 1918 года возвращено назад, однако дальнейшая судьба его тоже неизвестна.

 Но вглядываешься в глубину Иртышской поймы и понимаешь, что никуда не пропало знамя Ермака, что и сейчас ложится на горя-щий снег Чувашского мыса его победная сень.

Наверное, это же ощущение пытался закрепить в своих архитек-турных свершениях Семен Ульянович Ремизов. Не случайно, воз-двигая Рентерею, он назвал ворота на въезде из нижнего города в Тобольский Кремль Дмитриевскими.

 

ДВА РУБЕЖА НАШЕЙ ИСТОРИИ

Чувашский мыс за эти дни я видел несколько раз.

Почти вплотную подъезжали мы к нему на машине… 

Видел я Чувашский мыс из парка, устроенного Аркадием Гри-горьевичем Елфимовым… 

Видел от стен Знаменского Абалакского монастыря…

И так получилось, что Чувашский мыс, как и Тобольский кремль, как и Губернаторский дом, превратился для меня в символ этих де-кабрьских, залитых морозным солнцем дней. 

Впрочем, разве только этих дней и разве только для меня?

Горящий заревым снегом Чувашский мыс — это великий, герои-ческий символ нашей страны. 

Более того…

Взятие Сибири Ермаком завершает героическую эпоху правления Иоанна IV Васильевича Грозного, начавшуюся присоединением к Руси Казанского царства и закрепившую в национальном ментали-тете территориальные предпочтения перед племенными. 

В этом смысле Чувашский мыс разделяет всю русскую историю. Получается, что здесь практически завершилось правление всей ди-настии Рюриков и были подведены его итоги…

Всего четыре километров от Чувашского мыса до Губернаторско-го дома, но в них вместилось три века правления Романовых, и это здесь, в Губернаторском доме, оказались подведены итоги правле-ния этой династии.

 

ГОРОД, НЕ УБИВШИЙ ГОСУДАРЯ

Все эти дни, осматривая Тобольские достопримечательности и восхищаясь тем, как городу так духовно полно удалось сохранить себя, я не мог отделаться еще и от завистливого чувства удивления.

Непостижимо было, как же Тобольску удалось сохранить себя.

Понятно, что здесь не было войны. 

Но разве войны только разрушают наши города? Не менее разру-шительны карандаши архитекторов, перестраивавших русские горо-да под сметы и под потребности великих строек, не меньше упорст-ва к разрушению проявляли — вспомните про Екатеринбург! — и партийные бонзы, пытавшиеся стереть любые следы последнего го-сударя.

И все-таки, хотя наверняка и требовали очистить Тобольск от па-мяти об императоре Николае II, хотя и были развернуты здесь нема-лые стройки, но город уцелел, и уцелел не только своими охраняе-мыми памятниками, но и самой своей исторической целостностью, самим духом.

Помню, еще в семидесятые годы я услышал песню Юрия Борисо-ва, которую исполнял наш замечательный ленинградский певец Ва-лерий Агафонов…

 

Все теперь против нас, будто мы и креста не носили,

Словно аспиды мы басурманской крови,

Даже места нам нет в ошалевшей от горя России,

И Господь нас не слышит — зови не зови…

 

Вот уж год мы не спим, под мундирами прячем оби-ду,

Ждем холопскую пулю пониже петлиц.

Вот уж год, как Тобольск отзвонил по царю панихи-ду,

И предали анафеме души убийц…

 

Автор песни Юрий Борисов, человек сокрушительно-несчастливой судьбы, родился много лет спустя после гражданской войны, но в песнях ему удавалось разглядеть выход из того состояние безвыходности, обреченности и безнадежности, в которое, подобно России, был опрокинут и он сам, и песни его доно-сились в семидесятые годы как будто оттуда, из Гражданской вой-ны, когда решалась судьба страны. 

Поразительно, но в этой старой песне Юрия Борисова можно раз-личить ответ на мои недоумения…

Разгадка счастливой, доставшейся городу судьбы в нем самом и скрыта. 

Тобольск — «Не прикасайтесь к помазанным Моим, и пророкам Моим не делайте зла»! — не убивал государя и, может, поэтому и сохранил себя вопреки всем компаниям и поветриям.

Наверное, это справедливо не только в отношении к городу, но и к народу.

Только и нужно — не убивать помазанников Божиих! — для сча-стья и спокойствия…

Но в конце правления Романовых об этом позабыла аристократия и высшее чиновничество, этого не хотела понимать наша интелли-генция.

И это, конечно, тоже итог правления династия Романовых.

 

СОРАТНИКИ

Еще в первый день «Ремизовских чтений» мы побывали вечером на приеме у мэра Тобольска Владимира Владимировича Мазура. Мы — это председатель благотворительного фонда «Возрождение То-больска» Аркадий Григорьевич Елфимов; профессор Валерий Хомя-ков; главный редактора альманаха «Тобольск и вся Сибирь», поэт Юрий Перминов; руководитель Томской областной организации Союза писателей России Геннадий Скарлыгин… 

Владимир Владимирович Мазур в Тобольске всего полтора меся-ца. 

Выпускник Томского университета и Российской Академии Го-сударственной службы при Президенте РФ, в 2004-2007 годах он ра-ботал заместителем мэра Томска, в 2008 был избран генеральным директором ОАО «Запсибгазпром», а с июля 2011 года назначен за-местителем Губернатора Тюменской области. 

18 октября 2012 его утвердили главой администрации Тоболь-ска… 

Ну, а начинал свою трудовую биографию Владимир Владимиро-вич, как он говорит сам, «в сибирском труде», в колхозе. Первая специальность — дояр на молочной ферме.

— У меня и трудовая книжка — трудовая книжка колхозника, — рассказывает Владимир Владимирович.

Вообще-то сами эти слова «дояр» и «колхоз» остались в такой да-лекой советской жизни, что тут, хоть за ухо себя дергай, хоть щипай, все равно невозможно было поверить, что они звучат в кабинете градоначальника Тобольска (население — 99 698 человек, в преде-лах муниципального образования — 103 585), применительно к са-мому хозяину.

Рассказывая о своей новой работе, Владимир Владимирович на-помнил, что за свою историю Тобольск называли и «Отцом городов сибирских», и «Богоспасаемым градом Тоболеском», и «Тобольском градом царствующим Сибири», «Стольным градом Тоболеском» и не только называли, долгие века Тобольск и был подлинной столи-цей Сибири.

Но у города не только серьезное прошлое, но и серьезное буду-щее. К уже имеющимся в Тобольске предприятиям скоро добавится гигант «Тобольск-Полимер», строительство которого ведет нефтега-зохимическая компания СИБУР… Понятно, что по всем глобальным проектам решения принимает только губернатор, но каждодневная жизнедеятельность Тобольска лежит на администрации города. Са-ма историческая обстановка, сам дух города обуславливает и ответ-ственность, и действия во славу земли Тобольской, земли Русской. 

Учитывая, что Аркадий Григорьевич Елфимов, участвовавший в этой встрече, тоже работал мэром Тобольска только в 80-е годы, на-верное, интересно было бы описать эту беседу как встречу двух мэ-ров города, прежнего и назначенного совсем недавно, но для этого — увы! — одного разговора о проходящих Ремезовских чтениях бы-ло недостаточно.

— Надо уже сейчас начинать работу по созданию учебника Роди-новедения… — рассказывая о «Чтениях», сказал Аркадий Григорье-вич. — Вот говорится об «эпохе великих исторических открытий», Владимир Путин приезжает в Испанию, и король этой страны дарит нашему президенту атлас с картами об их «открытиях», а что за ни-ми стоит? — Геноцид, вырезаны целые цивилизации, уничтожены уникальные библиотеки… А у нас все сто с лишним народов, жив-ших в Сибири до Ермака, остались целыми и невредимыми, они не ассимилировались, сохранили свой язык, их научили возделывать землю, мало того, в советское время им дали еще и письменность… Крайне важно сейчас говорить о подвигах русских первопроходцев (причем именно Тобольск был и центром, и началом всех их откры-тий и походов), никто же почти не знает о них, в школах о них не рассказывают. А ведь это и прекрасные образы, которые будут вдохновлять молодых людей, с которых действительно можно де-лать себя… И что характерно… Есть и предприниматели, готовые участвовать в этом проекте. 

— Полностью с вами согласен, — сказал с ним Владимир Влади-мирович Мазур. — Полагаю, что нас поддержит и губернатор. Бу-дем привлекать к работе в нашем Научном центре лучших истори-ков, преподавателей, писателей не только Сибири, но и России в це-лом, опираясь, прежде всего, на опыт работы Фонда «Возрождение Тобольска», объединившего за годы своего существования более тысячи авторов — представителей истинной культурной элиты Рос-сии… Можете и меня считать своим соратником. 

Воистину, сам дух Тобольска подталкивает на добрые дела.

 

ПРОЩАЛЬНЫЙ СНИМОК

Уже делали прощальный снимок на память о встрече, когда заго-ворили о детях.

У Аркадия Григорьевича Елфимова шестеро детей.

У Владимира Владимировича Мазура — восемь.

Было два своих ребенка, а потом случилось несчастье, погиб брат, и Владимир Владимирович взял на воспитание троих его детей, а недавно, несколько месяцев назад супруга родила ему еще тройню. 

— Сейчас у меня родных пять детей и трое — от брата, — сказал Владимир Владимирович. — Но они все родные. Я очень люблю де-тей. Это награда. Это милость Божья и благодать… 

Тут и припомнилось мне стихотворение стоящего рядом Юрия Перминова:

 

На снимке прадед — бравый есаул,

а рядом дед. Он держится за стул,

мальчонка-дед! — Торжественный до стра-ха,

но гордость пересиливает страх —

Ну до чего роскошная рубаха

и грудь отца в медалях и крестах!

 

О чем расскажет этот снимок старый?..

О чем угодно, только не о том,

как прадед заживо сгниет под Сыктывка-ром,

как в сорок первом дед построит дом,

да не успеет в этот дом вселиться –

погибнет на десятый день войны.

 

Простые — удивительные! — лица.

В глазах — тепло. Ни боли. Ни вины.

Веселый прадед — бравый есаул,

мальчонка-дед. Он держится за стул…

 

Такой вот снимок у меня хранится…

Хотя он стар, как лист осенний желт,

я четко вижу: сын отцом гордится.

… Год, кажется, семнадцатый пошел.

 

Страшное стихотворение о роке русской семейной судьбы…

Но разговор о детях, который не прерывался и во время нашей «фотосессии», как-то естественно пристраивался к строкам Юрия Перминова, смывая их горечь..

Год, кажется, две тысячи тринадцатый пошел…

 

6-9 декабря 2012 года.

Тобольск.