Материалы

Зазимок

Рейтинг:   / 2

Подробности

Категория: Библиотека

Автор: Баянов Виктор Михайлович

Просмотров: 8281

На Родине

Здравствуй, здравствуй, родная
Сторона!
Сколько раз
Пережил я заране
Этот день, этот час...
А. Твардовский

Осенний ветер листья рвет бедово,
Желтит и сушит травы на мысках.
На тракт далекий смотрят избы-вдовы
В повязанных шалашиком платках.
Как будто в каждом путнике далеком
Хотят они родного угадать —
А вдруг вернулся кто-то ненароком
Из тех, кого давно устали ждать.
Ушли родные под Москву, на Волгу,
В июньский незапамятный рассвет.
Прощались — говорили: ненадолго.
Но жизнь прошла, а их все дома нет...
Того гляди — безгромный дождь прольется
На сорный двор за вязью городьбы,
На кровлю, на дорогу, на болотце,
Что — сразу за завалиной избы.
Да здесь я жил, дороги эти мерил
В студеные военные года.
И знать не знал, словам лишь только верил,
Что где-то есть большие города.
Избенку нашу падеры и грозы
С прихлестом били, налетая вдруг.
А радовали только лишь березы —
Скворечнями, глядящими на юг.
Они качались, на ветру упружа.
А мать, чтоб был приветней дом родной,
Хотя околевали мы от стужи,
Березы не сгубила ни одной.
Как по весне их зеленели шали!..
И вот — до слез обидно! —в наши дни
Они, видать, кому-то помешали,
Кому-то стали застить свет они.
Сижу на пне, в траве стоящем кротко.
Зачем приехал, не жалея дня?
Ведь знал: здесь не счастливая находка —
Потеря въяве заждалась меня.
Меня уводит память прихотливо
Назад, к началу жизненных шагов,
Как легкую лодчонку в час отлива
Уносит море вдаль от берегов.
Зима.
Сугробы — не откроешь сенки.
Морозный скрип.
В избе — тепло и хмарь.
Висит на облупившемся простенке
Забытый довоенный календарь.
И мне, мальчишке, разгадать нет мочи:
Зачем, к чему листки календаря —
То черные под стать осенней ночи,
То алые, как вешняя заря.
Ведь что ни день, он жизни не иначит,
Ничуть не осветляет небеса,
черным —
в избах голь да горе плачут,
По красным числам — те же голоса.
Да, что ни день — в печали и остуде:
То дома смерть, то та же боль — с войны.
Откуда знать-то было мне, что люди
По красным числам праздновать должны?
Я часто слышал выдохи: «О, боже»,
Когда деревню обегал с утра.
И все мечтал, что вырасту побольше
И мно-ого людям сделаю добра.
Дедку, что бородой белее марли.
Дров наколю, в поленницу сложу.
Болезненной и слабой тетке Марье
Весною огород загорожу.
И что-то сладко сердце мне сжимало,
Порой волшебным делало житье.
И над скупой землей меня вздымало,
Хоть я все время ощущал ее.
Катились годы, грохотали тяжко.
Жизнь нелегка, но как-никак — мила.
Потом — моя ровесница Наташка
Неподалеку с матерью жила.
Луна пригасла, тополь содрогнулся.
Когда впервые я, молокосос,
Однажды летним вечерком коснулся
Ее метельно вьющихся волос.
Хотя б на миг ее увидеть снова.
Да что я ей? Работа.
Дом.
Семья.
А может статься, из угла родного
Уехала куда-то, как и я...
Избу осенний ветер бьет сердито,
Травинки выметает со двора.
Я поднимаюсь: сколько ни сиди тут,
А все ж, однако, уходить пора.
Иду деревней. Дождик — как из сита.
Сквозь морось — солнца слабое пятно.
Что ни изба — она для всех открыта,
Что ни окно — то светлое окно.
Вот новый клуб. За клубом — школа. Та же.
Мне так знаком крутой ее порог.
Зовет звонок.
И показалось даже,
Что сам спешу я в школу на урок.
А что? Коль говорить без экивоков,
Ведь каждому из нас наверняка
Жизнь очень много задает уроков —
Успеть бы все их сделать до звонка...
Шагаю тихо по ослизлой тропке,
Утерянное будто бы ищу.
«Зайду к Кузьме, — решаю неторопко, —
Как бывшего соседа навещу».
Кузьма Авдеич летом кончил стройку.
Не на год — для столетнего житья.
Изба и все пристройки — ладной кройки
И крепкого, как говорят, шитья.
В избе — тепло.
В шкафу теснятся книжки.
Вторые рамы вставлены к зиме.
Одна к другой, как пескари на снизке, —
Прищепки бельевые на тесьме.
Седой Кузьма, хоть и смущен немножко,
Так и лучится весь от доброты.
— А я, ты знаешь, подхожу к окошку,
Гляжу— и ты и вроде бы не ты...
Как поживаю? Видишь сам — неплохо.
Хворь не берет, работы не боюсь.
Вот лишь года...
Не тот уж я, ероха,
Но ничего покуда, не сдаюсь.
Колхоз? Крепчает. Техники богато.
По части кадров — хуже, это да.
В уборку б приходилось туговато,
Когда б не помогали города.
Наталья? Здесь. Во-он дом ее под ивой.
Живут с Петром. Не знаешь? Дальний он.
Мужчина видный из- себя, красивый,
И первый тракторист на весь район.
Стихи? Я" как-то к ним без интересу.
Читаю раз поэта одного:
В село, кричит, охота дозарезу,
Как будто держат в городе его...
Так и ведем беседу час ли, два ли,
Припоминаем — то Кузьма, то я,
Где и в какое время побывали,
Какие в мире видели края.
Потом Кузьма повел рассказ привычно,
Беря в расчет внимательность мою.
Как тощий клин пахал единолично,
Как первый поднимал колхоз в краю.
Чего-чего не видано за годы
Им, терпеливым русским мужиком,
Чтоб мог спокойно, по-хозяйски гордо
Сказать сегодня: «Ничего живем».
В окошке клен склоняется упруго,
Качая домик, брошенный скворцом.
А мы сидим, как два хороших друга,
Ну, а точнее — будто сын с отцом.
И каждому из нас
При добром деле,
Пусть будет громко сказано,
дана
Одна дорога — к самой светлой цели,
Одна любовь — родная сторона...
Наговорились, как душе хотелось.
Пьем да едим. Хозяйка так добра!
Однако, как бы ни пилось, ни елось,
А и отсюда уходить пора.
Я одеваюсь.
Мы с Кузьмою вместе
Выходим из накуренной избы.
— Ну,  будь  здоров.  Да  подавай,  брат,
А дом Натальин — вот он, не забыл?
вести.
Да, вот он, дом...
Захлюпанный бульдозер,
Отпугивая словно бы народ,
Стоит с тупою мордою бульдога
У самых у Натальиных ворот.
Увидела меня, узнала сразу,
Зажглась, помолодела вся с лица.
Как девочка — светла и ясноглаза —
Легко сбежала с шаткого крыльца.
Но тут же, разом, сникла как-то, сгасла,
Уже совсем спокойно подошла
И мне поверх березового прясла
Смущенно, кротко руку подала.
Горит улыбки лучик оробелый,
Как слабый отсвет давних-давних дней.
И тает, тает, тает льдинкой белой
Забытая рука в руке моей.
Чуть схваченные розовой тесемкой,
По шее и плечам ее вразброс
Стекают тихой, жиденькой поземкой
Витки метельных некогда волос.
Да, время, время...
Стынет между нами
Ограды грань, глухой калитки щит.
«Ну, где ты? Как? Какими ты судьбами?»
И — все. Ни слова более. Молчит.
Сейчас она уйдет — и вся беседа.
И может быть, по простоте людской,
Расскажет любознательной соседке,
Что нас видала — кто я, чей, какой.
И лишь каким бывал у ней когда-то,
Не в этом, а в родительском дому,
Она, я это вижу, помнит свято
И сроду не расскажет никому...
Иду, иду...
А над стерниной колкой
Горланит галок несогласный хор.
Холодный ветер с молодого колка
Очесывает реденький вихор.
Размытая, берет дорога вправо,
За колок, за огорок уходя.
По сторонам кудрявится отава,
Сырая от окатного дождя.
Ах, лето!
И когда оно успело
Свое хмельное справить торжество?
Отпело,
Отшумело,
Отоспело
И улетело. Нет уже его.
Цветное лето с радугой над лесом —
Чего и веснам даже не дано —
Не потому ли и назвали летом,
Что пролетает быстро так оно?..
Мне до разъезда час с немногим ходу,
Не будь дождя и будь проселок сух.
Но даже если брать в расчет погоду,
То и тогда пройду не больше двух.
Что горевать?
Ведь эти час ли, два ли —
Так, две травинки на густой меже.
Ведь мимо годы, годы пробежали,
Да и притом немалые уже.
И было надо
После долгих странствий
Вернуться в юность, чуточку скорбя,
Чтобы оттуда чисто и пристрастно
Взглянуть на жизнь и оглядеть себя.
Не надо славы мне и выгод личных —
Трудиться б так, чтоб нынче и потом
Не чувствовать себя чужим и лишним
В домах друзей
За праздничным столом.
...Скрипят возы.
Иду вслед за возами
То хлюпкой колеей, то стороной.
Все, что пою, — оно перед глазами,
Все, что люблю, — оно передо мной.
Стернина. Ток. Сторожевая будка.
Над полем вертолет, что стрекоза.
Вдали синеет озеро — как будто
Прощальные Наташины глаза...

1970