Воспоминания сестры поэта Василия Дмитриевича Фёдорова

Зинаиды Дмитриевны Алянчиковой (Фёдоровой) в вольном изложении её сына Алянчикова Николая,  с добавлением личных воспоминаний

 

Родился Вася  23 февраля 1918 года в городе Кемерово. Многие мои воспоминания о  Васе связаны, естественно, с Марьевкой,  куда наши родители со старшими детьми переехали в 1919 году.

  Самое первое моё воспоминание относится к тому периоду, когда Васе было годика 3-4. Жили мы тогда под горой. Была у нас лошадь, а  у ней жеребёнок. 

И захотелось Васе дёрнуть жеребёнка за хвост. Начальный жизненный опыт закончился для него крупной неудачей, жеребёнок проявил крутой норов и лягнул ребёнка  – рассёк ему нижнюю губу и повредил зубы. Сестра Таня запрягла лошадь и повезла пострадавшего на Яю, где ему в больнице зашили губу. В молодости этот шов был практически незаметен, а проявляться стал с годами. Воспоминание об этом жизненном эпизоде отразилось в одном из ранних стихотворений «Прощание с морем» – обращаясь к морю, поэт пишет: 

                                              Ты зыбкое,

                                                            Ты всё забыло,

                                                            А вот на мне лиха беда

                                                            Однажды след пробороздила,

                                                            И он остался навсегда.

 

   Вася рос очень спокойным и даже тихим ребёнком, любил уединяться. Помню,  однажды стояли мы с ним на Блажновой горе и из-за чего-то поссорились, я его слегка поцарапала. Через много лет,  во время приезда в Марьевку, я напомнила Васе этот случай из детства и он мне ответил: «Вы царапались, а я уже о жизни думал».

Бегали мы с ним за земляникой в березняк, который рос недалеко от нас.

Вспоминаю, как старшая сестра Таня собрала нас человек шесть и повела в поле копать картошку. Поработали, к обеду сварили похлёбку,  начали есть, и только тогда выяснилось, что Васе не досталась ложка, и Таня, конечно же, шутя, говорит: «Была бы родная мать, ложку не забыла бы положить». Вася   сначала говорит: «Да, да …» – а потом как заплачет, а мы вслед за ним, за брата обидно стало. Мы его еле уговорили, сказав, что все вперёд тебя ложки разобрали, а ты опоздал. Этот эпизод  детства, по-моему, тоже стал предметом поэзии («Испанская метрика», «Я в Испании родился…»).

Один год мы с Васей учились в ШКМ (школа колхозной молодёжи), что была в коммуне «Горняк»  (с. Жарковка или Шигарка, районное село Яя). Вася учился в пятом классе, а я в шестом. Помню,  как зимой мы с ним бежали домой на каникулы. Мороз, одежонка на нас не ахти какая, передых делали в д. Ольговка, а от Ольговки ещё 8 километров, также, видимо, добирались и обратно, но возможно, нас подвозили на лошади.

Помню, мама рассказывала, что приходил к ней учитель из другой деревни (то ли Ломовка, то ли Улановка), раньше работавший в Марьевке и учивший нас с Васей.  Приходил,  чтобы повидать Васю, а мама ему сказала, что Вася уехал поступать в Новосибирский авиационный техникум (1933 г.). Мама была растрогана таким вниманием к 15-тилетнему ученику. Учителя Васю очень уважали и выделяли среди других учеников, он рано начал писать стихи, хорошо рисовал.

Талант его проявился очень рано. Но на моей памяти, как ни странно это прозвучит, не в стихосложении, а в иной ипостаси.  Помню,  приходит как-то Танин муж Павел из сельсовета и говорит: «Вася, нужно нарисовать пионера во весь рост вот на этом месте, с поднятой в приветствии рукой – «Будь готов», будем открывать пионерский уголок»  Васе было лет 10-12, но он нарисовал так  хорошо, что его пионер долго оставался единственным  в нашем пионерском уголке.  Васю очень уважали в колхозе, доверили ему колхозную кассу.

Вспоминаю, написал он поэму в стиле «Руслана и Людмилы», а сестра Таня нашла, прочитала и, видно, стала подтрунивать над ним. После этого он стал прятать свои творения. Но как-то сестра всё равно нашла очередное, но уже зрелое  – о Венере без наряда.

Много он читал, уединившись.  Мама, бывало, встрепенётся, а где у нас Вася, кричит, зовёт, а он из бурьяна вылезает, иной раз и про обед забывал. Вася уезжал учиться в Новосибирск, я в этот же год уехала работать и мы с ним не виделись года 2-3 и вновь встретились в 1935 году на похоронах брата Пети в г. Красноярске (есть фотография).

 Следующая наша встреча состоялась в 1938 году в Ачинске, когда он ехал после окончания техникума на работу в Иркутск. Он подарил мне свою очень хорошую фотографию, которую я по просьбе Лары (жена В.Д. Фёдорова) отправила ей в Москву.

После Иркутска Вася перед войной переехал в Новосибирск, где работал на заводе имени Чкалова. Из новосибирских воспоминаний военного времени: как-то  в 1941 году пошёл он менять что-то на продукты, но принёс только мороженую свёклу. Работал на заводе допоздна, а стихи ему приходилось писать по ночам на кухне квартиры старшей сестры Тани (Красный проспект, 76, кв. 17),  и мама, помню, очень за него боялась, когда слышала,  как Вася разговаривает сам с собой. Но мы её утешили, объяснив, что  он пишет стихи и читает, проверяя на слух.

 Помню, когда в 1944(5) году я приехала со своими дочерями Элей и Галей в Новосибирск к Тане, по радио должны были читать Васину поэму «Далёкая».  Вася очень волновался, но всё прошло хорошо.

В  сентябре 1945 года  приезд  моей семьи в Новосибирск (мы ехали на место новой работы мужа Николая Андреевича в г. Николаевск-на-Амуре) совпал  с моим тридцатилетием, и Вася откликнулся на это событие почти одическим, несколько шутливым стихотворением.

В 1964 году, в очередной мой приезд  в Москву, Вася стал жаловаться, что ему мешает шум Кутузовского проспекта, а на хуторе (хутор Гаврилов) – самолёты и поезда. А я ему говорю: «Построй себе домик в Марьевке и живи». Реакция на моё предложение была мгновенной, он сразу начал рисовать эскиз марьевского прибежища. В 1970-м дом был построен. 

Об истории его строительства существует не одно воспоминание брата (письмо Сергею Воронину, «Сны поэта»).  Лара долго сердилась на меня за то, что я подкинула ему эту идею. Но, как ни странно, именно её свидетельство подтверждает, что я являюсь зачинщиком этого события в жизни фёдоровского рода. А свидетельство это – письмо-открытка, написанная Ларой моей сестре Тане. Кстати, открытка – репродукция картины И. Левитана «Осень. Мельница» – подобрана со смыслом. Хотя до мельницы,  к счастью, дело не дошло, но пейзаж, надо сказать, соответствует Марьевскому.

В 1944-45 годах в Новосибирск  приезжал Павел Антокольский и выступал где-то, а Вася ему в чём-то резко возразил. И это, как потом оказалось, не прошло для него бесследно. Когда Вася заканчивал Литературный институт (1950),  ему на защите диплома по инициативе Антокольского поставили тройку и не выдали диплом.

Он  очень любил пошутить. Васины друзья с удовольствием пересказывали его экспромты по различным поводам.  Однажды в Москве  кто-то ему представил: «А вот жена братьев Тур», на что последовал вопрос: «Что, одна на двоих?»               

А однажды, когда я гостила в Москве  на Кутузовском и мы вечером сидели втроём, Вася я и Лара, вдруг раздался звонок, и Вася ответил: «У меня даже две дамы, но я не собираюсь их провожать». Оказалось, что администратор гостиницы «Украина», что находилась напротив дома, перепутала номер телефона и эдак деликатно  проинформировала: «У вас дама, пора провожать».

Когда я уже в 1970-е годы приезжала в Марьевку, то любила ходить на крутой берег Яи и ловить рыбу.  Навык в рыбацком деле я приобрела, за долгие годы жизни на берегу самой рыбной российской реки - Амура. Однажды, взяв привезённые из Хабаровска закидушки, пошла на Яю и так увлеклась, что Вася, потеряв меня, забеспокоился и прибежал ко мне на берег. На радость, что отыскал,  принёс целую охапку медунок (медуниц) и начал меня угощать, а я уже от них отвыкла, так как кроме Марьевки их больше нигде не встречала. А он ест и нахваливает. А после этого он съездил на Яю и привёз черемши, которую мы с ним солили. К слову сказать, те хабаровские закидушки Вася попросил оставить ему, что я и сделала.

Вася очень любил черемшу, и многие это знали, судя в том числе  и по факту, свидетелем которого я была. Помню, в Москве в день его выступления в Политехническом музее ему подарили много цветов, и кто-то из сибиряков положил ему в букет черемшу и написал записку. Прочитав записку, он ушёл за кулисы предупредить, чтобы случайно черемшу не выкинули из букета – радовался, как ребёнок. После этого при каждом удобном случае ранней весной я посылала ему дальневосточную черемшу.  

Пару раз такую оказию в начале 80-х осуществлял мой сын Николай Алянчиков, а как-то даже схлопотал далеко не комплимент от поэта за низкое качество продукта вследствие неправильной упаковки при 9-тичасовом авиаперелёте!  Будучи сверхтребовательным к себе, брат мог быть требовательно-искренним  и к ближайшим родственникам, них. Вообще, среди своих он был очень искренен.

С поездок в Сибирь к сезону черемши начиналось его ежегодное весеннее воскресание.

Из Хабаровска я по просьбе Васи прислала в Марьевку саженцы дальневосточных деревьев: ильм, ореховое дерево, кедр. Ильм хорошо прижился, проверено в 1986 году, а вот остальные деревья, очевидно, не  прижились.

Николай Алянчиков дополняет воспоминания матери.

…Когда я первый раз прилетел из Хабаровска в Москву и таксист привёз меня  на Кутузовский проспект, дяди Васи дома не было.  Он явился ближе к вечеру – такой высокий, стройный, прямо молодой красавец, и так, с порога, горячо шагнул ко мне, и так обнял, что я даже опешил и где-то даже, дурак, отшатнулся. А ведь, как выяснилось  поздним вечером 23 февраля 1984 года в нашей беседе, он помнил меня с моего двухлетнего возраста (1948 год).

   В 1966(67) году во время моего пребывания в Москве супруги Фёдоровы одолжили мне два билета в Кремлёвский Дворец съездов, дворец посмотреть  и  оперу Вано Мурадели «Октябрь» послушать. По возвращении дядя Вася спрашивает: «Ну, как впечатление?»  Даю положительную оценку,  но при этом добавляю: «Смутило только одно обстоятельство, поющий Ленин».  Он мне в один миг: «Подожди, он у них скоро запляшет!» Меня уже тогда поразило это «у них». Кто «они» такие? Со временем стало понятно. 

   А вот что вспомнил во время поминального ужина 24 апреля 1984 года  в Дубовом зале Центрального дома литераторов  Владимир  Солоухин. Когда Фёдорову отказали в приёме в члены СП СССР (1954 г.), он в кругу друзей отшутился:

У меня спросила Муза:

Ты почему не член Союза?

И я ответил моей Музе:

А у них бардак в Союзе. 

 

   В 1986 году мы вместе с мамой и двоюродной сестрой Ниной Павловной Гудковой, которую Лариса Фёдоровна называла главной племянницей Василия Дмитриевича, побывали в Марьевке.  Нина со своим мужем Сергеем много фотографировали в том числе и Василия Дмитриевича. Большинство фотографий очень удачны.