Кто может знать при слове "расставанье"

Какая нам разлука предстоит?

О. Мандельштам

 

Заседания проходили в институтских аудиториях, и было приятно вновь окунуться в студенческую атмосферу, бродить по коридорам, заполненным молодежью, обедать в студенческой столовой, а в перерывах пить кофе на кафедре вместе с преподавателями и опять немного почувствовать себя студентом. Семинар практически закончился, на завтрашний день была назначена экскурсия.

В самолете, читая программу, Никита подумал, что это будет его день, и он использует его по своему усмотрению. Еще ничего конкретного, но на душе стало сладко и тревожно, словно он собрался сбежать с лекции на свидание с девушкой и уже волнуется и переживает это волнение.
В последний вечер для участников семинара, в кафе был устроен прощальный ужин. Они собрались здесь из разных городов Союза, и им было о чем поговорить, обменяться мнениями со специалистами, проводившими семинар, поделиться своими впечатлениями, вспомнить общих знакомых. Как водится, все продолжилось в гостинице, и разошлись они уже за полночь.
Утром, ни с кем не прощаясь, он уехал на Белорусский вокзал и немного растерялся, увидев огромное расписание электричек, где вместо станций были указаны пояса и зоны, но в конце концов сообразил, какой поезд идет в нужном направлении. Потом, стоя в тамбуре, читал на вокзалах названия городов и поселков, чтобы не пропустить свою остановку. Когда на подходе к станции среди складов, сараев, пакгаузов мелькнул узнаваемый силуэт асфальтобетонного завода, это показалось ему хорошим предзнаменованием.
Сойдя с поезда, Никита остановился у часов, висящих на опоре контактной сети, которая как-то, совсем не на месте стояла посредине платформы. Большие круглые часы с крупными цифрами, которые хорошо читались на светлом циферблате, были ему знакомы. На такие же часы он каждый день смотрел из окна своей чертежки, ожидая, когда стрелки сойдутся вверху, и наступит обед, а потом внизу, и можно идти домой. Часы показывали без двадцати одиннадцать, и стрелки стояли неподвижно. «Видимо, здесь время остановилось», - подумал он и не дождавшись, когда стрелки сдвинутся, пошел к зданию вокзала.
Посмотрев расписание электричек, и поплутав по маленьким сумрачным залам, переходя из одного помещения в другое, он вышел на привокзальную площадь, застроенную старинными одноэтажными домами. Дома, массивные, приземистые, с узкими стрельчатыми окнами, показались ему похожими на купеческие амбары или лавки, да, наверное, ими когда-то и были. Вдалеке виднелся зеленый купол церкви, а справа – плоские крыши пятиэтажек.
Вокруг затоптанной клумбы разворачивался «Икарус» выруливая к автостанции, находящейся слева от вокзала.
- Ну вот, обратно можно будет уехать и автобусом, – подумал Никита, и подождав пока проедет автобус, пересек площадь по диагонали слева направо, и свернул на улицу, идущую, как ему показалось, в нужном направлении, то есть параллельно железной дороге.
Он приехал сюда, зная только название города, и ни на что особенно не рассчитывая, разве что на счастливую случайность, и только в глубине души, как в детстве, таилось призрачное ожидание чуда.

Тогда, приехав автобусом из Владимира в Боголюбово, он никого не расспрашивая и не плутая, прямо вышел к церкви Покрова на Нерли. Ему всегда нравилась старинная русская архитектура, а после фильма «Андрей Рублев» особенно захотелось посмотреть это место. Церковь была закрыта, и вокруг не было ни души. Откуда-то, словно из глубины веков, набежал ветер, зашелестела листва, и возникло необыкновенное ощущение чистоты и покоя. Он обошел храм вокруг, посидел на заросшем травой берегу Нерли, а потом, пошел наугад, через пустое зеленое поле. Тропинка, вывела его к железнодорожной платформе. Подошла электричка. Он ехал в полупустом вагоне, и на душе было легко и покойно.

Тротуар, проложенный вдоль пятиэтажных кирпичных домов, быстро кончился. Дальше пошла широкая улица с однообразной частной застройкой. За невысокими оградами на одной линии стояли небольшие, похожие друг на друга дома с однотипными слуховыми окнами на потемневших шиферных крышах.
То волнующее предвкушение неизведанного, которое было, когда он думал об этой поездке, и которое еще оставалось в поезде, теперь почти исчезло. Все его представления, все картины, которые рисовало воображение, утратили свою реальность. Вернее, реальность была, но совсем другая: сумеречное небо, незнакомый город, талый снег под ногами и неприятный холодок под диафрагмой. Это было время, которое он не любил больше всего, когда осень уже кончилась, а зима еще не наступила.
Чтобы сохранить выбранное направление, он несколько раз забирал влево и по переулкам переходил из одной улицы на другую, когда та, по которой он шел, упиралась в тупик или поворачивала не туда, куда ему было нужно. Минут через сорок он понял, что окончательно запутался в своих мыслях и ощущениях, в сплетении улиц и переулков. Железная дорога, которая служила ему ориентиром, уже давно потерялась из виду, и ее даже не было слышно. Трубы асфальтобетонного завода так и не показались, и искать его уже не имело смысла, да и вообще было непонятно, что он хотел там найти. Теперь это путешествие показалось ему полным абсурдом. И лишь злое упрямство и досада на самого себя не давали ему повернуть назад. Он остановился, лишь когда улица уперлась в овраг, дальше идти было некуда. На противоположной стороне виднелся еще один ряд домов с большими огородами, а за ними пустое поле с футбольными ворота. Прямо перед ним за покосившимся забором стоял небольшой сруб – непонятно кем и зачем построенный. Бревна, из которых он был сложен, почернели от времени, словно обгорели, кирпичная труба на замшелой тесовой крыше была закопчённой и наполовину разрушенной. Других домов с этой стороны оврага больше не было.

Сруб был похож на баню, стоявшую на берегу заросшей старицы, на задах дома, в котором они тогда жили. От крыльца бани к старице вели деревянные мостки, но доски от времени сгнили и заросли бурьяном. Да и сама старица уже заросла тальником, и вода блестела только в середине. Баня топилась по-черному, электричества не было, и чтобы там вымыться и не испачкаться в саже, требовалось обладать определенной сноровкой. Это был настоящий аттракцион и повод для шуток и веселья.
После второго курса их опять отправили в колхоз, но теперь за плечами у них уже был опыт прошедших лет, и они чувствовали себя бывалыми строителями. Их бригаду из двенадцати парней и трех девушек собрал Марк, который был с ними в качестве куратора и бригадира. Он только что окончил институт, остался на кафедре и поехал с ребятами, что бы совместить приятное с полезным.
От станции их привезли на бортовой машине и высадили возле пустого дома, на окраине деревни. День они потратили на обустройство своего быта. Привели в порядок дом, починили баню, наладили печь во дворе, что бы девушки могли готовить.
Когда Никита в первый раз увидел сруб амбара, где им предстояло возвести крышу, то с тоской подумал, что за такой короткий срок им никогда не управится.
Они начали с того, что подшили потолок, и засыпали его шлаком и опилками, которые были уже заготовлены. Чтобы не поднимать материал наверх вручную, Марк пригнал с центральной усадьбы погрузчик, расплатившись водкой. В деревнях осенью в период уборочной спиртное не продавали, поэтому водка была неразменной валютой, которую они не раз использовали. В бригаде был «сухой» закон. Все эти дни они работали до темноты и заканчивали уже при свете фар. Удачное начало отметили вечером двумя ведрами компота, который сварили девчонки. Потом долго сидели на бревнах у костра и разговаривали о музыке, о книгах и обо всем на свете. Надежда привезла с собой журнал, где была напечатана повесть «Один день Ивана Денисовича», которую потом все читали по очереди. Марк, видимо решив покрасоваться перед Надеждой, которая была его девушкой, завел разговор о классической литературе, в этом вопросе он считал себя знатоком. Основным его оппонентом оказался Никита, и парни за него болели. Они начали с Тургенева и закончили Монтенем, но когда Никита спросил, читал ли Марк «Огненного ангела» Брюсова, тот сдался.
Когда была хорошая погода и хватало строительного материала, работа шла весь световой день. Девушки готовили только завтрак и ужин, днем парни обходились хлебом, молоком, медом и огурцами. Вечером все собирались за ужином, потом жгли костер, иногда пели песни и разговаривали. Тогда и начались их бесконечные разговоры «за жизнь».
Как это было ни невероятно, но крышу они построили, задержавшись всего на пару дней. Когда Марк с Юрой привезли расчет, парни высыпали деньги на одеяло, это была целая куча денег, и устроили вокруг шаманские танцы. И хотя денег оказалось меньше чем ожидалось, но все равно они никогда не зарабатывали так много. Они рассчитались с Марком, а остальные деньги разделили поровну.
Когда они вернулись в город, компания их не распалась, но со временем стала сокращаться. Они ходили на занятия, сбегали с лекций на утренний сеанс в кино, отмечали успешно сданные зачеты и экзамены. Обменивались книгами и конспектами, спорили, влюблялись, ссорились и мирились. Иногда вспоминали тот колхоз и баню по-черному. Потом пошли свадьбы, и они все вместе придумывали сценарии и писали тексты поздравлений. В конверте из-под фотобумаги у Никиты еще сохранилась целая пачка свадебных фотографий.

Он стоял и смотрел на уходящую вдаль ленту дороги, на пустые бурые поля, на почти неразличимую полоску леса на горизонте, и ему было обидно, словно его обманули. Слабый ветерок доносил от куда-то запах дыма и вместе с ним смутное ощущение тревоги.
Чтобы ни возвращаться обратно той же дорогой он вновь повернул налево. Короткий переулок, что шел по краю оврага, вывел его на асфальтированную дорогу, которая уходила через овраг в поле. На противоположной стороне дороги широкий съезд упирался в большие распахнутые ворота, которые стояли как-то сами по себе, потому что ограда справа и слева была почти разобрана. Но рядом с воротами была будка вахтера, и въезд на территорию перекрывал шлагбаум. Справа в створе с оградой виднелось двухэтажное кирпичное здание с черной вывеской у входа, но различить, что там написано, отсюда было невозможно. Здание было совсем новое, видимо, только что построенное, и с торца его еще лежала куча строительного мусора. Мастерские, гаражи и стоящая рядом техника – все говорило о том, что это дорожное управление.
Перейдя дорогу, Никита остановился у развалин забора, пытаясь собраться с мыслями. Горечь и досада исчезли, но ничего путного в голову не приходило. Он стоял и смотрел на пустой двор и понимал, что вот сейчас он отдохнёт и пойдет обратно на станцию.
В темном проеме гаража показалась женщина в накинутом на плечи белом коротком полушубке. Она с кем то говорила, но собеседника, от сюда не было видно. Закончила разговор и сделав пометку в ежедневнике она пошла в сторону конторы, обходя разъезженный талый снега, выбирая места по суше.
Никита сразу ее узнал. Это было так неожиданно, что на мгновение ему показалось, что сердце остановилось, словно его облили ледяной водой, но потом горячая кровь прилила к лицу и застучала в висках.

Все эти проблемы с запчастями и горючим, нарядами и премиями, отгулами и прогулами, она знала и не раз слышала, но всегда помнила, как ее отчитывал начальник, когда она взялась входить в положение, искать справедливость. Начальник вызвал ее в кабинет, закрыл дверь и сказал:
- Это не твое дело, есть главный механик, есть отдел кадров, есть профсоюз, ты главный инженер, я тебя не за этим сюда поставил. Твое дело технология, качество и сроки.
Он говорил, а она стояла и краснела. Собственно, сейчас в мастерскую она зашла только на минуту, чтобы узнать, почему до сих пор не вышел на трассу автогрейдер. На утренней планерке главный механик, как всегда, бодро доложил, что все идет по плану, и затем куда-то исчез. А когда позвонили из администрации пригородного поселка, она поняла, что это не так. Поправив полушубок, она посмотрела на дорогу. Силуэт мужчины в кротком черном пальто, стоящего у развалин забора показался ей очень знакомым.
 «Но этого не может быть! - подумала она, - потому что не может быть», однако решила подойти и удостовериться, что этого действительно не может быть. Не доходя несколько шагов до забора, она остановилась.
- Надя, не узнаешь? – сказал он. Собственный голос показался ему чужим и звучал хрипло и фальшиво.
- Да нет просто так неожиданно! Откуда ты взялся?
- Вот пришел, чтобы увидеть тебя….
- Откуда пришел?
- Со станции, вернее я приехал, а оттуда пришел.
Он чувствовал себя страшно неловко, словно его случайно застали в чужой комнате и он никак не может объяснить, зачем он здесь.
- У тебя что, здесь дела?
- Нет, я просто хотел тебя увидеть, – повторил он.
- Ну что, увидел? Сильно разочаровался? – спросила она после паузы.
– Нет, - от волнения все слова были потеряны.
Они стояли и, словно не узнавая, молча смотрели друг на друга. «Зачем он приехал? - подумала она, - как давно все это было». Она решила уйти и отвернулась. Он смотрел, как ветер шевелит волосы на её затылке, и как они касаются завитков меха на воротнике полушубка, и понимал, что она действительно может уйти, и все кончится, и опять почувствовал, как болезненно сжалось сердце. Сделав шаг, он чуть тронул ее за локоть.
- Я, наверное, пойду, у меня дела, – неуверенно сказала она повернувшись.
- Ты не хочешь даже поговорить? – теперь он видел, что она тоже волнуется.
- Ты вообще на что рассчитывал, что я тебя увижу и брошусь на шею? – Она усмехнулась.
- Ну, что ты так сразу! Может быть, у тебя все-таки найдется несколько минут для бедного усталого путника, стоящего на обочине, – сказал он, улыбаясь и стараясь подобрать нужный тон.
- Тоже мне, очарованный странник, – ответила она после паузы. Он увидел, что настроение у нее переменилось.
 - Ну, что мне с тобой делать? Действительно, не стоять же нам у этой кучи мусора. Сейчас я возьму машину, мне все равно надо ехать, и по дороге поговорим. Направо по улице будет газетный киоск, жди меня там, друг Никита, – она опять улыбнулась.
Оттого, что, как прежде, она сказала «друг Никита», глухая стеклянная стена, которая еще минуту назад стояла между ними, хоть и не рассыпалась, но стала прозрачной.
Он шел по раскисшему снегу в том направлении, куда она показала, все еще не веря в произошедшее. Это было похоже на сон, когда все события происходят как бы сами по себе, и ты ничего не можешь с этим поделать. Оказалось, что до киоска нужно пройти целый квартал, и ему уже стало казаться, что этого киоска не существует, и всё это действительно сон.
Деревянное шестиугольное сооружение, выкрашенное в зеленый цвет, стояло у края тротуара, на площади замощенной булыжником. То, что это газетный киоск, можно было догадаться только потому, что за стеклом виднелись обычные журналы и газеты.

Прошло, наверное, четверть часа, когда возле него затормозил потрепанный зеленый «УАЗик».
- Садись, – сказала она, одной рукой держась за руль, а другой распахивая дверцу машины. Он немного помедлил, а потом как-то неловко забрался в машину и сел рядом с ней на переднее сиденье. Теперь она была в светлой вязаной шапочке и черной куртке.
- Ты что как замороженный? Сам виноват. Сейчас мы заедем в одну контору. Потом пообедаем, и я отвезу тебя. Ты на электричке приехал? – Она улыбнулась.
-Да, - он так и не понял, в чем виноват, но от этой улыбки и от того, как она говорила, стало немного легче.
- Захлопни дверцу, она плохо закрывается. Только давай сразу договоримся - без этих «ты помнишь» мне это неинтересно. Если ты что-то помнишь, это твое дело, можешь считать, что я все забыла. Договорились?
Она выжала сцепление и когда начала переключать скорости, внутри что-то заскрежетало.
- Ну вот, сколько раз Ивану говорила, чтобы сцепление отрегулировал. И в машине бардак, вечно тряпки грязные в кабине оставляет. Чувствуешь, как бензином пахнет?
- Есть немного. - Он смотрел на нее, такую знакомую и одновременно чужую с трудом осознавая реальность происходящего. Вот она рядом, говорит, что шофер неряха, что в машине бардак, достает, откуда-то из-под сиденья тряпку и протирает стекло. Кажется, сейчас нужно говорить совсем о другом, о чем-то важном, что касается их обоих. Они не виделись столько лет и, может быть, уже никогда больше не увидятся. Все так буднично и просто.
- Ты что, всегда сама за рулем?
- Да нет, у меня шофер есть, я его отпустила на обед. Ну, ты не бойся.
- Да я и не боюсь, с таким опытным водителем.
- Ладно, не иронизируй.
- У вас, наверное, и своя машина есть?
- Конечно, сейчас отогнали в мастерскую, Сашка на рыбалку ездил, крыло помял.
- А Сашка это кто?
- Александр Васильевич – это мой муж и отец Василия Александровича, моего сына, - ответила она, поворачивая на другую улицу не отрывая взгляд от дороги.
- Вы давно сюда переехали? – спросил он после некоторого молчания.
- Да уже почти пять лет. Кстати, ты откуда узнал, что я здесь?
- Помнишь, с вами в комнате одно время жила девушка, такая рыженькая, веселая, она училась на два года младше нас, Вера. Случайно встретились на улице, работает Сельхозпроекте, и она сказала, что видела тебя в аэропорту в Адлере.
- Да, мир тесен. У нас рейс задерживался, а они с мужем прилетели, кстати, ее муж служил там же, где и ты.
- Я знаю. Тебя на работе не потеряют?
- Не волнуйся. Я такая примерная, что самой противно. Первая прихожу, последняя ухожу, водку не пью, на перекурах не стою и даже по магазинам не бегаю.
- Что так?
- Да там все равно покупать нечего.
- Зато у вас столица рядом.
- Ну не совсем рядом до МКАда почти 80 километров, это у вас там «для бешеной собаки сто верст не крюк». Иногда, конечно, ездим, но не часто. Кстати, как ты меня здесь нашел? Я не помню, чтобы Вере свой адрес говорила.
- Честно говоря, случайно. Я знал только название города. Просто захотел увидеть место, где ты живешь.
- То есть приехал, не зная ни адреса, ни места работы. У меня и фамилия теперь другая.
- Ты помнишь, мы же мечтали объехать мир в товарном вагоне.
- Еще раз скажешь «ты помнишь», и я тебя высажу.
- Извини.
Они замолчали. Машина шла по неширокой улице, застроенной двухэтажными кирпичными домами, теперь слева мелькнул зеленый купол церкви, а потом как-то сразу город кончился.
- Интересный город, старинный.
- Да, через него еще Наполеон отступал, но от того времени мало что осталось.
- Ты давно за рулем?
- Научилась еще в первый год, когда начала работать. Надоело от кого-то зависеть.
- Молодец.
- Жизнь заставит – не тому научишься. А как ты забрел на нашу окраину?
- Из окна вагона я увидел АБЗ и от вокзала пошел в том направлении. Надо же было, куда-то идти.
- Ну и как, нашел завод?
 - Нет, не нашел.
- Ну, и правильно. По той улице туда дойти нельзя, да вообще это не наш завод, тут есть еще одно управление. – Она сделала паузу. - А ведь я тоже случайно вышла во двор. Как все странно.
- И опять середина ноября.

Он получил телеграмму, когда вернулся с трассы, злой и голодный. На КПП его встретил Сергей, отглаженный и чисто выбритый. Он первый приехал в часть и сразу попал в техотдел.
- Это от Нади. – Никита понял, что Сергей прочитал телеграмму, и ему стало неприятно.
- Сейчас пойдет автобус на станцию с гражданскими, ты еще успеешь. Командиру я доложу.
Никита уехал в чем был: в сапогах и в рабочем бушлате, переодеваться времени не было. Уже две недели, как он не жил в офицерском общежитии, а снимал комнату в военсовхозе в двух километрах от части. Водка и карты его не интересовали, водку он не пил, а в карты играл плохо.
В автобусе от волнения его бил озноб, он ничего не видел и не слышал, только боялся не успеть. На его счастье поезд опаздывал.
Короткий зимний день уже кончился, и на перроне зажглись фонари. Из вагона вышло только три человека, и он сразу ее узнал. Она была все в том же, знакомом ему пальто с черным шалевым воротником и в какой-то странной меховой шапке с длинными ушами. Она увидела его и отчего-то сразу засмеялась,
- Какой ты смешной в этой шапке со звездой, совсем не похож на офицера.
Он обнял ее и поцеловал в теплую щеку. Все это было похоже на чудо. Темный перрон, колеблющийся свет от лампочки, висевшей на входе. Она ехала на совещание в Читу, и у них была только ночь. Они оформили билет на утренний поезд и пошли искать место, где бы можно было переночевать. На вокзале им сказали, что гостиницы на станции нет, но у геологов вроде бы есть общежитие и туда могут пустить. Они шли по пустым заснеженным улицам под высоким звездным небом, снег скрипел снега под ногами. Желтый свет падал из низких окон домов. Геологическая партия располагалась на самой окраине. Двухэтажный кирпичный домик, стоял рядом с конторой. И хотя в общежитии было почти пусто, только на первом этаже в окнах горел свет, женщина на вахте никак не хотела их селить. Они смеясь представились как муж и жена, но она им не поверила. У него было с собой служебное удостоверение, а в ее паспорте ни какого штампа о регистрации брака не было. В конце концов он положил на стойку 10 рублей, и грозная смотрительница повела их на второй этаж. В страшно холодной комнате стояли две кровати и стол. Теперь было понятно, почему здесь никто не жил. Но им было все равно. По дороге они купили бутылку вина, банку паштета, плитку шоколада, и какую-то круглую булку, хлеба в магазине не было. Потом Никита спустился вниз, и выпросил у дежурной чайник и два стакана.
Они сидели за столом, накинув на плечи пальто, тесно прижавшись, друг к другу, пили вино и чай и говорили, говорили. Было ощущение веселого счастья, словно они опять оказались в своем общежитии, откуда уехали лишь полгода назад и по которому уже успели так соскучиться. Они не вспоминали, у них было слишком много впечатлений за эти полгода.
Надежда, смеясь, рассказывала о своей избушке, в которой теперь живет. Как она топит печь, про уголь, который ей привезли и сложили на огороде и который никуда не годится. И о том, как она каждую неделю белит кухню, и что базар работает только по субботам с шести утра всего два часа, и она никак не может себе купить хоть кусочек мяса и перешла на рыбу и каши. А ещё о том, как осенью ездила на рыбалку, где рыбу добывают ночью острогой.
- Ты представляешь, ночь, костер, тишина, берег, усыпанный бутылками, и начальник спит, засунув половину туловища в спальный мешок, потому что вторая половина не помещается, и ребята плавают на лодке по черной воде с факелом, а меня не взяли.
А он рассказывал, как первый раз с тремя солдатами отправился на трассу разбивать ось водопропускной трубы и никак не мог найти закрепление.
Это было волнующее мгновение счастья, когда нет ни вчера, ни завтра, а есть только сейчас.
Легли на одну кровать, не раздеваясь, накинув поверх двух одеял ее пальто, а его бушлатом укрыли ноги. Потом лежали, тесно прижавшись, друг к другу, говорили, целовались и заснули только под утро. Это была долгая ночь, уместившаяся в одно мгновение. Это была их ночь, о которой он никогда никому не рассказывал и которую по-прежнему вспоминал с замиранием сердца.
Потом утром они сидели в пустом станционном буфете, ели холодные котлеты, пли горячий чай и беспричинно смеялись, вспоминая прошедшую ночь. Он посадил ее в вагон. В пустом теплом купе они поцеловались.
- Теперь я к тебе приеду.
- Буду ждать, - она улыбнулась.
 Поезд сразу тронулся, он постоял немного, подождав, пока проедет состав, и пешком пошел к себе в часть, автобус уже уехал.
Ощущение огромности мира, который теперь принадлежал им, и счастливого присутствия в нем переполняло его. И было наплевать, что впереди шесть километров по скользкой накатанной дороге и объяснение с майором, и еще полтора года службы.

Теперь все это вновь вспомнилось ясно и четко. И горячей волной откуда-то из глубины вновь нахлынули те ощущения, и комок подкатил к горлу. Она опять была рядом, и время остановилось.
- Что ты улыбаешься? – спросила она, искоса глядя на него.
- Вспомнил счастливый день в ноябре.
Она не ответила, но ему показалось, что она поняла, о чем он говорит.
- Говорят, Сережа там остался?
- Да, уже майор. Начальник технического отдела. Он приезжал на встречу. Я ждал, что ты тоже приедешь. Тебя все вспоминали. Декан даже сказал, что все у вас хорошо, но Надежды не хватает.
- Я не знала, да и не поехала бы. Ни к чему все это. Много вас собралось?
- Не очень, двадцать шесть человек. Все разъехались, никого теперь не соберешь. А вроде такой дружный поток был. Ребята-офицеры из Читы приехали, а вот ближних не оказалось. Хотя я всем писал заранее, почти за полгода рассылал пригласительные.
- После десяти лет вряд ли можно было рассчитывать на большее. Вот пройдет еще десять лет, и всех вас замучает ностальгия, тогда и соберетесь. Кто у вас инициатором был?
- Идея была моя, но Богдан все организовал. Он сейчас на кафедре. Жена красавица, привез с родины. Мы с ним встретились в марте и все обговорили. Я только газету сделал, анкеты, пригласительные и все такое. Собрались в институте, сходили на защиту, вечером – кафе, были преподаватели. На следующий день ребята договорились с автобусом поехали на реку.
- Прямо, джентльменский набор, не скучно было?
- Было интересно, пообщались, вспомнили свое лучшее время, не знаю, что ты так настроена.
- У всех своя жизнь, нельзя идти вперед, все время оглядываясь назад. Надеяться на прошлое.
- Может быть. А где твоя Татьяна, я так понимаю, она ведь по распределению не поехала?- спросил он после паузы.
- Нет, осталась, подождала, пока Толик закончит свою академию и получит звание. За это время, родила дочку. А потом они начали кочевать по гарнизонам. Сначала писала из Челябинска, он у нее специализируется по лучевым болезням.
- А что там, в Челябинске?
- Понятия не имею, но потом она уже писала с Украины. Это последнее, что я знаю. Я сейчас практически уже ни с кем не переписываюсь. Аннушке писала, но это еще из Иркутска.
- А я был у Аннушки на свадьбе. Леша в типографии работает, он ведь институт так и не закончил. У них две дочки.
- Я знаю.
За городом дорога пошла вверх. Очищенное от снега асфальтовое покрытие начало подсыхать, но обочины были еще влажными. Вдоль дороги время от времени появлялись небольшие околки, где белые стволы берез тонули в ореоле тонких голых ветвей, чуть красноватых по кончикам. Черными пятнами выделялись на деревьях пустые вороньи гнезда.
- Это ваша дорога?
- Да, – ответила она, притормаживая машину.
- У вас сеть большая?
- Почти 200 километров.
- Сейчас, наверное, в связи с Олимпийскими играми работы прибавилось?
- Есть, конечно, но мы в основном на субподряде.
- А с финансированием как?
- А с деньгами у нас и раньше проблем не было. Вот техники хорошей не хватает.
 Преодолев подъем, машина съехали с дороги и остановилась на высокой площадке среди берез. В глубине виднелась металлическая эстакада, а прямо перед ними была затейливая деревянная беседка, которая даже в этот серый день смотрелась нарядно и весело.
- Кто это у вас такой умелец? - спросил Никита, когда они вышли из машины.
- Есть у меня бригада плотников и там один мужичок, мастер. Причем все делает одним топором. Я ему как-то показала фотографию Кижей, и он, вот видишь, крышу здесь точно такую же сделал. Он мне и кабинет отделал в новой конторе. У нас в сети несколько деревянных мостов, да и в управлении для плотников всегда работа есть. – она говорила обо всем этом с явным удовольствием.
Они обошли беседку и остановились у края площадки, впереди далеко, до самого горизонта перед ними было открытое пространство. Равнина с плавными логами, небольшими перелесками и уходящая вдаль лента дороги. Неброский пейзаж средней полосы России. Снег, который два дня назад укрыл землю белым покровом, и, казалось бы, должен был, лежать до самой весны, почти растаял и теперь белыми пятнами виднелся только в лощинах. Тусклое солнце в сером небе было лишь обозначено, и только совсем далеко, все-таки пробивалось сквозь серую пелену облаков, расцвечивая землю светлыми пятнами.
Она стояла чуть впереди. Все такая же, высокая стройная. И этот чуть вздернутый подбородок, из-за чего всегда казалось, что она на всех смотрит свысока, и что его тогда раздражало, пока они не познакомились поближе. Темно- русые волосы, теперь совсем короткие, темные брови, глаза, которые неуловимо меняли цвет в зависимости от ее настроения, и освещения, и сейчас они казались темно серыми. Щеки уже утратили девическую припухлость, но лицо имело тот здоровый цвет, какой бывает у людей, много времени проводящих на открытом воздухе и от этого долго сохраняющих летний загар. Она была прежней и одновременно другой, повзрослевшей, еще более уверенной в себе. Он почувствовал, как опять защемило сердце, и ему захотелось обнять и прижать ее к себе, как прежде.
- А ты почти не изменилась, вот только волосы стали темнее, - сказал он, глядя ей в лицо.
- Ты хочешь сказать, что и десять лет назад я так же неважно выглядела?
- Вот хотел комплимент сказать, нет, ты точно не изменилась. – Он улыбнулся. – Хочу сказать, что ты в хорошей форме. Бегаешь по утрам?
- Да нет, по утрам я не бегаю. Играю немного в волейбол со своими ребятами, зимой в зале, нас пускают раз в неделю. Сашку с собой беру, чтобы не толстел, у него рост метр девяносто и вес уже почти сто килограмм. Мы с ним и познакомились на площадке, он после армии к нам шофером пришел работать. Это у вас там только настольный теннис и шахматы. – Она усмехнулась.
- Да не только, в институте оказалась неплохая команда по ориентированию. Помнишь, мы с тобой бегали.
- И ты еще участвуешь?
- В эстафетах нет, а на ориентирование да.
 Она взяла его под руку, и они вернулись к беседке.
- А я тебя в первый момент не узнала. Смотрю, стоит у ворот, какой-то тип, но силуэт знакомый.
- И решила с ним разобраться.
- Ну, что-то вроде того. – Она улыбнулась.
- А как ты здесь оказалась?
- Вообще-то случайно, а может быть, и нет. Помнишь, Марка?
- Помню, конечно, мы вообще думали, что он тебя с собой заберет, когда в аспирантуру поехал.
- Да брось ты, ерунда все это. Роман студентки с преподавателем, тема для разговоров.
 По тому, как она это сказала, он понял, что вспоминать ей об этом неприятно.
- У нас в Слюдянке, была хороша турбаза и когда москвичи приезжали, или еще кто то, то наше иркутское начальство всегда привозило гостей к нам, так сказать, для не формального общения. Там места очень красивые и кроме Байкала, озера в горах, в общем, есть на что посмотреть и где отдохнуть. Вот там мы с Марком встретились. С наукой у него что-то не заладилось, аспирантуру он кончил, но не защитился. Остался в Москве в Минавтодоре, связи у него были. В общем, с его подачи я сюда и попала. Сначала была начальником ПТО, а последние три года –главный инженер. В общем, рассказывать особенно не чего, типичная карьера троечника.
- Не прибедняйся, ты троечницей никогда не была.
- Ну, все равно до тебя мне было далеко. Наукой не занимаешься?
- Нет. Правда, одно время читал в местном политехе курс мостов.
- А на работе по-прежнему в своем ГипродорНИИ?
- Нет, ушел в Гражданпроект.
- Что же ты там занимаешься? Не понимаю, что инженер путей сообщения может делать в Гражданпроекте.
- Занимаюсь всем понемногу, проектирую дороги, мосты, трамвай, троллейбус. Сейчас перешел в генплан работаю над транспортной схемой. Я и сюда приехал на семинар вместе с архитекторами. Ты знаешь, оказывается, нас неплохо учили, мы все можем.
- А как же романтика, путешествия, изыскания?..
- Всех нас испортил квартирный вопрос.
- Ну и что, решил?
- Да, предложили, если переходим вдвоем, сразу дают квартиру.
- Так ты теперь вместе с женой работаешь?
- Мы и раньше вместе работали. А у тебя как с квартирой?
- Нормально. У нас дом, вернее, полдома, три комнаты, гараж во дворе, хотя в Слюдянке было лучше. Ты на Байкале был?
- Только в Листвянке один день.
- Тогда ты по-настоящему ничего не видел.
- А тебе не жалко было оттуда уезжать?
- Как тебе сказать, даже не знаю. Там все было хорошо. Сын родился. Начальник был хороший, отпускать меня не хотел. Просто подумала, а что дальше? Помнишь, в том фильме: «нельзя всю жизнь прожить у озера».
Они опять замолчали.
- А я так и не побывал у тебя в Лесном. Нам троим, тогда дали отпуск только в августе.
- А я уехала в середине июля. Просто уже сил не было. Устала ужасно. Разве я тебе не написала?
- Нет. Твое последнее письмо было ужасно сумбурное, так что прежде, чем ехать, я зашел в ваше областное управление. В кадрах мне сказали, что тебя в Лесном нет, и где ты – они не знают, и знать не хотят.
- Если честно, я тоже вспоминать о них не хочу. Я же приехала по распределению, полная радужных планов. Мне сразу предложили должность главного инженера, и я, такая наивная, не раздумывая, согласилась и отправилась к черту на кулички, в Лесное, я так понимаю, просто туда никто из парней ехать не захотел. – Она замолчала. - Ты думаешь, это просто. Быть женщиной-главным инженером в маленьком управлении, где начальник у тебя толстый наглый боров из партийных хозяйственников, который путает откос с обочиной и ничего не умеет, не знает и ничего не хочет знать, кроме того, как угождать начальству и жрать водку. И разговаривает с тобой через губу. А сослуживцы пишут на тебя кляузы, потому что ты заняла чье-то место и вообще стараешься сделать все правильно, а не как они привыкли и как им удобно. И когда к тебе относятся по-хамски и даже не скрывают этого, потому что ты одна с высшим образованием, и пытаешься что-то изменить в этом бардаке, где у них все уже схвачено и устроено. Управление дохлое, техника старая. А когда какое-то ЧП, то начальник сразу уходит на больничный, и тебя будят ночью, потому что занесло дорогу к какому-то. Перехляю или где-то провалился мост. Нет ни друзей, ни знакомых. Там была одна девочка учительница, молодой специалист, преподавала иностранные языки, так она через полгода просто с отчаянья вышла замуж за местного комсомольского деятеля. Он был бурят или тувинец, я так и не научилась их различать. А в командировках мне приходилось ночевать на вокзале, потому что в гостинице мест нет. Приезжаешь в областное управление - там тоже: все только требуют отчеты, сметы, планы, графики, и ни одна собака даже не расскажет, как это все делать. Это сейчас для меня проблем нет, а тогда… И в выходные – хоть волком вой, делать нечего, одно развлечение – сходить в баню и печку белить. В общем, через год мое терпение кончилось. Я взяла отпуск, и как только появилась возможность, уехала, и сразу сказала, что не вернусь. Мне, правда, пригрозили, что с прокуратурой отыщут.
- А почему вернулась?
- Лето я провела дома и даже работу нашла, но отчим у меня коммунист, такой правильный. В общем, уговорил меня. Я полетела назад. В Иркутске была пересадка, но рейс отменили из-за погоды.. Пошла гулять по городу и на улице Декабрьских событий забрела в ГипродорНИИ. Они меня взяли. Дали оклад 110 рублей и койку в общежитии. Сначала после Лесного жизнь мне показалась раем и город понравился. Я даже не писала никому, кроме тебя.
- Да, я удивился, получив письмо из Иркутска.
- Зиму я вытерпела, а весной захотелось на волю. Это не для меня. Тупо сидеть целый день в кабинете, чертить на миллиметровке бесконечные поперечники, считать объемы по таблицам, уходить и приходить по звонку, слушать эти женские разговоры. Не знаю, как ты можешь. И я опять пошла искать работу. Предложили главным инженером в Слюдянку. В августе я туда переехала и тебе написала. Что я тебе рассказываю, сам все знаешь.
- Твое письмо в части меня уже не застало. Я когда демобилизовался то потом из дома написал тебе в Иркутск «до востребования», как договаривались, но тебя там уже не было.
- Твое письмо в Иркутске меня дождалось. Я приехала в командировку и на всякий случай зашла на главпочтамт. Однако пора ехать, хватит воспоминаний.
Они сели в машину и выехали на трассу. И теперь, сидя рядом с ней, он вспомнил как, пробыв неделю дома, решил разыскать ее и с пересадками доехал до Красноярска, дальше у него билета не было. Переполненный вокзал, жуткая давка в кассе. Какие-то потные мужики, толстые женщины, цыгане – все лезли вперед, толкались, хватали за одежду и орали. Он пробился к заветному окошку, но все бесполезно, билетов на восток не было. Когда вылез из очереди, не только рубашка, но и брюки на нем были насквозь мокрыми. Он вышел на крыльцо, злой и опустошенный, перед ним был вечерний чужой город, где у него не было ни родных, ни знакомых. Было ощущение, безнадежности. Словно кто-то свыше не хочет, чтобы это случилось, и ставит невидимую преграду, которую ему не преодолеть. Ночевать в переполненном вокзале, опять давиться в кассе, и ждать неизвестно чего сил уже не было. Поздно вечером на почтовом поезде он уехал обратно. Он никому об этом не рассказывал, но всегда помнил и сейчас ему было больно и стыдно.

Минут через пятнадцать они подъехали к деревне, и остановились у большого деревянного дома с высоким крыльцом, который стоял за высокими деревьями в стороне от дороги.
- Пойдем, сейчас я тебя хоть чаем напою. Тут совхозная столовая, готовят без всяких изысков, но пирожки и хлеб у них просто замечательные.
Они поднялись на крыльцо. Слева был вход в магазин, который находился в этом же доме, направо – столовую. В столовой было всего четыре столика и вкусно, совсем по домашнему пахло кухней.
- Иди садись, я сейчас все организую.
Никита сел за квадратный столик у окна, накрытый полотняной скатертью. Надежда вернулась с подносом, на нём два граненых стакана с чаем и тарелка с большими, пышными пирожками.
- Пирожки с картошкой и с капустой, я не знаю, что ты любишь. Все горячее.
Душистый горячий чай и пирожки действительно показались ему необыкновенно вкусными.
- Ну как? – спросила она.
- Замечательно, я таких пирогов, наверное, никогда не пробовал, да и чай какой-то необычный.
- Это правда. Весь секрет, видимо, в воде, потому что дома у меня такой чай не получается, хотя я всё по их рецепту делала.
- Увлекаешься кулинарией?
- Совсем нет. У меня Сашка даже лучше готовит. А когда вы демобилизовались?
- Мы с Кириллом в конце июля. Из Читы сразу улетели в Новосибирск, а оттуда разъехались по домам. Твое письмо Сережа переслал мне домой, но оно и там меня не застало, я уже уехал искать работу. Почему ты сразу тогда не написала мне домой?
- Да с этими переездами я потеряла книжку со всеми адресами.
- В общем, твои письма я получил только в конце октября, когда вернулся с поля.
- Я думала, что ты на Новый год приедешь, а ты в декабре написал, что собираешься жениться. Спасибо, хоть сказал честно, не пудрил девушке мозги, – сказала она, глядя в окно.
- Так получилось, прости, - ему было горько и стыдно, теперь все слова были лишними. Он замолчал и почувствовал, что краснеет.
Они допили чай.
- Хочешь еще?
- Нет, спасибо.
Она отнесла посуду, вернулась и села напротив, и он увидел, что настроение у нее опять переменилось.
- А хочешь, я расскажу, как все было на самом деле. Хоть ты и романтик, а история-то самая банальная. Пришел из армии, устроился на работу, новые люди, новые впечатления. Поехал на изыскания. Партия была небольшая. И погода хороша, и девушка симпатичная, хоть чуть постарше и сама инициативу проявляла. Рассказала, какую-нибудь трогательную историю. А ты ее жалел, ты ведь любишь всех жалеть. Ты и меня жалел, я ведь твои письма помню. А потом оказалось, что она ждет ребенка, и ты как честный человек на ней женился. Ты знаешь, я вот смотрю на тебя и все думаю, чего в тебе не хватает? Вроде и парень ты не глупый, можно сказать интеллектуал, и воспитанный, и даже топор держать умеешь, но нет в тебе какой-то жизненной энергии, решительности. Все боишься, кого-нибудь обидеть. Вот так и будешь всех жалеть и под всех подстраиваться. Ты не обижайся, пожалуйста. Тебе этого никто не скажет, кроме меня.
Он молчал и старался не подавать вида, что ему неприятно. Ведь все, что она говорила, в сущности было правдой, и он уже много раз думал об этом, а на самом деле все казалось ему еще хуже, чем она говорила. Действительно, девушка была на два года старше, и все как-то случилось само собой. Отец ее тоже геолог, работал начальником отдела, а мать была каким-то мелким райкомовским начальником, и как все мелкие начальники, была преисполнена чрезвычайной важности. Это она организовала переход их в Гражданпроект, с тем чтобы решить квартирный вопрос. Первые два года они жили с ее родителями, и это было для него мучительно. А еще существовали его мама и бабушка, которые были частью его жизни. Но теперь они жили в другом городе, виделись редко, и из-за этого он все время чувствовал себя перед ними виноватым. Потом появился сын, которого он любил и с которым теперь проводил почти все свободное время, и это почему-то вызывало раздражение у жены. А ее он действительно больше жалел, чем любил, и все ненароком боялся обидеть. Внешне, все было нормально: квартира, интересная работа, сын. И вместе с тем, ощущение что все лучшее уже позади, что что-то важное упущено. Какие-то неясные мечты, непонятные надеждыи ожидание чего-то, что должно состояться, но не состоялось, да, наверное, так никогда и не состоится.
- Так вот, друг мой Никита, только меня жалеть не надо, я несчастной никогда не была и не буду, не дождешься. У меня все хорошо. Да, Саша не такой интеллектуал, как ты, и не читал Джойса и Кафку, не отличит Ван Гога от Гогена, хотя я водила его по музеям, ну и что? Но руки у него приделаны как надо, кстати, на гитаре играет лучше тебя. И в доме он хозяин. Да, я его выучила, он техникум закончил и теперь главный механик в управлении «Сельхозхимии». Я всегда могу на него положиться. Конечно, ему тут не нравится, скучает без Байкала. Нет тайги, охоты, рыбалки, да еще жена-начальник, все время на работе. Все хочет вернуться назад.
- И ты с ним поедешь?
- Конечно. И не потому, что мне здесь плохо, просто так надо, так должно быть. Да и потом иногда устаешь за всех все решать.
- И это говоришь ты, которая всегда все делала по-своему? Прямо не верится.
- А я и не собираюсь тебя убеждать. Ты одного понять не можешь, время идет, и все меняется. Это тебя заклинило, на том времени, но ты не мальчик уже, который сочинял песенки и пел их под гитару. То время прошло.
- Да, наверное. И все-таки не жалко все бросать?
- Во-первых, мы еще ни куда не уезжаем, во-вторых, я не боюсь начинать, а в третьих, у нас сын и у него должен быть отец. Это тебя женщины воспитали, и ничего хорошего из этого не вышло. Не научили тебя быть счастливым. Я хочу, чтобы мой сын вырос настоящим мужчиной и был счастлив. А ты сидишь в своей проектной конторе среди…. – Она встала и пошла к выходу.
Они вернулись к машине, и он сел на заднее сиденье.
- Ты что, обиделся? – она повернулась к нему.
- Я проводил тебя, вернулся в общежитие и зашел в нашу комнату, она была наполнена золотистым светом, а ты этого не увидела…
- Никита, не надо, прошу тебя, – сказала она и подумала – «Неужели ты не понимаешь, всегда такой чуткий и деликатный, что делаешь мне больно. Этого не повторить». - Прости, пожалуйста, но я думаю, что это даже хорошо, что случилось так, как случилось. И никто тут не виноват. Все твои комплексы, колебания, сомнения, неуверенность. Это ведь заразная штука. Вот и меня ты уже почти заразил своей ностальгией. Ты сам не замечаешь, как влияешь на людей. Не удивлюсь, что твоя жена уже стала пессимисткой.
- Наверное, ты права, - сказал он после длинной паузы. - Пусть так, и я действительно всегда хотел и хочу, чтобы у тебя все было хорошо, лучше, чем могло бы быть. Во всяком случае, надеюсь, – он говорил неуверенно, сбивчиво, нужные слова никак не находились.
- «Спокойная совесть – порождение дьявола». – Она усмехнулась. - Кто это сказал? Мы всю жизнь выбираем, или нас выбирают. Но это выбор между двумя «черными ящиками», можно открыть левый, а можно правый, но что нас после этого ждет не известно.
- Согласен, мы все пишем набело.
– Ничего нельзя зачеркнуть и начать сначала.
- А хотелось бы?
- Теперь не знаю. Сначала я думал о том, что могло бы быть, а потом стал думать о том, что было.
- А я об этом не думаю. Все ушло, сгладилось, забылось, боль утихла. Другие заботы: дом, работа, сын. Есть сегодня, я не живу прошлым. Оно само по себе, а ты все бродишь под гулкими сводами воспоминаний. Собираешь, какие-то встречи, переписываешься…
- Что ж в этом плохого?
- Это иллюзия, ты сам себя обманываешь. Ты хочешь вернуть время, пытаешься опять пережить то волнение и те чувства, но это невозможно. Время идет только в одну сторону. Да и ты сам уже другой, разве нет? Зачем все это?..
Выехав за деревню, она остановила машину и села рядом с ним на заднее сиденье. Ей вдруг показалось, что он все тот же мальчик, ее друг Никита, который помогал делать курсовые, давал списывать конспекты, спасал на экзаменах и играл для нее в пустом зале на расстроенном пианино и тихо ревновал ее, когда на вечерах она танцевала с другими.
- Какие мы с тобой были глупые. - Неужели ты действительно думаешь, что я ничего не помню? – Сказала она и тут же пожалела, что вырвалась эта последняя фраза. И сделала жест рукой ото лба вверх-вправо, который он так хорошо знал. И ему показалось, что время остановилось, или, вернее просто сжалось до одного короткого мига, и опять нет ни прошлого, ни будущего. Он прижал ее к себе, мягкие волосы коснулись его щеки.

Волнения, праздники, поздравления, все осталось позади, и надо было привыкать к новому своему состоянию. Цель, к которой они шли пять лет, была достигнута и стало как-то пусто. Это было время прощаний, но им еще не верилось, что они расстаются навсегда. Общежитие пустело. Никита и еще восемь ребят, которые по распределению уходили в Советскую армию, ждали оформления документов. Надя оставалась, потому что обещала Татьяне быть свидетелем у нее на свадьбе, назначенной на двадцать пятое. Все эти дни Никита с Надей были вместе. Отправляли по почте лишние вещи, ходили в кино, долго гуляли, много разговаривали, целовались и старались не переступить ту тонкую грань, которая их еще разделяла. Им просто было хорошо вдвоем.
В ЗАГСе свидетелем со стороны жениха был молоденький лейтенант, и вокруг толпились ребята в форме. Настроение у Никиты сразу испортилось.
Свадьбу праздновали в пригороде, на родине жениха, и Никита решил, что после ЗАГСа Надежда уедет на машине вместе с родителями невесты, и, ни с кем не прощаясь, незаметно вышел на улицу. Но Надежда догнала его, не дав пройти и десяти шагов.
- Даже не вздумай!
Она взяла его под руку, и они пешком пошли на автостанцию.
- Ну что, мой друг Никита, приуныл? Это же твои товарищи по оружию, смотри какие бравые ребята. Им двадцать пять лет служить, а тебе только два года, и они не унывают. Где же твои «ирония и жалость»?
- Видимо, осталась одна жалость.
Пока они шли до автостанции, а потом ехали в автобусе, Никита успокоился.
Когда они пришли, веселье было в разгаре, их заставили выпить по штрафному бокалу шампанского. Они прочитали поздравление, как делали это не раз на других студенческих свадьбах, но которое здесь было, наверное, совсем не к месту, и Надежда сразу пошла танцевать. Никита знал эту ее особенность – всегда быть в центре внимания. На свадьбе в основном были родственники и друзья жениха, курсанты медицинской академии, его школьные приятели и приятельницы, а со стороны невесты были только ее отец и Надежда с Никитой. Среди незнакомых людей Никита окончательно стушевался. Он сидел за столом с какими-то родственниками, отвечал на вопросы и смотрел на Надежду, веселую среди пестрой, шумной толпы. Высокая, стройная, в простой белой блузке и черной юбке, она выглядела эффектней всех девушек в ярких нарядах. Она танцевала, смеясь, называла курсантов, фельдшерами и акушерами, и они не обижались, и ему было немного обидно, что она не обращает на него никакого внимания и танцует не с ним. Потом какая-то женщина повела его осматривать усадьбу. В сарае был большой сеновал, и он сказал, что всегда мечтал переночевать на сеновале. В ответ она засмеялась и, близко придвинувшись к нему, сказала, что это можно устроить, но появилась Надежда и увела его с собой. Заиграло танго, которое ему так нравилось, и они пошли танцевать, но их танец длился недолго, бравый лейтенант оттеснил его, и Никита, злясь на Надю и на эту свадьбу, где он чувствовал себя не в своей тарелке, вернулся к столу, во главе которого сидели уже утомленные молодые. Опять закричали «горько», и какой-то мужчина начал наливать ему водки. От водки Никита отказался, за пять лет в институте он ее пить так и не научился, тогда откуда-то появился стакан с золотистым напитком. Никита подумал, что это вино, но когда выпил, почувствовал сладкий запах каких-то трав, и сразу приятно зажгло внутри. Они выпили за здоровье жениха и невесты и за их славное будущее. Непонятно как он очутился на сеновале, а проснувшись, увидел звезды. Откуда-то доносилась музыка, и вдруг совсем близко возникло лицо Нади, и он подумал, что это сон.
- Друг мой Никита, что же ты? Не сердись, мой милый, все будет хорошо! – Она поцеловала его, и он снова уснул.
Проснувшись, Никита умылся у колодца, где на перекладине висело чистое полотенце. Вода была ледяная. Несмотря на рань женщины уже хлопотали на кухне. Он выпил стакан чая и, чтобы никому не мешать спустился к реке. Трава была мокрая от росы, и над водой в лучах еще низкого солнца клубился легкий туман. В толще чистой воды колыхались водоросли. Все пространство было наполнено каким-то прозрачным золотистым светом, и свет этот был тишиной. Чьи-то теплые руки закрыли ему глаза.
- Надя, – обернулся, обнял и поцеловал ее. – Это был не сон, ты приходила ко мне.
- Да, мой Отелло, но, слава богу, ты меня не задушил, а ведь хотел, сознайся.
- Конечно… - он хотел продолжить, но не смог, так как они опять начали целоваться.
Они уехали первым автобусом, а потом в общежитии собрали своих однокурсников, тех, кто еще не успел уехать, ведь у них была целая сумка продуктов со свадебного стола. Появились вино и гитара, и они опять пели песни, шутили и смеялись, понимая, что это уже, наверное, в последний раз. Никита вызвал Надежду в коридор. Они потихоньку ушли и долго, без всякой цели бродили по городу, а потом оказались в маленьком доме культуры и снова смотрели фильм «Мужчина и женщина». Это был длинный июньский день, и когда они вышли из кино, было еще светло. Теперь на пустынной улице, для них звучала музыка Франсиса Лея. В коридоре у двери ее комнаты они поцеловались.
- Останься, - прошептала она.
Горячая волна захлестнула и унесла их обоих туда, где нет ни времени, ни пространства, где мгновение превращается в вечность, а вечность в мгновение, где не нужны слова, где мешаются тьма и свет, где вчера становится завтра. Теперь они были одно целое, и узкая металлическая кровать была для них огромной. Сполохи трамвайной дуги, освещали потолок комнаты, раздвигая ее пространство до бесконечности. Вселенная принадлежала им и была их домом..
Когда совсем рассвело, она захотела пить. Он встал, налил полстакана теплой воды из графина и напоил ее, придерживая голову, словно она была больная.
- А теперь иди, а то я совсем тебя замучаю, – сказала она улыбаясь. И хотя ему совсем не хотелось уходить, он ушел.
В полдень они опять встретились. Вещи были уже собраны. Чемодан, потрепанный рюкзак, с которым она ходила в походы и ездила в колхоз, и черный портфель стояли у пустой кровати. Они спустились вниз и в последний раз вместе пообедали в столовой, потом поехали на пристань.
Белая «Ракета» уже стояла у дебаркадера. Они не стали спускаться туда, где толпился народ, а сели на скамейку на набережной, ожидая, когда объявят посадку.
- Ну, вот и все, друг мой Никита, ты будешь меня помнить, - сказала она взяв его за руку. Он обнял ее и почувствовал, как сжалось сердце. Солнце стояло еще высоко, и внизу перед ними блестела река, и теплый ветер гнал белые кудрявые облачка. Объявили посадку. Он подал ей на борт вещи, и они попрощались.

Он вдруг почувствовал, что по лицу у нее текут слезы.
- Милая моя Ада, - сказал, он целуя ее мокрое лицо. Это было ее тайное, детское имя так называл он ее только в ту ночь. – Милая моя.
Теперь они сидели на заднем сиденье машины. Волна нежности и какой-то светлой грусти нахлынула и комом подступила к горлу. И ему захотелось сказать обо всем, что он чувствует, а потом просто взять и увести ее с собой и начать все начала, где-нибудь в маленьком домике на берегу моря, в горах или тайге, как они мечтали в ту ночь. Но тут же понял, что это невозможно, как бы им этого ни хотелось, и даже говорить об этом нельзя.
Далеко у самого горизонта в серое небо вдруг разорвалось, и в этот просвет хлынуло солнце, освещая далекий лес на холме, и бурая трава на полях преобразилась, словно по ним прошла золотая кисть живописца.
- Почему так все с нами случилось?
- Не знаю, милый. Наверно, так должно быть, и давай не будем ни о чем жалеть. – Она улыбнулась.
 
Они не стали возвращаться назад, а проехали еще пять километров и остановились там, где в отдалении виднелась железнодорожная платформа. Она обняла его и прошептала на ухо:
- Прощай, друг мой Никита. Спасибо, что ты есть, и спасибо, что меня нашел.
Он хотел поцеловать ее, но она отстранилась.
- Не надо меня помнить, я освобождаю тебя от этого. И обещай мне, что больше не будешь оглядываться.
Он вылез из машины и пошел по узенькой тропинке к платформе, а когда по шаткой деревянной лестнице поднялся наверх, оглянулся. Машины не было.

Часы, висевшие на опоре контактной сети, которая как-то совсем не на месте стояла посредине платформы, показывали без двадцати одиннадцать.