Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Материалы

Михаил Косарев. Там жили поэты...

Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 

КОСАРЕВ Михаил Алексеевич родился в 1961 году в Новосибирске. Окончил Томский университет. Журналист, прозаик, литературный критик. Публиковался в журналах «Литературное обозрение», «Сибирские огни», «Москва», «Подъем», «Бельские просторы». Живет в Новосибирске.

 

ТАМ ЖИЛИ ПОЭТЫ...

Диалоги в ресторане

 

Ресторанный зал времен расцвета нэпа. Действие происходит попеременно за одним из четырех столиков, которые мы обозначим как

Столик возле окна, Столик под пальмой, Стол в центре зала и Столик за колоннами.

СТОЛИК ВОЗЛЕ ОКНА

За столом с явными приметами долгого, основательного ужина сидят трое: Грива – седовласый мэтр дореволюционного разлива, Шумский – молодой, весьма довольный собой красавец, и поэтесса Туманова – особа, пребывающая большей частью своего сложного мира где-то в заоблачных высях, но весьма колючая, если спускается на землю.

Шумский. Нет, нэп – это все же шаг вперед. Сидим культурно, и никто не спрашивает, а есть ли у нас деньги. А вот когда мы с Костей в двадцать первом в Самаре заходили – не в ресторан, конечно, какие там могли быть рестораны! – в ряды со съестным на местном базарчике... Так торговки прятали от нас караваи и баранки и даже пирожки с морковкой.

Грива. Вероятно, ваши физиономии не вызывали доверия.

Шумский. Это сейчас мы всматриваемся в физиономии. Тогда достаточно было кинуть взгляд на штаны и обувку. Да... И мы принуждены были сначала показывать свои деньги. Причем Костя махал своей пачкой очень грозно, как мандатом ВЧК.

Грива. А ты?

Шумский. А я как бы осенял ими всех вокруг. На манер чудотворной иконы. Предвкушение кратковременного насыщения делало меня благостным.

Грива. Откуда у вас тогда были деньги?

Шумский. Ну, во-первых, жалованье, что нам платили за наши агитки. Его хватало ровно на один поход по базарчику. А во-вторых, случился у нас там любопытный заработок. Где уж Костя откопал этого пузана... Интендант какой-то. Даже Реввоенсовет не живет без интендантов. Можете себе представить: интендант – и вдруг стихи.

Туманова. Он писал стихи?

Шумский. Нет, он нам заказывал писать стихи. Точнее, стихотворные тосты. День ангела у начальника – он встает за праздничным столом и шпарит поздравление, да такое, что заслушаешься. Писал не кто-нибудь, а два голодных гения. Назавтра торжество по случаю вступления в должность еще какого-нибудь фрукта. Он заранее узнает, что тот из себя представляет. Заслуги, пристрастия и прочее. И к нам – обыграйте все это тонко, изящно, феерично. Ну, вы же знаете. Если надо тонко, изящно, а в перспективе – каравай ситного, то за этим только к нам. Ты пришел по адресу.

Грива. Зачем ему это было надо?

Шумский. Полагаю, что деньги, потраченные на нас, вернулись к нему сторицей. Он не из тех, кто зря расстанется с самым малым грошиком. Если ты украшение застолий, то тебе уж как-нибудь простится соразмерное должности воровство.

Туманова. Как приземленно! А где же бескорыстные меценаты?

Шумский. В римской истории, мне кажется, много напридумано. Нет, что был Цезарь – я верю. А вот что был Меценат – сочинили. Мир всегда делился на поэтов без копейки и хапуг без чувства прекрасного. Ну и как они могут встретиться?

Грива. Только если поэт умудрится без копейки напиться до бесчувствия!

Шумский. Ха! Остроумно, но не более. Ведь прав-то я. Вы посмотрите «с холодным вниманьем вокруг», как сказал, кажется, Полежаев. Где меценаты?

СТОЛИК ПОД ПАЛЬМОЙ

За небольшим, богато сервированным и еще не разоренным столом сидят поэт-имажинист Серега, с ним его тихий собрат по цеху по прозванью Кудряш, чью фамилию всегда и все, кроме злобных критиков, забывают, и нэпман с внешностью старовера – Ардалион Трофимыч. Последний разливает по рюмкам водку из красивого графинчика.

Имажинист Серега. Ну, Ардальон, это, брат, момент исторический. Ты вписываешь, можно сказать, свое имя... Пройдет век, другой. А на полках библиотек все будут стоять тома... Прекрасно изданные тома поэзии, перевернувшей мир. Настоящей поэзии, а не «травка зеленеет, солнышко блестит». И кто подарил миру такую возможность? (Он берет со стола несколько бумажных салфеток и держит их в одной руке, а другой начинает листать, подобно книге.) А вот тут... Это, чтоб ты знал, называется авантитул. И вот тут, под крылатым конем Пегасом – ну, художник нарисует, будет красиво – внизу написано: «Издательство А Тэ Посконникова».

Ардалион Трофимыч. Погодь, погодь. В историю мне не по деньгам. «Подарил», опять же... Слово какое-то... Не купеческое. Ты ж говорил, что окупится, что на вложенный капитал я...

Имажинист Серега. Ну что ты за человек, Трофимыч! Тост разве можно прерывать? А вроде из хорошей семьи. Вятские нам, рязанским, почти родственники. Давай выпьем за успех нашего предприятия! А о презренной прозе потом поговорим.

Выпивают.

Поговорим обязательно, я вот специально счетовода привел.

Кудряш склоняется ниже к салату и старается не глядеть на нэпмана.

Ты ему только счеты предоставь, такие, знаешь, чтоб костяшки отполированы были мозоля́ми миллионщиков. Сам-то, поди, тоже на счетах свои барыши сводишь и в толстые книги записываешь? С росчерками всякими, с завитушками. Ну, по второй!

Сам уверенной рукой разливает водку. Чокаются, выпивают.

И эти книги тебе дороже всего. Дебет, кредит, сальдо всякие. Хорошо пошла?

Ардалион Трофимыч. Так это... А разве по-другому бывает?

Имажинист Серега. Хорошо живешь, Трофимыч. А у нас бывает по-всякому. Только не здесь. Я ж тебе обещал, что приведу в лучшее место Москвы. Понимаешь, писатели –  они в этом толк знают. Потому что в сером веществе за «выпить-закусить» та же самая искра божия отвечает, что и за вдохновение.

СТОЛИК ВОЗЛЕ ОКНА

Грива. Шумский, ты поэт! Ты прости, но не книги твои меня в этом убедили, а вот этот диалог с половым.

Шумский. Тебя посадят, Грива! Нет сейчас половых. И этот паренек, между прочим, член профсоюза пищевиков, ходит на демонстрации и осуждает левую оппозицию!

Грива. Хорошо, нет так нет! Я не об этом! Сколько нежности ты вложил в описание: как должны быть свернуты, обжарены, поданы эти блинчики с грибами. Про грибы ты говорил, закрыв глаза, как алеутский шаман. Это высокая поэзия! Позволь дальше прозой: где твой Костя с деньгами?

Туманова. Я так и поняла, что про грибы это был маневр. И что над нами уже сгущаются тучи.

Шумский. Разрешите по пунктам, как на диспуте в клубе железнодорожников? Про грибы... Закусывать надо? Надо. Грибы – это легонькое, а провозятся с ними на кухне долго. Увидите, я еще подгонять их начну. Никаких косых взглядов, а сплошная виноватость. Тучи, таким образом, над нами не сгущаются. Это два. Третье: Костя находится в совершенно особых, почти интимных отношениях с Фортуной. Тем или иным способом он ее уломает, и мы не проведем эту ночь в милицейской тигулевке.

Грива. Тем или иным... Способов у него, собственно, два: на красное или на черное.

Туманова. Идея была дурацкая. Спустить последние деньги в казино.

Шумский. Но мы уже толковали об этом: ведь все равно бы не хватило!

Туманова. Не хватило – значит, считать не умеем, а пустые карманы – это уже наглость.

Грива. Афористично! Вот так бы в стихах!

Туманова. Получишь канделябром!

Шумский. Грива, чем рецензировать здесь, устно и бесплатно, расскажи лучше мадемуазель Тумановой, что фокус этот мы уже проворачивали.

Грива. Подтверждаю. Все было почти так же. «Шампанского!» – и далее по накатанной. Собрали последние копейки и отправили Костю, тогда ближайшее казино было через дорогу. Через десять минут он появился на пороге с оттопыренными карманами.

Туманова. Легенды и мифы состоят из глаголов, которые невозможно поставить в настоящее время изъявительного наклонения.

Шумский. Классическая гимназия! Не то что мы, недоучки.

Грива. Поелику я был изгнан не из гимназии, а из коммерческого училища... Рулетка – это математика, а не фортуна. В прошлый раз прокатило, следовательно, сегодня наши шансы вдвое ниже!

Шумский. У нас есть Костя.

Грива. Но с ним Корнелиус Крейс! Боже, с таким псевдонимом штурмовать бастионы Фортуны...

Шумский. Он сойдет за блаженного.

Туманова. Вон и они, легки на помине!

Шумский (Гриве). Не оборачивайся! Спугнешь удачу. Сиди как ни в чем не бывало! Тамара нам все расскажет. Видишь их?

Туманова. Вижу. Кроме ушей Корнелиуса, ничего оттопыренного! Или они наняли нести чемодан с деньгами вон того, во френче?

Шумский. Бог мой, до чего загадочно! Когда уж они подползут?

Грива. Зал большой. А как иначе, это ведь ресторан для литераторов.

Возле столика появляются: Костя – энергичный крепыш с невообразимой шевелюрой, Корнелиус Крейс – юноша с неуместной на его почти детском лице шкиперской бородкой, а также Интендант – упитанный субъект в военной форме.

Шумский (Гриве и Тумановой, тихо). Вы будете долго смеяться, но это тот самый пузан из Самары. Аккуратно, здесь пахнет заработком.

Костя. Тамара, Жорж, позвольте представить вам Ивана Кирьяновича, большого поклонника изящной словесности в застольном жанре. С Шумским вы знакомы. (Шумскому.) Игорь, вспоминаешь Самару?

Интендант. Здрасте! Да, Самара... Ну, теперь мы все москвичи.

Шумский. Повышение?

Интендант. Ну, как-то так... Служим, растем.

Костя. Присаживайтесь, Иван Кирьянович. Я помню, вы не любитель лишних слов – сразу к делу. Корнелиус, обеспечь еще один прибор!

Корнелиус уходит.

Итак, наш коллектив готов к вашим заданиям.

Интендант. Видите ли... Все так неожиданно. Я не рассчитывал...

Костя. Естественно, коли вы направлялись в казино. А мы перехватили вас буквально на крыльце. Но ведь это не случайность, согласитесь.

Шумский. Костя читает книгу судьбы – как мы газету по утрам. Причем ему не надо раскидывать карты или жечь шерсть жертвенного козленка. Он видит знаки за обыденными событиями. Вы позволите, Иван Кирьянович, порасспросить его поподробнее? Все эти «случайно – неслучайно» для нас жуть как занимательны.

Туманова. Да, мы просто изнываем от любопытства.

Костя. Мы с Корнелиусом стояли на крыльце казино и увидели Ивана Кирьяновича.

Интендант. Кхе... Мне показалось, что вы выходили из заведения. И... как сказать. Ну, переругивались.

Шумский. Многое становится понятным...

Костя. Нет, я за шиворот оттащил этого упрямого мальчишку прямо от дверей. Сказал, что нет нужды дергать судьбу за рукав, Фортуна сама найдет способ указать твое место. И тут вы. Я же знаю, что вы сторонник действовать медленно, но верно. И ваш визит в вертеп азарта – так, прихоть. Вы не игрок. Отделили некую сумму, перевязали ее бумажкой и на бумажке написали: «Проиграть». Ведь так?

Интендант. Ну, почти.

Костя. Вложите ее в дело! В продвижение по службе! Ибо не деньги, но чин – вот что способно обеспечить старость!

Интендант. Вы всегда так убедительны. Но не могу же я заготавливать поздравления впрок. Это не крупа...

Костя. Можете и поймете, что это выгодно! Как там у вас: оптом – дешевле.

Появляются  Корнелиус и  Официант  со свежим прибором. Костя первым делом выхватывает у него из рук фужер и наполняет вином. Сообразительный Грива делает то же с бокалами остальных сотрапезников.

Итак, тост. Мы служим поэзии дни и ночи, без праздников и выходных. Так пусть же один вечер в году поэзия послужит нам! Нам с вами, Иван Кирьянович!

Все дружно выпивают.

Шумский (Официанту). А как блинчики?

Официант. Сей, сей же моментик. Не беспокойтесь, ну, совсем скоро.

Костя. Иван Кирьянович, поясняю свою мысль. У вас же там все по плану: именины каждый год у каждого начальника исправно в свое время, а? Первомай шагает по стране тоже ежегодно и в те же календарные сроки?

Интендант. Ну, не скажите! А как внеплановая проверка? Вот чего надо опасаться. А именины... Привыкли все.

Шумский. К стихотворным тостам привыкли?

Интендант. Нет, конечно, все по-простому. Может, оживить это дело и не мешало бы...

Костя. Подождите-подождите! Меня больше заинтересовала внезапная ревизия. Неужели застолье не предусмотрено протоколом?

Интендант. Еще как предусмотрено! Такие, изволите ли видеть, расходы – не знаем, как потом актировать.

Костя. Ну так вот он, ваш звездный час! Кто во главе проверяющей комиссии – известно?

Интендант. Ну, либо зам по тылу, либо из КРК.

Костя. Сколько возможно персонажей?

Интендант. Два-три, не больше.

Костя. Делаем четыре! На каждого из возможных кандидатов плюс один запасной, неконкретный, подходящий к любому. Затем все командиры, комиссары, ревизоры, эмиссары. С вас только список, Иван Кирьянович! Нас целая бригада. Двадцать экспромтов будут у вас через полтора часа.

Интендант (кряхтя). Прямо того... А вот они – тоже мастера этого дела? Я ведь знаю только вас двоих.

Костя. Да они нас за пояс заткнут! Грива, выдай экспромт без запинки. Тема такая: никто не знает о скромных интендантах. А без них ничего героического не совершить! Штаб планирует операцию, а кто занимается ее обеспечением? И так далее. Сможешь?

Грива. Костя, не трещи! Экспромт давно готов, только ты ведь слова не даешь вставить!

Костя. Оглашай. Мы все внимаем.

Грива. Кто незаметен, как разведчик? Кто быстр и дерзок, как десант? А штабу главный кто советчик? Конечно, бравый интендант!

Интендант (восхищенно). Ну, знаете!.. Позвольте, как там? Тара-татата – интендант! Уже забыл. Запишите, пожалуйста! Я найду случай вставить.

Костя. Запишем, всё запишем! Попросим еще салфеток и все их испишем.

Шумский. Да, диктуйте списочек – и, как в Самаре, приходите через два часа. Все темы будут отражены. Нет, вы можете и здесь, с нами посидеть, но это затормозит творческий процесс. Коллективное сочинительство – тонкая материя, знаете ли...

Костя. Я вижу, у вас назрел деликатный вопрос. Об оплате. Все просто. В Самаре мы на базаре покупали булки. И экспромты свои оценивали не в миллионах тогдашних, а фактически в булках. Так и сейчас. Вы наметанным оком прикиньте, сколько стоит наше сегодняшнее застолье, а сидим мы уже часа три. Ну и плюс боезапас, чтоб нам еще два часа продержаться. Вы же прекрасно вычисляете в уме.

Интендант. Да, примерно подсчитал. Но это несколько больше, чем я рассчитывал оставить в казино.

Шумский. Позвольте уточнить: не несколько, а заметно больше. Учитывайте, что наша несравненная Тамара Туманова родом из Астрахани, а там икру отмеривают строго ведрами. А наш председатель Жорж Грива – человек старого закала и пьет только тридцатилетние портвейны. Но пусть вас утешит то, что на Корнелиусе мы сэкономим. Шучу, Корнелиус, шучу.

Костя. Не обращайте внимания, Иван Кирьянович. Шумский, как всегда, вспенивает волну. На самом деле цены здесь умеренные. Это ведь своего рода закрытый клуб.

Интендант. Что, кругом одни писатели?

Костя. Преимущественно поэты.

СТОЛ В ЦЕНТРЕ ЗАЛА

Среди большой компании, оккупировавшей длинный стол, выделяются трое: коротко стриженный поэт-футурист Владимир, шумный и несколько суетливый Вадим и вызывающе-аристократичный, даже при монокле, Барон. Это не прозвище, он действительно имеет право на этот титул, о чем знают немногие.

Футурист Владимир. Я работаю поэтом! Кто-то токарем, а кто-то командармом. А я – поэтом. И если так ставить вопрос, то все эти сопли, извините, ни к чему.

Вадим. Владимир, вы подменяете суть проблемы. Конечно, виршеплет, всерьез рассуждающий о вдохновении, божием даре и так далее, – занудливый аматер и не более. Но то, что вы называете «работать поэтом», – это обслуживать злобу дня, не так ли?

Барон. А она на редкость непоэтична!

Футурист Владимир. Действительность всегда непоэтична, вы не находите? Когда это мешало поэзии?

Вадим. Но среди каких кошмарных слов мы существуем! Попробуй уложи их в строку. Сов-служащий. Вхутемас. Наркомат. Фининспектор.

Барон. Фининспектор. Бр-р-р! Финин-Спектор. Двойная фамилия литературного критика.

Вадим. Из глухого местечка в Бессарабии!

Футурист Владимир. Стоп! Кстати, о критиках. Вижу Куца.

Вадим. Где?

Барон. Что он делает в ресторане? С его хворями?

Футурист Владимир. Факт тем не менее налицо. Это Куц, и я его вижу. Предлагаю: поступить как тогда на диспуте.

Вадим. Да он же ничего не понял! Весь зал понял и катался от смеха, а он все бубнил.

Барон (вглядывается в зал). Вижу! Между прочим, напротив него Воскобойников.

Футурист Владимир. А вот это уже серьезно. Представляете, что Куц ему наплетет про нас?

Вадим. Ну, невелика птица – Воскобойников.

Футурист Владимир. А доклады готовят как раз птички-невелички. А не те, кто их зачитывает.

Вадим. Тогда надо продолжить диспут!

Футурист Владимир (в конец стола). Колька! Остаешься за старшего. Мы втроем, чтоб было точно как в клубе Трехгорки, идем к Куцу. Разъясним товарищу Воскобойникову, что слушать этого осла не надо. Колька! Если шашлык по-карски опять принесут сырым, отлай их, как я бы это сделал!

Вадим, Барон и Владимир встают и уходят.

СТОЛИК ПОД ПАЛЬМОЙ

Кудряш самым пошлым образом спит, устроивши голову среди тарелок. Ардалион Трофимыч косится на него и не совсем внимательно слушает Серегу.

Имажинист Серега. Вот, Ардалион, что случается, когда заказываешь шашлык по-карски. Долго его, заразу, готовят. А у поэта, брат, темперамент. Знаешь, что это за штука? Надо было перед шашлыком попридержать коней немного, а ты погнал куда-то.

Ардалион Трофимыч. Погодь, кто гнал-то? Ты и гнал!

Имажинист Серега. Так у меня тоже темперамент! В общем, счетовод уволен, я тебе без него все разберу. Представь себе девушку юную. У нее сердечко сжимается – сладко так. От всего сжимается. Военного увидит, или артиста на карточке, или патефон вдруг заиграет. А пуще всего сжимается от слов всяких красивых. Она за эти слова все отдаст. Она копеечка к копеечке откладывать будет, в сухом бублике себе отказывать, а томик стихов купит. А там другой подоспел. И его надо купить – вдруг там еще красивее про чувства разные написано?

Ардалион Трофимыч. Несходно получается.

Имажинист Серега. Что несходно?

Ардалион Трофимыч. На бубликах-то... Много не заработаешь.

Имажинист Серега. Так я ж тебе для примеру!

Ардалион  Трофимыч. Да понял я. Только это ж сколько надо бубликов мимо рта пронести на одну только книжку.

Имажинист Серега. Уперся ты в эти бублики!

Ардалион Трофимыч. Не, про бублики ты правильно. Только ведь пудру, к примеру, или чулки она раньше книжки купит, девчушка твоя!

Имажинист Серега. Пудру? Пудру – да. Тут, брат, ничего не попишешь. (Наполняет рюмки.)

Ардалион Трофимыч. И про карточки ты правильно сказал. Обмозговать бы... Артисты всякие. Карточка что – одну бумажку напечатать, с одной стороны. Ну, рамка там еще. Полкопеешная.

Имажинист Серега. Понял я тебя, Ардалион брат-Трофимыч. Давай выпьем. А потом я тебе рецепт продиктую моей двоюродной бабушки. Рецепт пудры, да такой, как ты любишь – дешевле дешевого. Из коровьей перхоти. Озолотишься.

Ардалион Трофимыч. Шутить изволишь, Сергей?

Имажинист Серега. Да какие могут быть шутки! Мы ведь сегодня что, получается, здесь справляем? Тризну по великой новой поэзии!

СТОЛИК ЗА КОЛОННАМИ

В относительном затишье за почти пустым столиком беседуют двое: новый советский бюрократ Товарищ Воскобойников и критик Куц – законченный книжный червь в толстенных очках, галстуке набок, маленький, сутулый, с тиком левого глаза. Мимо колонн, отделяющих боковое помещение от основного зала, идут футурист Владимир и два его спутника. Они продолжают разговор, но при этом внимательно вглядываются вперед, стараясь подойти к Куцу незамеченными.

Футурист Владимир. Не надо хоронить поэзию! Да, ушли времена, когда она была счастьем недозрелых юношей и перезрелых дев. Пишите для обычных людей, занятых обыденным трудом.

Вадим. Фининспекторов?

Футурист Владимир. Почему нет? Вы так боитесь, что он исковеркает вам строчку? Завтра же напишу про фининспектора.

К столу с одной стороны подходит Официант, 

а с другой, из-за колонн, появляется трио молодых поэтов. Футурист Владимир, Вадим и Барон останавливаются чуть поодаль, за спиной Куца, готовые в любую минуту вступить в разговор. На фоне согбенного плешивого критика они выглядят особенно эффектно – молодые, рослые, красивые.

Куц (Воскобойникову). Вы позволите, я первым сделаю заказ? А то в горле пересохло. (Официанту). Стакан молока!

Футурист Владимир (громко). А еще соску и перепеленать!

Барон и Вадим дружно хохочут, Официант кусает полотенце, чтоб не рассмеяться. Куц втягивает голову в плечи.

Товарищ Воскобойников. Товарищи, вы откуда?

Футурист Владимир. А мы прямиком из доклада товарища Куца. Его любимая тема – про футуристов, имажинистов, акмеистов, центрифугистов и прочих «истов».

Вадим. И он так не любит этих самых «истов»!

Барон. До неистовства!

Футурист Владимир. Куц, вам, как критику, должно быть известно понятие «цитата». Это, товарищ Воскобойников, когда кусочек произведения повторяют, а потом всячески разбирают. Так вот мы с друзьями своим появлением привели сейчас как бы цитату из диспута в клубе Трехгорки.

Товарищ Воскобойников. Диспуты – интересная форма работы. Но требует организации.

Вадим. Исключительно правильно подмечено.

Футурист Владимир. Тогда вы, Куц, бубнили с трибуны про вырожденцев. Свалили в одну кучу дореволюционный декаданс, символистов, Северянина – и нас, ищущих новые пути уже после революции.

Вадим. И всех объявили декадентами, но особенно вам понравилось слово «вырожденец».

Куц. Вы и есть вырожденцы! Некрасов говорил о страданиях народа на понятном народу языке! Демьян Бедный говорит о нашей революции...

Футурист Владимир. Стоп! Прекратите бросаться черепками от разбитых памятников! Мы же не об этом. Мы – о Трехгорке. Почему, вы думаете, зал хохотал над каждым вашим словом, когда мы втроем вышли к вам на сцену?

Вадим. Три вырожденца.

Куц. Вы превратили серьезный диспут в балаган!

Вадим. Виноват, мы что – кривлялись? Перебивали вас? Мы стояли молча.

Футурист Владимир. А публика все поняла. Смеялись не над нами и даже не над вами.

Барон. Смеялись над контрастом.

Футурист Владимир. Да. Мы, конечно, выродились, а вы, вероятно, развились в соответствии с природным замыслом, но главный вывод: если критик обзывает кого-то обидно и незаслуженно, спорить с ним не надо. Надо лишь предъявить оригинал.

Вадим. Что мы и сделали.

Футурист Владимир. Поэтому, товарищ Воскобойников, мы просим вас, если вы готовите выводы о современном состоянии поэзии, принять во внимание наши стихи, а не теории критика Куца. Для него поэзия закончилась где-то на «шепот, робкое дыханье, трели соловья».

Куц. Не фальсифицируйте! Я имел в виду форму! В которую надо вложить новое содержание!

Вадим. Ну-ну. «Ропот, жаркое дыханье...»

Барон. «...Троцкого статья».

Футурист Владимир. Содержание диктует форму. Это азы, критик Куц.

СТОЛИК ВОЗЛЕ ОКНА

За столом – все те же, за исключением Кости и Интенданта.

Грива. Ну-с, господа, какую же нам надлежит избрать форму для наших славословий? Имеет ли смысл перифразировать классику? Это всегда придает значительности...

Шумский. Если слушатели хоть что-то когда-то знали из этой самой классики. Мы с Костей особо не мучились: пять-шесть строф разбитного хорея – и один скальп на гвоздик. Еще четыре-пять – и второй.

Корнелиус Крейс. Нет, я все понимаю... Кто-то даже рекламы пишет. За деньги. Но ведь это профанация.

Туманова. Корнелиус! Когда вас поведут в участок, вы можете гордо хорохориться и сойдете за хулиганов, возможно даже хулиганов идейных. А меня все равно примут за проститутку. Так что я предпочитаю расплатиться за ужин поэтической натурой и уйти отсюда без скандала.

Грива (наставив на Корнелиуса указательный палец). Будь ты Петрарка или Данте – я откажу тебе в таланте, пока в мечтах о провианте не сложишь песнь об интенданте.

Появляется Костя.

Костя. Вы что насели на Корнелиуса? Пытаете его про казино?

Грива. Нет, совсем забыли! Крейс, так что же было в вертепе азарта, как изящно выражается наш друг?

Шумский. Грива, неужели не ясно? Однако, согласись, красное не сыграло, черное не сыграло, но Костя нашел третий цвет – и он сыграл!

Корнелиус Крейс. Цвет хаки!

Костя. Конечно, мы проигрались. Но так было надо. К делу! Вы уже распределили ра-боту?

Шумский. Мы оговорили общие прин-ципы.

Туманова. Нас с Корнелиусом несколько нервирует ситуация. Боюсь, это помешает.

Костя. Не бойтесь! Открою тайну – только, чур, не расслабляться: предыдущая часть ужина уже оплачена. Я сказал нашему меценату, что это хороший тон, так как здесь принято заседать подолгу. Он согласился.

Грива. Вот как! Он поверил?

Костя. Не знаю. Эти типусы не так просты, хотя до ужаса примитивны.

Корнелиус Крейс. Опять оксюморон.

Шумский. Но, друзья, хотя нас не ввергнут ныне в узилище, я предлагаю все же не расходиться, а тряхнуть всеми бубнами, струнами и кастаньетами – и доказать, что поэтические мускулы тоже могут создавать нечто материальное!

Грива. Тамара, Корнелиус? Я принимаю вызов, а вы?

Туманова. Я с детства привыкла зарабатывать себе на хлеб! И не хочу быть должной даже таким приятным собеседникам, как вы.

Корнелиус Крейс. И я... Я должен пройти... эту школу.

Костя. Итак, с тебя и начнем. Тянем фант. Что там нацарапал наш денежный мешок? (Читает сначала про себя.) Ага. В переводе на человеческий язык – тебе достался некто маленький, лысый, но страшно уверенный в своем мужском обаянии, большой любитель прихлестнуть за женами подчиненных. Как ты мыслишь воспеть хвалу этому типу?

Корнелиус Крейс. Сравнить его с Наполеоном. Или с Цезарем...

Шумский. Наполеон – маленький толстяк, а Цезарь – лысый развратник. Это все, что аудитория, к которой ты сейчас адресуешься, знает про названных исторических лиц. Ты не польстишь ему, нет.

Костя. Льстить надо нагло! И старайся сразу стихами или хоть полустишиями: «И тайно сохнут по тебе три стройных девушки...»

Туманова. И двадцать пять матрон!

Грива. Браво, Тамара!

СТОЛИК ПОД ПАЛЬМОЙ

Кудряш вертит головой, еще не вполне придя в себя. Ардалиона Трофимыча нет за столом.

Имажинист Серега. Браво, Кудряш, браво. И чего ради ты проснулся, лихоманка? Чтоб Трофимыча Тихонычем назвать? Тост решил забабахать, мотать твою через коромысло... Они страшно обидчивые, нэпмана эти, чтоб ты знал.

Кудряш всхлипывает.

Таскаюсь с тобой, с убогоньким. Ну да ладно. Не желает наш Ардалион денег на издательство давать, не желает. Так что мосты все сожжены, и остается нам одно. Сейчас я так напьюсь за его счет, что крякнет! И еще посуды наколочу сверх того. Давай, Кудряш, шустро организуй продолжение банкета по высшему разряду, пока он не вернулся. Ну, мухой!

Кудряш убегает. Имажинист Серега задумчиво смотрит вдаль. К столу подходит Барон.

Барон. Ты в какой-то интересной компании сегодня.

Имажинист Серега. А, это ты. Компания как компания. А вот что ты делаешь в стане врагов?

Барон. Получаю контрибуцию. Я выиграл пари у надменного главаря наших футуристов. И он ставит ужин мне, Вадиму, ну, и толпе своих приспешников.

Имажинист Серега. А о чем было пари?

Барон. Я ему сказал, что Гоголь давно превзошел все их футуристические потуги типа штанов из «бархата голоса моего». Он потребовал доказательств. И я привел ему на память несколько. Например, помнишь то место, где дороги у развилки расползаются в разные стороны, как раки из дырявого мешка?

Имажинист Серега. Помню, конечно! А бутылку в фуфайке из пыли?

Барон. Да, и ее, и вообще все, что мы с тобой тогда находили. Помнишь, бегали друг к другу с «Мертвыми душами» под мышкой?

Имажинист Серега. Да, было время. Одна перловка, дров нет – и литература, литература, поэзия. Ты знал, что я поэт, а я знал, что ты поэт. И зачем нам слава? Славу создают профаны. Почему я должен что-то доказывать всякой дубине стоеросовой?

Барон. Ты не всегда так думал.

Имажинист Серега (видно, что он уже изрядно нагрузился). Неважно. Поэт выходит к публике – в этом уже есть вранье, пошлятина. Никто не в состоянии, как мы с тобой, вчитываться в строки. Помню, еще до революции, приходилось лапти надевать, косовороточку, а иначе и не поверят, что крестьянский поэт. Ха! Да у нас в селе отродясь лаптей не носили! Зажиточно жили – любой в сапогах.

Барон. Вот у тебя всегда так. Чем лучше стол – тем мрачнее речи.

Имажинист Серега. Да все чепуха. И хорошо, что Ардальон не дал денег на издательство. Куда мы понесем эти книги? На эту дуру-публику? Вон Кудряш, земляк мой, приехал Москву завоевывать, таскается за мной, как собачонка. А в виршах своих подражает мне – ну спасу нет. И что, говорю, Кудряш, раз ты крестьянский поэт – так, наверное, крестьянские парни и девки просто тают от твоих стихов? Нет, отвечает, они даже твоих – моих то есть – не знают. А любят они, оказывается, Бедного Демьяна. Даже поют его под тальянку! Ты представляешь себе картину?

Барон. А что – сидят на лавочке, лузгают семечки. И гармоза на одном...

Имажинист Серега. Ты городской, тебе не понять. Тальянка так выводить может! За душу хватает. Есть, брат, настоящие виртуозы. И вдруг – Демьяновы агитки. Где там музыка? Сухорукий сыграет. «Тына-тына, у Мартына».

Барон. Зато его «Правда» печатает. И не надо ему нэпманов-меценатов искать.

СТОЛИК ЗА КОЛОННАМИ

Футурист Владимир и  Вадим подсели к столу товарища Воскобойникова и взяли того в полукольцо. Стул Куца пустует.

Футурист Владимир. Сейчас многие нэпманы попытаются заказывать музыку. Я уже предвижу, сколько новых Северяниных запричитает стихами, с позволения сказать.

Товарищ Воскобойников. Нет, мы решительно поставим этому делу заслон.

Футурист Владимир. Полагаю, что заслон здесь не поможет. Нужен не заслон – а громадная вершина. Чтобы при взгляде на нее шапка падала. Чтобы никто на мелочь у подножия уже и не смотрел. Вершина – это наша новая поэзия. Назовите ее пролетарской, коль скоро делается она настоящими трудовыми руками, а не хлипкими фантазиями скучающих буржуа.

Товарищ Воскобойников. Хорошо сказано!

Вадим. Ведь пригодится, да? Хотите, законспектирую на салфетке?

Футурист Владимир. Только вот понимают у нас новую поэзию убого. Куц и прочие не видят сути того, о чем долдонят. Можно я на простом примере?

Товарищ Воскобойников. Конечно.

Вадим. Только попроще.

Футурист Владимир. Вот есть такая штука – рифма. «Любовь» – «свекровь».

Вадим. Не в глаз, а в бровь!

Футурист Владимир. Не суесловь!

Вадим. Не только понятно, но и убедительно.

Футурист Владимир. Да. И наши новые поэты делятся на две части. Одни, которых так любит критик Куц, толкутся в мелочной лавчонке, где рифмы готовые, их раздают по дешевке. Вот мы и имеем: если «век» – то обязательно «человек», и никуда ты за этот забор не выскочишь. «Новый век, рабочий человек».

Вадим. Старый век – соответственно, угнетенный человек.

Футурист Владимир. Ну, и представьте себя на месте слушателя. Которому заранее известно, что там будет через строчку. Вам в поезде доводилось ездить?

Товарищ Воскобойников. Пришлось, помотался я в них, не без этого.

Футурист Владимир. Тогда вам знакомо это ощущение: вы точно знаете, что за одним стуком колес раздастся другой такой же, и еще, и еще, и все через равные промежутки времени. Что делать – спать.

Товарищ Воскобойников. Да, в поезде хорошо спится.

Вадим. У них на выступлениях тоже хорошо спится.

Футурист Владимир. Поэтому мы рвем эти предсказуемые, скучные вещи. Неожиданная рифма. Ломаная строка. Это как паровозный гудок!

Вадим. Доводилось просыпаться от гудка?

Товарищ Воскобойников. Да уж, иной раз сердце в пятки. Нет, товарищи, я с вами в целом согласен, конечно, но только хотелось бы услышать, что скажет товарищ Куц. Его что-то долго нет.

Футурист Владимир. Наверное, опять со швейцаром подрался.

Товарищ Воскобойников. Что?!

Футурист Владимир. Вот увидите, сейчас придет – очки треснуты, взгляд безумный.

Вадим. Возможно, его уже замела рабоче-крестьянская милиция. Видите ли... Вы здесь в первый раз?

Товарищ Воскобойников. Да.

Вадим. Тогда вам нужно знать. Здесь особое место. Здесь все иррационально. К примеру, чем больше выпьешь – тем трезвее. И наоборот.

Товарищ Воскобойников. А что, Куц не знал об этом? Раз пил молоко?

Вадим. Куц не мог не знать. Значит, намеренно хотел взбодрить себя перед встречей со швейцаром.

Футурист Владимир. Да, повязали голубчика, протокол составляют...

Товарищ Воскобойников. Да нет. Не может быть. Он не так давно ушел.

Вадим. А время здесь тоже течет по-особому. Вы посмотрите на часы.

Все бросают взгляд на стенные часы.

На них около девяти вечера.

Товарищ Воскобойников. Уже девять? Как время бежит.

Футурист Владимир. Да, близится час громкого пьяного чтения стихов.

СТОЛИК ВОЗЛЕ ОКНА

Интендант (громко и выразительно читает по салфетке). «...И росчерк ваш под строчками приказа подобно молнии нам озаряет путь!» Да-да, он, знаете ли, так гордится своей завитушкой! Очень кстати...

Шумский. Ну, так вы же сами попросили это отразить.

Интендант. Ах да. Все забываю. Нет, вы кудесники. Все так изящно, уместно... Так-с, а вот это самое важное. Лицо вышестоящее. (Берет другую бумажку.) «Оскал клыкастый пошлости живучей – он не страшит, а оскорбляет нас!»

Всеобщее недоумение. Один за другим

участники застолья упираются взглядом в Корнелиуса Крейса.

Корнелиус Крейс (спустившись с небес на землю). П-переверните салфетку. Это я начал писать п-предсмертную записку. Я был уверен, что сегодня покончу счеты с жизнью. На обороте – нужный вам экспромт.

Интендант (с некоторым сомнением, бормочет). «Блестя металлом, ты всегда готов к стрельбе. В обойме нашей ты не холостой патрон. И помни: тайно сохнут по тебе три стройных девушки... и двадцать пять матрон!» Виноват, матрона – это почтенная дама? Или некоторым образом шалава?

Костя. Матрона – достойная уважения женщина, мать семейства.

Интендант. Нет, ну тогда это замечательно! Просто блеск. «Три стройных девушки – и двадцать пять матрон!» Где ему... Между нами говоря. Знаете ли, я в очередной раз восхищен. И готов даже заплатить сверх оговоренного...

Грива. Сверх оговоренного – это называется чаевые. Их получают половые. А мы поэты, не извольте путать. (Громко.) Половой! Где твой карманчик чаевой?

СТОЛИК ПОД ПАЛЬМОЙ

Имажинист Серега тяжелым взглядом смотрит перед собой. Поодаль Официант принимает расчет от Ардалиона Трофимыча. 

Официант. Премного благодарен.

Уходит.

Ардалион Трофимыч. Стыдно! Стыдно должно быть. Не ожидал.

Имажинист Серега. Ты мне, что ли?

Ардалион Трофимыч. Себе. Себе я. Стыдно, понимаешь! Ты у меня сколько просил на издание первых пяти книжек? Всего ничего. А я не дал. А на пьянку за один вечер больше выкинул! Стыдно швыряться деньгами попусту. Себя не узнаю. Ладно бы в издательство вложил! Прогореть – дело торговое. А может, и вернулись бы денежки. Ан тут уж безвозвратно. (Начинает что-то старательно писать на листке бумаги, вынутом из записной книжки.)

Имажинист Серега. Трофимыч, ты с горя не в поэты подался? Пишешь-то чего?

Ардалион Трофимыч. Вот. Это тебе, Сергей. Это вексель. Наличности больше нет, но этот вексель тебе везде оплатят, в любое время.

Имажинист Серега. Шутишь?

Ардалион Трофимыч. Ардалион Трофимович Посконников – это фирма. Все торговые люди знают. Мое слово – кремень. Мой вексель учтут из двух, много – из трех процентов. С ним любое дело начинать можешь. А можешь наличными получить. Я завтра в Вятку уеду, а ты в банк можешь смело ступать. 

Имажинист Серега (недоверчиво вертит в руках бумажку). А сегодня?

Ардалион Трофимыч. Ну, побегай по Москве, может, кто допоздна работает. Да ладно, не суетись. Не веришь мне, что ли? Мне на миллионы товару по слову дают. День в день рассчитываюсь. Сиди спокойно. Я там еще немножко заказал: балычок и все такое. На посошок.

Имажинист Серега. Гениально! Слово-то какое! По-со-шок. Слушай, это гениально, что ты сейчас мне подсказал. Надо кроме издательства, – которое окупится, ты не сомневайся, – надо еще издавать журнал: «Волшебный посох». Каково, а?

Ардалион Трофимыч. Эй-эй! Ты чего? Разве так можно? Ну что ты за человек! Поэт, одно слово. А не человек.

Имажинист Серега лезет целоваться.