Время приближалось к половине девятого утра.

В старой конторе общества с ограниченной ответственностью «Ремстройналадка» стояла сладкая тишина. Можно было подумать, что кто-то, чья ответственность уж точно никакими рамками не ограничена, вытолкал служащих из всех кабинетов на улицу. И проделал это с единственной целью – чтобы они там, помахивая мётлами и граблями, занялись уборкой территории или ещё чем-нибудь полезным. 

Но если рассуждать логически, старая контора давно заслужила право на тишину и покой.

Построенная, страшно сказать, в тридцатых годах прошлого века, она обветшала до крайности.

 Таких хилых сооружений в Асинске было ещё поискать и поискать! Она пережила множество раз и жаркое лето, и осенние месяцы с проливными дождями, и холодные зимы, когда снег спускается с неба и ложится на крышу так торжественно, что скорее изволит падать, чем падает. Снаружи бревенчатые стены имели неряшливый вид, словно их измазали сажей. Ткнув пальцем в иное бревно, можно было погрузить его целиком в прогнившее нутро. Нахлобученная по окна крыша походила на шляпу трухлявого мухомора – только не праздничную, красную с белыми точками, а серую шиферную и местами дырявую, отчего внутри, на стенах коридора, кое-где красовались грязные подтёки.

За долгую жизнь эта старушка видела многое. Она успела дать тепло и приют руководящим службам разных организаций. Первой её в те полузабытые дни, когда страна отважно спасала челюскинцев, начала обживать бурразведка. Угля под Асинском нашли немерено, вот только никто не знал, на какой глубине и в каких границах. Чтобы иметь полную ясность, в городе и вокруг взялись бурить скважины и даже специальную фирму для этого сварганили. Когда весь Асинск продырявили не хуже дуршлага и что на глубине перестало быть загадкой, необходимость в бурразведке отпала, а на освободившуюся территорию торжественно въехал водоканал. В стенах конторы начались скандальные утренние планёрки. Собираясь у главного инженера, начальники участков матерно плакались на нехватку труб, частую поломку видавшей виды техники и доказывали угрюмому хозяину кабинета, где в первую очередь надо начинать замену задвижек. Когда речь заходила о том, на чьём участке экскаватор в данный момент нужнее, азартные начальники нередко переходили на такой крик, который лишь каким-то чудом не оканчивался мордо­боем и увечьями.

Через два десятка лет водоканал соорудил новую базу в другом городском районе и вместе с планёрками живенько перекочевал туда. А контора и прилегающие к ней производственные помещения, отгороженные от остального мира глухим деревянным забором, превратились в механические мастерские. В помещениях загудели станки и отчаянно, с болью завизжало железо: с него принялись сдирать стружку. Из года в год здесь ремонтировали машины и механизмы, которые ещё могли подлежать ремонту. В лихие девяностые, когда работа сошла на нет, мастерские благополучно обанкротились и возникло некое ООО «Мостремонт». Это рыночное порождение изумило Асинск необузданностью планов и в какие-нибудь полгода заменило деревянный забор вокруг территории на бетонный, а для своей администрации слепило кирпичное двухэтажное здание. Получился свежий и весёлый теремок не только для лягушек-квакушек, но и для мышек-норушек: лестничка с навесом у левой стены вела в подвал, там разместились подсобки для слесарей и монтажников – площади использовались до мелочей. Воздвигнув новый теремок, в запале чуть было не разнесли заслуженную хибару: уже ходили вокруг крепкие молодцы, щурясь, сплёвывая и примериваясь, откуда начать. Уже мастер ремонтно-строительного участка сжимал в ниточку губы, перебирая в уме, кому толкнуть на дрова негодное дерево. Но не все головы оказались горячими. Кто-то из владельцев, здраво рассудив, принял решение, что старушка ещё послужит. Топор судьбы, занесённый над старой конторой, опустился, не причинив на этот раз вреда. Затем дела у свежих капиталистов покатились кувырком. Возникли другие хозяева, а прежние – исчезли. Двое – самым загадочным образом: их так и не отыскали. Ненадолго объявил себя некий «Тех Мех», после него ООО «Строймонтаж», и вот всплыла нынешняя «Ремстройналадка». Причем, начиная с «Мостремонта» и заканчивая «Ремстройналадкой», люди на местах оставались в основном те же, менялись только вывески и владельцы. Размах куда-то испарился, а старая контора, избежав ужасной участи, сохранилась и некоторые службы в ней – тоже.

И вот, после такой истории, отчего бы не совершить сюда экскурсию?

Попробуем.

Стоит только с улицы Отважных Дружинников миновать огромные железные ворота – за ними из окошка проходной следит сторож – как слева, сразу за собачьей будкой, встречает она, старушка. Хоть одноглазый, с порванным ухом Пират и скалит зубы из круглого отверстия будки, псина он безобидная, любит почесаться и пропустит на территорию всякого. Даже какого-нибудь зловредного инспектора из тех имеющих полномочия органов, что появляются тут с самыми гнусными намереньями. Четыре скрипучие некрашеные ступеньки, затем тамбур не больше вагонного, и вот вы вступили под её сень. На правой стене узенькая дощечка: «Ответственный за пожарную безопасность Ю. М. Волков». На полу под дощечкой покрытый пылью пузатый огнетушитель бог знает какого года выпуска. Если отодвинуть огнетушитель в сторону – за ним обнаружится с десяток сигаретных окурков. В старой конторе уборщицы меняются часто, заглянуть за огнетушитель успевает не каждая. Проход упирается в кабинет под названием «Диспетчерская». Сюда по утрам ломятся водители самосвалов и погрузчиков, и на полчаса становится шумно. Рядом с диспетчерской, слева, на побитой двери выцветшая табличка, извещающая, что за нею производственный отдел, а вправо убегает длинный прямой коридор, который также обрывается потемневшей дверью с надписью: «Красный уголок».

В те времена, когда сюда въехала бурразведка, ещё не было изобретено нынешнего количества кабинетных должностей, из-за чего за каждой дверью скрипело перьями не так уж много народа. Сегодня благодаря массовому оттоку в новое конторское здание народа под старой крышей также обитает немного. Здесь тихо и бедно, от стёртого пола тянет устоявшейся прелью: так в бабушкиных шкафах годами не исчезает запах нафталина. И сам пол гнётся под ногами, словно спина огромного зверя. Старая контора давно забыла, когда в ней проводился ремонт. На обширных стенах, на бугристой штукатурке, помимо подтёков, глаз сразу различит ровные прямоугольники: тут когда-то были пришпилены соцобязательства и графики выполнения работ. Графики исчезли, а тёмные прямо­угольники остались. «Родимые пятна социализма», – назвал их однажды главный энергетик Пыжьянов. Даже летом, когда солнце прожигает город насквозь, пространство от производственного отдела до красного уголка всегда сумрачно, и мухи, сонные от жары, залетают сюда остыть и побиться головой в мутные стёкла единственного на весь коридор окна. Однако, несмотря на кажущееся безлюдье, жизнь теплится и здесь, служащие никуда не делись, и даже в туалете кто-то пришпилил к стенке листок с воззванием: «Господа! Убедительная просьба. Не ходите мимо унитаза!!! Смывайте за собой!!!»

Такова старая контора.

А в новой, словно для контраста, деятельность бурлила. Бурлила, как вода, закипающая в кофейнике. Чай и кофе тут и впрямь принимали внутрь в огромных количествах: тощие кабинетные девицы хлебали, как ломовые лошади.

К восьми утра новая контора оживала. Две «дежурки» доставляли на базу тружеников «Ремстройналадки». Рабочие бежали в подвал, девицы – на первый этаж конторы. Те, кто занимал кабинеты этажом выше, подъезжали, как и полагается по статусу, на своих машинах. Чёрный ауди тормозил рядом с входом, справа. Из него не спеша выбирался исполнительный директор Ракитин. Он оглядывал территорию, коротко сплёвывал и чеканным шагом направлялся к двери.

С появлением девиц в кабинетах начинали свистеть кофейники. Атмосфера сразу становилась рабочей. Бухгалтерия погружалась в денежные дебри, где рубли превращались в цифры; цифры разбегались по колонкам или, делясь и множась, перебрасывались из одной графы в другую. Плановый отдел готовил сводку для администрации города – в Асинске всегда исполнялось железное правило: кто-нибудь перед кем-нибудь постоянно отчитывается. Археологи будущих времён ещё обнаружат на древних стеллажах тонны сводок разных организаций. Возможно, только по ним и воссоздадут историю Асинска.

В пятнадцать минут девятого в приёмной собиралось несколько человек. Это были начальники средней руки, и они занимали очередь к Ракитину. У всех имелись текущие вопросы. Главный бухгалтер, внушительных размеров дама, несла на подпись бумаги. От солнца, которое палило сюда всеми лучами, становилось нечем дышать. Секретарь-референт Леночка распахивала окно.

Деятельность фонтанировала не только на втором этаже, где главное начальство принимало стратегические решения и где в обособленных уютных клетушках в окружении картонных и пластиковых папок, набитых сводками, расчётами, пояснительными записками, напрягали умы три директорских зама, а ещё бухгалтерия, плановый отдел и юрист; но и внизу тоже никакой тишиной не пахло. Тем более что двери кабинетов были раскрыты настежь и отголоски напряжённой работы выплёскивались в коридор. Только кассе, согласно инструкции, надлежало быть запертой изнутри. Она располагалась – как войдёшь, с правой стороны. И очередной посетитель, просовывая деньги в её окошечко, запальчиво излагал туда же своё мнение о расценках наладочных услуг. Невидимая в глубине окошка кассирша привычно отбрёхивалась. А чуть дальше отдел кадров, абонентский отдел и разные другие службы по-своему (шелестом бумаг, телефонными звонками) создавали оптимис­тичную созидательную обстановку.

И даже главный энергетик Пыжьянов хоть и не кричал в телефон и не шелестел бумагами, но встал с вертящегося кресла, несколько раз согнулся в поясе и помахал руками, подготавливая себя к большим делам.

В отделе кадров два начальника участков писали заявления на отпуск. Заявления были на специально подготовленных бланках, которые в местах пропусков следовало заполнить. Чтобы не сделать какого-нибудь промаха, они, словно школьники, подглядывали друг у друга.

– Вы бы хоть не враз оба, хоть бы по очереди, – убеждала завкадрами Кристина Модестовна Челубеева.

– А мы по плану отпусков. Как в плане записано, так и идём! – отвечали один и второй.

Это заставляло кадровичку прикусить язык: план отпусков верстала она. 

Громко переговариваясь, с первого на второй этаж и обратно сновали работницы с расчётами, справками и накладными. К отделу кадров дерзко пробирался пришлый человек с дипломом учителя рисования, желающий занять вакантную должность механика промышленного оборудования.

Сумятицы добавляла уборщица первого этажа Ольга Вольдемаровна. Сухая, с длинными узловатыми руками, она носила не самую распространённую в Асинске фамилию: Генке. Родственники её, как только открылась возможность, перекочевали в Германию, но старуха, которой здесь абсолютно всё опротивело, уезжать наотрез отказалась. Уборщица Генке исповедовала крайне либеральные взгляды, о чём, кстати, совершенно не догадывалась. Она ни во что не ставила столичную власть, не говоря уже о местной. Каждый московский начальник из тех, что мелькают в телевизоре, успел огрести от неё по полной. Пригнув голову и засучив рукава, Ольга Вольдемаровна вваливалась со шваброй и ведром в очередной кабинет, выгоняла его обитателей в коридор и начинала наводить порядок. Главный энергетик Пыжьянов называл это «немецким вторжением». Её, безраздельную хозяйку на первом этаже, всерьёз побаивались. У старухи был склочный нрав и привычка говорить не задумываясь.

– Это кто здесь такой умный грязи мне на пол натаскал?! – гремела она.

Старуха особенно невзлюбила главного энергетика. У неё были сильные подозрения, что тот над ней издевается. Причём издевается так изощрённо, что невозможно понять.

На её утверждение, что вокруг одни жулики и только и делают, что тащат из страны, Пыжьянов, махнув рукой, отвечал:

– Эх, Вольдемаровна, у нас-то ещё терпимо! А вот в газете писали, что нечистые на руку арийцы, как только нахапают денег в своей Неметчине, сразу бегут с ними в Россию. 

И, наклонившись, интимно спрашивал:

– Ваша родня обратно не собирается?

Ольга Вольдемаровна газет не читала и потому терялась с ответом. Зато её было не пере­убедить, что все конторские, которые с утра до вечера пялятся в монитор, – отъявленные бездельники, а всякие их бумажки с цифирьками не что иное, как пыль в глаза. Покончив с влажной уборкой в кабинетах, старуха елозила тряпкой по коридору, норовя внезапно подсунуть её под чьи-нибудь ноги и тут же крича, чтоб ей не мешали.

Шумно было в новой конторе. Шумно, лихорадочно и деловито.

А старая контора смахивала на выселки. В красный уголок невозможно было попасть из-за висячего замка. Но всякий, кому удавалось это сделать, видел совсем не то, чего ожидал. Никаких наглядных пособий, стендов с достижениями – ничего. Здесь в беспорядке громоздились сломанные стулья, столы без ножек, железные банки с остатками засохшей краски. Посередине стоял бильярдный стол с продранным зелёным сукном, на нем кий: его кто-то умудрился укоротить через колено. На сукне застыли шары в количестве одной трети от требуемых. Назвать складом это место не поворачивался язык. В складе всё-таки хранятся нужные материалы, а здесь наличествовал хлам. Хлам, с которым не знали, как расстаться. Рядом с красным уголком, в комнатушке со стеллажами – на них как попало громоздились неисправные приборы и разная железная рухлядь, – молчаливый киповец тыкал паяльником в концы проводков очередного механического инвалида. Дверь в кабинет снабженца часто оказывалась запертой, поскольку снабженец мотался по области, добывая на скупо выделяемые деньги разную мелочь по заявкам наладочных участков. Из производственного отдела каждые сорок минут выскакивал покурить на крыльце Иванов Сергей, которого выгоняли сотрудницы, категорически не желающие терпеть табачный дым. Курил Иванов 

Сергей красиво: выпускал изо рта сизые кольца и смотрел, как они тают в воздухе.

Тишина стояла в старой конторе. Изредка её нарушал резкий писк недавно родившихся котят. Котята ютились в картонной коробке возле закрытой на висячий замок двери красного уголка. Их согревала и нежно облизывала кошка Маруська; она неизвестно откуда заглянула однажды сюда, да так и прижилась. Было два белых котёнка, два дымчатых.

 

В такой дремотной атмосфере, среди тишины, прерываемой из коридора внезапными воплями котят, Юрий Михайлович Волков усердствовал за рабочим столом. От напряжения он вздыхал, морщился и сильно растирал виски. Это был среднего роста и такой же средней полноты кабинетный служащий. В отличие от средней фигуры служащий скорее мелкий, чем средний. По паспорту возраст Юрия Михайловича подкатывал к пятидесяти. Он имел приятное круглое лицо, начисто лишённое морщин, и коротко стриженные волосы, почти не тронутые сединой. В глазах, чуть-чуть навыкате, навсегда как будто поселилось удивление, словно он каждую минуту готов был воскликнуть: «Да неужели?» С таким выражением человек, никогда не выигрывавший в лотерею, вдруг однажды отхватывает куш в пять с половиной тысяч. Разумеется, подобное выражение никому солидности не прибавляет. Ещё у него были длинные чёрные ресницы (мать говорила ему маленькому: «Девчонки обзавидуются!»). Когда он хлопал ресницами, получалось очень выразительно. Несмотря на простецкую наружность, Волков имел высшее образование: за спиной как-никак педагогический институт. Но бог с ним, с образованием, мы пока о внешности. Без всяких пластических операций и прочих дурацких фокусов Юрий Михайлович выглядел моложаво. И те, кто знал его мало, полагали, что ему лет на десять меньше, чем было на самом деле.

Просторный кабинет в старой конторе Волков занимал один. Этот кабинет жил в полном согласии с наружной погодой – зимой в нём было холодно, летом жарко. Перед Волковым, у стены, стояли два шкафа, набитые не первой свежести журналами и брошюрами, в их выпускных данных значилось: «СССР» или «РСФСР». Статьи по охране труда отсылали к давно исчезнувшим приказам и постановлениям. Три четверти этого добра можно было спокойно выбросить, но они придавали солидности кабинету и вгоняли в робость тех, кто попадал сюда впервые. А впервые попадали сюда новички, жела­ющие устроиться в «Ремстройналадку». Юрий Михайлович, согласно должностным обязанностям, проводил вводный инструктаж.

Для этого он, не особенно мучая, своими словами втолковывал основное:

– Рук и пальцев куда не надо не совать, соблюдать дисциплину и порядок.

После чего заносил сведения о новом работнике в журнал вводного инструктажа. 

В данный момент никто сюда не устраивался. Однако не столько от жары, сколько от умственной работы лицо Юрия Михайловича нежно розовело. Откинувшись на спинку кресла, он замирал, затем опять склонялся над письмом. Правда, письма ещё не было. Перед ним лежал чистый лист бумаги, и следовало исхитриться и сочинить короткий, убедительный и в то же время обтекаемый текст.

Это только кажется, что работа сочинителя лёгкая: берёт человек бумагу и ручку и кропает наобум всё, что в голову придёт. Попробуйте-ка сами! Вдвойне тяжело, что затейливые художества сразу следовало исключить. Письмо было скучное, казённое, для государственного инспектора труда Елизаветы Фёдоровны Шапарь. Вроде бы обыкновенные, ничего не значащие слова на самом деле имеют реальную силу. «Ремстройналадке» грозил штраф, и от правильно подобранных и расставленных слов зависело, отстегнут от предприятия двести тысяч или не отстегнут. 

Ровно неделю назад июньским утром вместе с выпорхнувшим в городское небо солнышком и задорным щебетанием птиц Елизавету Фёдоровну принесли черти прямо в новую контору «Ремстройналадки». С проверкой. Для начала она оставила следы на только что вымытом полу первого этажа. Не обращая внимания на шипение Ольги Вольдемаровны и на сразу поскучневшие физиономии конторских трудяг, Елизавета Фёдоровна быстренько свила гнездо в отделе кадров, и к ней по её требованию потащили свои бумажки главный бухгалтер и экономист по планированию. Зацепила она и Юрия Михайловича. Здороваясь, Елизавета Фёдоровна схватила его руку и так сдавила её, что у Волкова хрустнули пальцы.

Юрий Михайлович значился в штате доблестных ремстройналадчиков инженером по охране труда и промышленной безопасности. Сокращённо это выглядело так: инженер по ОТ и ПБ. С него она запросила свидетельства о закупке средств индивидуальной защиты для работников ООО «Ремстройналадка».

Под этими средствами подразумевалось многое. В числе самого интересного – прочные зимние куртки на утеплённой подкладке. Отличные куртки, любому морозу не по зубам! Затем валенки с резиновым низом, непромокаемые плащи, хлопчатобумажные костюмы, сапоги и даже респираторы с противогазами. Снабженец показал всё это Юрию Михайловичу на картинках в альбоме. Красивые были картинки, цветные. Фактически же по воле генерального директора закупались одни суконные рукавицы, и то нерегулярно. Генеральный директор, у которого в городе имелась парочка собственных фирм, здесь только числился директором и появлялся в новой конторе от силы раз в неделю, чтобы подписать накопившиеся бумаги. В качестве генерального он пребывал уже восемь месяцев, однако знакомство с инженером по технике безопасности, видимо, им не предусматривалось, и Юрий Михайлович даже не знал его в лицо.

Был случай, когда Волков однажды задолго до обеда вышел из старой конторы, а на крыльце выпускал изо рта голубые кольца Иванов Сергей.

– Смотрите, – сказал Иванов Сергей, – как вам это понравится? Наш генеральный уже переделал здесь все дела и сваливает!

В огромную чёрную иномарку, обращённую передом к новой конторе, юркнул щуплый человек. Юрий Михайлович успел заметить задницу в голубых джинсах. Иномарка с тонированными стёклами лихо развернулась и вылетела за ворота.

– Ничего удивительного, – возразил Волков. – Если у человека есть талант к руководству, надо уметь этот талант применять, только и всего. Ведь необязательно торчать в кабинете от звонка до звонка.

– Хорошая у него работа, – сказал Иванов Сергей. – Дай бог ему здоровья.

Возможно, генеральный директор вовсе не был скрягой и даже в глубине души желал, чтобы с ноября по март работники щеголяли в зимних куртках на утеплённой подкладке и валенках с резиновым низом, а летом в хлопчатобумажных костюмах. Но деньги, которые «Ремстройналадка» зарабатывала всем коллективом, за исключением жалких крох, улетали в далёкую столицу, прямым ходом в карман настоящего владельца предприятия. А уж кто им владел, обыкновенным смертным знать было не положено. 

Как-то ранней весной на городских курсах по пожарной безопасности от Юрия Михайловича затребовали данные о владельце. Юрий Михайлович побежал к юристу. Юрист, состроив недовольную гримаску, неохотно выдернула с полки нужную папку. Столичным хозяином значился Иван Николаевич Никифоров.

– Кто это? – спросил Волков.

На что законница, девушка в расцвете сил и способностей, обладающая неисчерпаемым запасом здравого смысла, ответила прямо:

– Понятия не имею. Наверно, бомж какой-нибудь с московского вокзала. – И, заметив, как у Волкова от изумления вытянулось лицо, пояснила: – Поймали, паспорт отобрали и оформили на него.

– А по-настоящему хозяин кто? – не унимался Волков.

Юрист посмотрела на него с жалостью:

– До чего ты странный человек, Юрий Михайлович. Всё тебе надо знать. Может, бандюган-отморозок из тех, что в девяностые любимых корешей в цемент закатывал, а может, и депутат какой-нибудь… Ладно, получил Никифорова и топай со своими вопросами.

Несмотря на то что Волкову лишь чуть-чуть недоставало до пятидесяти, многие запросто обращались к нему на «ты», считая, что, по крайней мере, умом он ещё молод.

Таинственность настоящих владельцев доказывала, что люди, которые числились теперь хозяевами, смотрели на положение дел здраво и без иллюзий. Они, хоть убей, не верили, что собственность попала им в руки надолго, и потому не горели желанием открывать свои имена. Они торопились. В любой момент собственность могли отобрать точно так же, как в своё время нахрапом заграбастали и они. И зачем тогда вкладываться? Ну? Выжимать надо, выжимать! Выжимать из предприятия, выжимать из всех: из работяг, из хлебающих кофе девиц и из Волкова в том числе!.. Всё это Волкову объяснил на крылечке, жмурясь от солнышка и дымя сигареткой, всё тот же Иванов Сергей. Сам Волков не курил.

Сказанное сильно подействовало на впечатлительного Юрия Михайловича. Покупая после работы творог и сыр, он увидел под стеклом витрины среди других продуктов огромного вяленого леща. Обескураженный лещ лежал отдельно, на подносе, с открытым ртом. Юрий Михайлович отчётливо представил: когда таинственные хозяева до конца выжмут пышнотелую главную бухгалтершу «Ремстройналадки», она превратится в такую же плоскую рыбу...

Елизавета Фёдоровна, ознакомившись с суконными рукавицами и удручённая полным отсутствием остального, что полагалось работникам «Ремстройналадки», потребовала, чтобы к началу июля сапоги и куртки, а также всё прочее было в наличии.

Строго глядя на Волкова, она отчитывала его, как пацана!

– Если за депутатом есть кому присмотреть, чтобы он был одет, обут и чтобы его не стыдно было показать народу, то за рабочими обязаны присматривать управленцы. Вы должны прилагать максимум усилий, чтобы ваши люди не выглядели как босяки, которые только что рылись в помойке, собирая там всякие отбросы. Возьмём, допустим, слесаря-ремонтника. Чем занимается слесарь-ремонтник?

– Ремонтирует, – ответил Волков.

– Что ремонтирует?

– Что скажут, то и ремонтирует.

– И, значит, ему надо дать всё, что прописано в правилах! Положены валенки с резиновым низом и костюм на утепляющей подкладке – нá тебе, дорогой товарищ, валенки и костюм, пользуйся на здоровье! Причём костюм по всей форме: куртка и брюки. Брюки, зауженные книзу, с широким простёганным притачным поясом. Утеплитель – ватин или синтепон.

– Но сейчас лето. Под брюками на синтепоне сварится всё!

– Не притворяйтесь слабоумным. Летом слесарю-ремонтнику полагается другой костюм, хлопчатобумажный, и суконные рукавицы. Ах да, с рукавицами у вас порядок. Готовьте списки и добывайте остальное!

Она опять больно стиснула ладонь Юрия Михайловича. За дверью отдела кадров он подул на побелевшие пальцы.

О приобретении спецодежды и обеспечении ею рабочих следовало уведомить Елизавету Фёдоровну в письменном виде.

Ага, конечно!

Иван Николаевич Никифоров прямо сейчас так вот возьмёт и выложит на сапоги и куртки один миллион четыреста тысяч рубликов из своего кармана. Из кармана, набитого собранными в богатых московских урнах окурками! Но ответ подразумевался положительный, другие варианты в расчёт не принимались.

Волков сунулся было к исполнительному директору – мол, положение тупиковое и раскошелиться придётся. Исполнительный директор Ракитин выслушал Волкова и поразился, что к нему обращаются с такими глупостями.

– Волков, – сказал он прямо, – это твои дела! Заруби на своём носу: никакой спецодежды не будет.

– Как же так? – На простодушном лице Волкова круглые глаза округлились ещё больше. – Ведь есть приказ Минсоцразвития.

– И что?

– Исполнять надо.

Ракитин сморщился:

– Волков, ты ведь уже взрослый человек! Наверху издают сотни приказов. Если все приказы исполнять – любое производство развалится к чёртовой матери.

– Но ведь Шапарь грозится штрафом!

– Оштрафует – тебя накажу.

– Где же выход?

Ракитин выбрался из-за стола, подошёл и заглянул глубоко в глаза Юрия Михайловича.

– Для нас главное – прикинуться идиотами, – доверительно сказал он. – С готовностью взять под козырёк: «Есть! Приступаем!» Чёткий поворот через левое плечо и, роняя стулья, – бегом, бегом! Думаешь, Шапарь всей этой кухни не понимает? Ещё как понимает! Но делает вид, положено так. Она как бы приказывает, а мы как бы тужимся от усердия. Полгода минует – заявится с очередной проверкой, а мы скажем: «Не получилось! В лепёшку разбились, но не получилось! Сапоги были не сорок третьего, а только тридцать седьмого размера!» А пока ответить надо с подходом, будто мы из оптовых баз не вылезаем, с утра до вечера по всей области шастаем – спецодежду ищем. Иди сочиняй письмо.

 

Слова в тексте письма складывались тяжело, точнее, никак не складывались. Когда-то в детстве Волков отличался неумением врать, но потом это прошло вместе с юношескими прыщами. По его убеждению, абсолютно честных было теперь поискать! Даже в «Ремстройналадке» работали только более или менее беспорочные люди… Однако давняя глупая привычка нет-нет да напоминала о себе. Вот и сейчас она проявилась в очень неподходящий момент. Хорошо бы плюнуть на всё и свалить куда-нибудь подальше. Уехать на берег Яи, поваляться на песочке возле воды, подставляя под жаркие лучи то один бок, то другой. И подрёмывать, накрыв лицо газетой. А ещё хотелось пива...

Юрий Михайлович надувал щёки и смотрел в открытое окно. Подсказки, впрочем, и оттуда не приходило. Там, за окном, летали мухи и бабочки и вплоть до серого бетонного забора раскинулся запущенный уголок территории. Его по какой-то случайности не завалили ржавым железом, кучами щебня и прочим хламом, оставили без внимания, и потому здесь неожиданно густо разрослась малина – во второй половине лета бойкие старушки из абонентского отдела начнут шастать сюда по ягоды. А ещё шевелили на ветерке гибкими ветками несколько берёз, каким-то образом среди белых стволов затесался клён. Близко у окна поднимались восемь пушистых ёлочек. Одна, обогнавшая в росте своих подруг, поплатилась за это перед Новым годом. Кто-то смекалистый оценил её, и теперь из земли торчал уродливый пенёк с зелёными нижними лапами. Остальным ёлочкам только предстояло познакомиться с топором. 

Отвернувшись от окна, Волков включил кофейник, дождался, пока монотонный шум сменится хлопотливым бульканьем, наполнил чашку и утопил в ней пакетик зелёного чая, оставив снаружи бумажный хвостик. Чай пил вприкуску с сахаром, слегка макая белые кубики в кипяток.

После чаепития дело сдвинулось. Юрий Михайлович в какие-нибудь пять минут сварганил, набрал на компьютере и отпечатал складную цидулю.

Подняв лист обеими руками, он нараспев прочёл вслух:

– Администрацией ООО «Ремстройналадка» принято решение о выделении денег, для того чтобы произвести закупку средств индивидуальной защиты работникам предприятия… – Подумал и, довольный, сказал: – А что? Очень даже неплохо!

Что «из оптовых баз не вылезаем», решил не вставлять. 

Свершив этот умственный подвиг, Юрий Михайлович платочком стёр со лба капельки пота и вместе с письмом побежал в новую контору, чтобы текст завизировал Ракитин.

Однако, прежде чем заручиться директорской подписью, Волков заглянул ещё к главному энергетику сказать, что в туалете старой конторы перегорела лампочка. А поскольку туалет не имеет окна, лампочка нужна обязательно! 

Главный энергетик Артём Олегович Пыжьянов, которого невзлюбила и побаивалась уборщица с немецкими корнями, ко всему, что происходит вокруг, относился без заморочек. По его убеждению, ничего другого жизнь не заслуживала, а значит, пока мы здесь, любой день – праздник. Он был свободен; лёгкое отношение к жизни отягощали только алименты, которые приходилось выплачивать двум женщинам в разных городах.

Когда Юрий Михайлович вошёл к Пыжьянову, тот сосредоточенно глядел в монитор. Чувствуя неловкость, оттого что отвлекает занятого человека, Волков полюбопытствовал, что там на экране. Однако вместо электрических схем и замысловатых таблиц он обнаружил карты. Да, обыкновенные игральные карты. Это был известный «Паук», но не из четырёх и даже не из двух, а из одной масти. Энергетик выстраивал в столбики пиковую гвардию: к валету подгонял десятку, к восьмёрке – семёрку. Пасьянс всякий раз неумолимо сходился.

– Печально, – сказал энергетик, выслушав Волкова. – Я понимаю: кто-нибудь хочет справить нужду, а тут такие неприятности.

– Очень большие неприятности! – подтвердил Юрий Михайлович.

– Чтобы не биться в потёмках о стены, я бы принёс лампочку из дома. Свою, личную.

– А если здесь погрузчик сломается? Водителю погрузчика надо принести из дома погрузчик?

– Да. Но не у каждого дома есть погрузчик.

– Вот и я о том же.

– Михалыч, денег на лампочки нет. 

– Ты пойми: когда закроешь дверь на щеколду – не только унитаз, но и то, что достаёшь из штанов, разглядеть невозможно!

– Я тебе сочувствую.

– И как быть?

Энергетик на секунду задумался.

– Потолкуй с Мамруковым. Пусть отправит хлопцев, чтоб они прорубили наружу окно. Широкое окно рядом с унитазом. С той стороны вид, правда, не очень: всё травой заросло. Но у него две бабёнки, маляры, заняты от случая к случаю. Они могут клумбу разбить напротив. И цветы высадить: гладиолусы, астры. Зайдёшь, присядешь – и такой прекрасной ты увидишь жизнь за окном! И не через двести лет, а прямо сейчас.

– Ага. На лампочки денег нет, а на цветы найдутся?

– Михалыч, с тобой тяжело разговаривать, тебя ничто не устраивает! Не лучше ли тогда всем, кто в вашей конторе, держать всё своё при себе? Вплоть до окончания смены? Это сделает рабочую обстановку чище. Вернётесь домой – пожалуйста: хоть полтора часа не слезайте с горшка.

– Ты всё-таки дай указание электрику вкрутить лампочку.

Затем Волков поднялся на второй этаж, заверил письмо ракитинской подписью, выпросил машину на сорок минут и покатил к государственному инспектору труда.

Для разъездов по разным асинским учреждениям не очень ответственных лиц – бухгалтеров, экономистов, инженеров производственного отдела или инженера по охране труда – имелся раздолбанный жигулёнок, который изрядную долю рабочего времени простаивал в ремонте. Сейчас выпал момент, когда машина оказалась на ходу. Управлял техникой бойкий малый Сеня Голубь. Они с автомобилем появились на свет в один год, но водитель считался молодым, а автомобиль – старым. Асинские дороги и те, кто прежде садился за руль жигулёнка, не очень его жалели, и старик, в чьём моторе не была здоровой ни одна железка, страстно мечтал о заслуженном покое в виде металлолома. 

Водитель Сеня, облачённый в синее трико и такую же синюю футболку с мордой Волка и грозной надписью: «Ну, погоди!», то заглядывал под капот, то бегал вокруг машины, пинал колёса, проверяя, хорошо ли накачаны. Поскольку Сене приходилось иногда вытирать руки о футболку, морда у Волка была слегка грязновата. Голубь слыл человеком оборотистым и занимался на стороне невнятными операциями. Они, однако, ощутимой выгоды не приносили.

Иногда Сеня задавал странные вопросы. У главного бухгалтера, везущей отчёт в налоговую инспекцию, он мог спросить: «А много ли народа живёт в Аргентине и дорогие ли там квартиры?»

Волкова Сеня встретил без радости.

– Я решил: хватит конторских даром обслуживать. – От солнца Сенину голову прикрывала легкомысленная панамка, но рожа под нею сохраняла серьёзность. – Машина, даже казённая, имеет свой ресурс. Движок навернётся – кому опять чинить? Мне! Так что меньше чем за двести рублей не повезу!

– Хорошее дело, – согласился Юрий Михайлович, устраиваясь на переднем сиденье и перекидывая через плечо ремень безопасности. – Так и на новую машину насобирать можно! Однако учти, я еду к даме. Значит, имею преимущество.

– А мне без разницы.

– Ладно. Платить как – наличкой или перечислением?

– Строго наличкой!

– А перечислением нельзя?

– Нельзя!

– Тогда Ракитин заплатит.

– Когда?

– Когда-нибудь заплатит. Ты, главное, верь!

– Дождёшься от вас! – закричал Сеня.

Мотор ожил, зарокотал, шлагбаум на воротах взлетел вверх, за стеклом проходной неясно проплыло лицо сторожа.

Лишь только под колёса легла дорога на улице Отважных Дружинников, с её кривыми трещинами и широкими провалами в асфальте, железные части машины и даже что-то в самом движке принялось дребезжать столь бодро и согласованно, словно некий виртуоз под капотом взял в руки банджо. Больше всего изумляло, что звуки заморской балалайки издавал не какой-нибудь форд или шевроле, а наш соотечественник, рождённый на берегах Волги! И вот так весело, с музыкой Юрий Михайлович полетел на встречу к Шапарь.

Музыкальное сопровождение Сене пришлось не по нраву.

– Ну? Что я говорил? Завтра опять на ремонт вставать! 

– Почему?

– Потому. Покатайся на этом хламе полтора года – в два счёта определять начнёшь. Хотя какой там ремонт – видимость одна. С копеечной прокладкой – и то проблемы. У механика на всё ответ: «Денег не дают».

– Это верно, – согласился Волков, – ни на что не хватает. С деньгами туго.

– А то как же! Куда, по-твоему, деньги деваются?

– Куда-нибудь деваются.

– «Куда-нибудь». Известно куда!

– Ты лучше вперёд смотри.

Зря он так сказал. Рыжий, словно подпалённый солнцем, кот лихо метнулся через дорогу. Сеня ударил пяткой по тормозу. Если б не ремень безопасности, нос Юрия Михайловича непременно бы размазался по стеклу.

– Ты чего?! – закричал инженер по охране труда.

– Подождём, – сказал Сеня. – Мне несчастий и так хватает. Пусть кто-нибудь перед нами проедет.

– Он же не чёрный, а рыжий!

– Какая разница, все они одинаковы.

Сеня помолчал, но недолго.

– Конечно, если есть возможность, не воровать нельзя, тут положение безвыходное – хоть ты, хоть я от этого не удержимся. Но меры ограничения необходимы. Надо принять закон, чтоб хозяева со своих предприятий тащили строго по правилам.

– Как это? 

– Очень просто. Пусть наука подсчитает и процент определит. Скажем, воровать не больше шестидесяти процентов. И, хоть сдохни, ни копейкой больше! А всё остальное – на производство.

– Где ты видел, чтоб хозяева обчищали 

себя?

– Ты чего, Михалыч? Издеваешься? Наши хозяева только себя и обчищают! А кого им ещё? Конечно, если рядом что-то плохо лежит, тоже к рукам приберут, но это во вторую очередь. 

Бодро рокоча, их обогнал колёсный «Беларусь», забрал на себя все несчастья и свернул в переулок.

– Поехали! – сказал Сеня.

С правой стороны трое молодцев, голые по пояс, бойко складывали из бруса дом. Подвели уже под карниз. На загорелых спинах шевелились выпирающие лопатки. Это была единственная новостройка на всей улице Отважных Дружинников. А вот покинутых хибар с проваленными крышами и зияющими дырами вместо окон насчитывалось с десяток. Трава в заброшенных огородах поднималась такая, что хоть в прятки играй с какой-нибудь весёлой подружкой. Никто не тревожил мёртвые руины, лишь изредка шныряли в траве коты, вылавливая расплодившихся полёвок.

– Я лишь теперь стал соображать: жизнь проходит, а я как дурак торчу в «Ремстрой­наладке», – объявил Голубь. 

– А чего ты хочешь? Полететь в космос?

– Я знаю, чего я хочу. Денег вот только нет.

Он крутанул баранку, огибая глубокую яму.

– Валить надо отсюда. Ноги в руки – и валить! 

– Легко сказать. Где ты в Асинске денежную работу найдёшь?

– Ты, Михалыч, не понял. Совсем валить. Из города. Есть же места получше, чем эта дыра.

– Есть, – кивнул Волков.

– Вот! И я догадываюсь. – Сеня заёрзал на сиденье. – А где?

– В Германии. Или в Швеции.

– В Швецию можно бы. – Сеня сдёрнул панамку и вытер лоб. – Но разве со шведами договоришься? Они ж не поймут ни черта…

Оба опять замолчали.

Улица была пустынна. Лишь попался навстречу толстый пацан, крутивший педали велосипеда и вилявший рулём так, что чуть было не угодил под колесо жигулёнка, на что Голубь, высунув голову в окно, отозвался очень неодобрительно.

Вторую неделю подряд город принимал солнечные ванны. Ванны, надо признаться, были полны до краёв. Припекало столь немилосерд­но, что даже воробьи, найдя воду, отчаянно бросались в неё, не боясь утопиться. То ли тучам запретили появляться над Асинском, то ли ещё возникла какая причина, но они дорогу сюда забыли. Над всей Испанией бушевали дожди, в Чили с гор сошла снежная лавина, в Италии выпал град величиной с куриное яйцо, и только Асинск не знал, куда деваться от жары!

Спустившись, автомобиль повернул на улицу Желябова, прошмыгнул вдоль девятиэтажек, размалёванных в жёлтое и розовое, затем мимо зубастой красотки на огромном щите: «Идеальные зубы – это просто! 2 минуты – и у вас без­упречная улыбка!», мимо школы и аптечного склада, ещё раз свернул налево и подрулил к месту назначения.

Кирпичное здание Центра занятости населения, где на четвёртом этаже располагался кабинет с табличкой: «Инспекция труда», с трёх сторон окружали тополя. Это были молодые деревца, которые только набирали силу и у которых вся жизнь впереди. Под ними зеленела подстриженная трава.

На первом этаже на стене в рядок висели одинаковые стенды, числом восемь. Стенды были под стеклом, в деревянных рамочках. Внутри помещались списки о вакансиях, столбиком и под номерами. От предложений рябило в глазах. Попадались и вовсе экзотические: директор фирмы (четыре незанятых места), аппаратчик стерилизации, дефектоскопист по магнитному и ультразвуковому контролю, агроном, инженер интерьера. Только врачей требовалось не меньше дюжины, начиная от главного и далее по списку: кардиолог, стоматолог, невролог… Острейший голод Асинск испытывал в технологах, конструкторах, электронщиках. А уж разные рабочие профессии предлагались пачками. Центр занятости умолял обращаться сюда временно свободных слесарей и токарей, поваров и водителей, а также рамщиков и монтажников связи. И даже на уборщиков производственных помещений спрос имелся невероятный. Всего восемьсот сорок вакансий! Волосы на голове начинали шевелиться, если представить полупустые асинские заводы! Город буквально вопил о нехватке рабочих рук!

Сбренчав последние аккорды раздолбанными железками, жигулёнок лихо тормознул перед лестницей.

– Надолго мы сюда?

– Ничего пока сказать не могу.

– За час управишься?

– Это зависит от дамы, которая сидит под крышей.

– Понятно. – Сеня бросил взгляд на часы. – Мне по делам смотаться надо. Так что, Михалыч, если что – обождёшь немного.

Волков выбрался из машины. Налетевший ветерок сорвал восторженные аплодисменты тополиных листьев. И под шумные овации Юрий Михайлович взбежал по ступенькам и толкнул дверь.

Центр занятости широко распахивал объятия для всех желающих. Вдоль стены от стенда к стенду перемещались искатели работы – человек семь разного возраста. Смуглый детина водил пальцем по строчкам и, облизывая губы, отрицательно покручивал головой. Две сильно накрашенные девицы перешёптывались и хихикали: предложения Центра занятости их явно забавляли. Дёрганый мужичок, весь в наколках, среди которых выделялась на левой руке: «Не забуду мать родную», смотрел на списки с такой брезгливостью, словно он по меньшей мере испытатель подводных аппаратов, а ему тут предлагают невесть что. Судя по разочарованным лицам, не было среди соискателей врачей-стоматологов, инженеров-конструкторов. Да чего там, уборщиков производственных помещений – и тех не было! 

Обогнув временно безработных, Волков устремился вверх по лестнице.

С третьего этажа спускалась заплаканная женщина с сумочкой на левом плече. Увидев Волкова, она радостно кинулась к нему:

– Простите, это не вы Максим Максимович Сарафанников?

– Нет, – озадаченно протянул Юрий Михайлович. – Сроду им не был.

Ответ очень огорчил заплаканную.

– Ну что за день, будь он неладен!

Она продолжила путь вниз. А Юрий Михайлович вскоре был на четвёртом этаже. Нужная дверь оказалась приоткрыта.

– Разрешите? – спросил Волков, всунув в щель круглое приятное лицо.

В ответ решительно прозвучало:

– Да!

В просторном кабинете инспекции труда один из двух рабочих столов пустовал. А тот, что находился ближе к окну, занимала инспектор Шапарь. 

Между окном и стулом Елизаветы Фёдоровны монотонно шумел, поворачивая круглую голову, напольный вентилятор. Волосы инспектора труда шевелились.

– Всё неправильно! – сказала Елизавета Фёдоровна. – Ну абсолютно всё неправильно!

Она брезгливо отодвинула письмо.

Юрий Михайлович, сидевший напротив, заёрзал. Попадая в кабинеты, где с ним разговаривали повелительным тоном, он совершенно терялся. Руки как бы становились лишними, и он не знал, куда их деть, то почёсывал нос, то зачем-то теребил ухо.

– Это надо переделать.

– Почему?

– Потому!

Сразу вспомнились утренние муки перед чистым листом, срубленная ёлочка и вопли котят. Вентилятор в этот момент повернул голову и дунул в лицо Юрия Михайловича.

– Подождите, подождите. Исполнительный директор ознакомился и одобрил. Вот видите, его подпись внизу.

– Подпись вижу – сплошные вертлявые завитушки. Только не пойму, зачем он её поставил?

– Могу вас уверить: Ракитин где попало не расписывается. Не такой он человек, чтобы расписываться где попало.

– Дорогой мой, вы привезли отписку, которая ничего не значит.

– Этого не может быть! – Волков даже приподнялся на стуле.

– Но это есть! Мошенник ваш Ракитин, мошенник! Я знаю его как облупленного. Нет такого слова культурного, чтобы описать выходки вашего Ракитина! 

Посмотрев на инспектора честными глазами, Юрий Михайлович твёрдо заявил:

– Не он, а я составлял этот текст.

– Вот как? А я-то думала, что над ним трудился сам исполнительный директор. Лично.

Бездна иронии прозвучала в её словах.

– Я не сочинитель, но в письмо вложил всю душу!

– У вас что, ухо болит?

– Нет, это я так…

Инспектор труда наклонилась к Волкову и доверительно сообщила:

– Душевные письма, подобные тому, что вы привезли, мне норовят всучить постоянно. Я уже набрала целую папку.

Елизавета Фёдоровна раскрыла одну из них. Это была толстая синяя папка с огромным числом официальных ответов с подписями и печатями, и первые письма легли в неё наверняка много лет назад.

– Но…

– Вот скажите, на что мне ваша душа? Куда я её пристрою? Она даже в хозяйстве не сгодится!

Волков подавленно молчал.

– Любой документ должен быть конкретным и основательным. А здесь что?

– Я полагал, чем короче – тем лучше.

– Напрасно вы так полагали. У меня впечатление, будто вы о спецодежде никогда не слышали, будто сон тяжёлый на вас напал! На вас и на всю контору вашу! Спали, спали – проснулись, а тут куртки с вас какая-то Шапарь требует, сапоги утеплённые.

– Могу заверить: не спали! Это хоть кто подтвердит.

– Вашему письму место в мусорной корзине! В ответе надо сослаться на моё предписание, надо пояснить, что вам мешало закупить всё необходимое раньше.

– Денег не было, а так ничего не мешало.

– Что, совсем не было денег?

– Совсем, – признался Юрий Михайлович.

– Даже нисколько?

Волков не стал упоминать Ивана Николаевича Никифорова, который в Москве обеими руками выгребает все деньги из предприятия, и лишь опять дёрнул себя за ухо.

Среди малоизученных достоинств Елизаветы Фёдоровны следует отметить такое: с теми, кого приходилось проверять, она не была кровожадной. Или, лучше сказать, не требовала крови любой ценой. Она не отмахнулась от Волкова: «А мне какое дело?» Она знала, что, хотя деньги на спецодежду выделяют другие люди, отвечать в случае штрафа придётся Волкову. Это он понесёт свою голову на плаху.

И она сказала:

– Вот и напишите: «Ввиду бедственного финансового положения мы частями будем приобретать то, что необходимо работникам предприятия». И дату укажите, к какому сроку всё будет закуплено.

Волков скатился с четвёртого этажа, вышел на крыльцо и посмотрел вверх.

Голубенькое небо цветом и незамутнённой чистотой смахивало на ленты, которыми при 

выписке из родильного дома перехватывают конверты с новорождёнными мальчиками. Юрий Михайлович посмотрел вниз. Угомонившийся ветерок лениво гонял по щербатому асфальту мятый полиэтиленовый пакет. Сени и его машины не было. Волков походил перед ступеньками, недобрым словом поминая наглеца, затем присел на скамеечку.

Голубь появился через полчаса.

– В контору, – коротко буркнул Волков, открыв переднюю дверцу.

– Не иначе, Михалыч, трёпку тебе задали? – с наглой ухмылкой поинтересовался Сеня.

Как и все водители, которые мотались с конторской братией по разным организациям, Сеня позволял себе фамильярность. Однако интуиция подсказывала смышлёному Сене, что дерзить можно до определённой черты, и то не всегда. Вот и сейчас, не получив ответа, он заговорил совсем другим тоном:

– Что-то не заладилось?

– Не заладилось. Письмо не устроило.

– А письмо – этой даме?

– Ей.

Сеня наморщил лоб, сделал умное лицо и сказал:

– Может, ты в письме намекал на что-нибудь?

– На что я могу намекать в казённом письме?

– Мало ли. Я думаю, и в казённом письме можно намекать, ещё как!

– Ни на что я не намекал.

– Для таких случаев есть верный способ: надо послать даму куда-нибудь подальше. 

Волков покачал головой:

– А вот этого как раз нельзя.

Жигулёнок свернул на улицу Отважных Дружинников и начал взбираться по ней.

– Ещё раз туда вернёмся?

– Придётся.

Машина влетела в ямку.

– Ничего, – сказал Волков, подбадривая себя. – Лишний раз взбежать по лестнице на четвёртый этаж и спуститься обратно – полезно для здоровья.

– Правда полезно? – зло спросил Голубь, которому вовсе не улыбалось мотаться в одно место второй раз.

– Точно тебе говорю! 

Очутившись в своём кабинете, Юрий Михайлович опять засел за работу. Но, как назло, то одно, то другое сразу же стало отвлекать его. Сначала за окном затарахтел погрузчик и тарахтел десять минут, пока не заглох. Затем к одинокому столбу у забора – от него в разные стороны тянулись провода – хромая, подошёл электрик Костя. Постоял, запрокинув вверх лицо, похлопал столб ладонью и так же, припадая на левую ногу, удалился. И когда только и осталось что сосредоточиться на письме, в коридоре завопили котята, все четверо. Прежних трёх – одного чёрного и двух рыжих – работники разобрали по домам и не пожалели. В передаче навыков Маруська оказалась прилежной матерью: когда первые котята подросли, она принялась таскать им мышей, вначале намертво давя, затем полудохлых, чтобы детки доделали дело. К поведению Маруськи конторские отнеслись с пониманием: детей надо воспитывать на положительных примерах. Хотя возникали и неудобства: очередная уборщица хоть и не была столь сурова, как Ольга Вольдемаровна, но настроилась против такого воспитания и, собирая серые трупики в коридоре, грозилась выкинуть кошку на улицу. Да и Юрий Михайлович огорчался, когда внезапно наступал на дохлую мышь, приезжая на службу зимними утрами и пробираясь в темноте к выключателю.

Через полчаса новый текст был готов. Выглядел он так:

«Уважаемая Елизавета Фёдоровна!

Просим Вас продлить срок выполнения предписания № 05/12/68/15-18-95-8Б по пункту 7 до 14.07.2018. Администрацией ООО «Ремстройналадка» принято решение о выделении денег, для того чтобы произвести частичную закупку средств индивидуальной защиты (СИЗ) работникам предприятия. К сожалению, приобрести СИЗ в полном объёме не можем из-за финансовых затруднений».

Дату продления он наметил сам, справедливо полагая, что, если Ракитину не понравится, тот поправит. Второе письмо выглядело гораздо внушительней. «Вот теперь порядок! – довольно подумал Юрий Михайлович. – Теперь ни одна собака не подкопается!»

По новой заручившись подписью исполнительного директора, Волков поехал в инспекцию труда.

– Михалыч, мне ещё в одно место надо, – сказал Сеня, когда пассажир выбирался из машины. – Я быстро смотаюсь.

– Нет, – сухо отрезал Волков. – Здесь стоять.

– Михалыч, будь человеком!

– Я сказал – нет!

Не оглядываясь, он заспешил по ступенькам к входной двери.

– Господи, – шумно вздохнула уважаемая Елизавета Фёдоровна. – Чем вы слушали только?

– Что такое?

– Опять не то.

– Но позвольте…

– Я говорю: не то!

– А как надо? – совершенно потух Волков.

Дама сгребла карандаш и приступила к работе. У неё были сильные руки. Мощные, мускулистые, с жёсткой кистью. Подавленный Юрий Михайлович не сомневался, что такими ручищами можно запросто скрутить быка.

Сила для женщины – вещь ненужная и вредная. Сила явилась главной помехой в личной жизни Елизаветы Фёдоровны. Своих мужей она крепко била за разные шалости на стороне. После того как двое в ужасе сбежали, охотников доставить счастье одинокой женщине долгое время не находилось. Елизавета Фёдоровна теперь задумывалась: что у неё не так с мужьями? Ну поколотила раз, другой. Понятно же: если бьёт – значит, любит. А тут как раз на горизонте появился узбек. Низкорослый и щупленький южанин, однако с гонором. Он плохо говорил по-русски, а из тех слов, что знал, мог составить только одно предложение: «Жена должна слушать и бояться мужа своего». «Ну-ну!» – усмехалась про себя Елизавета Фёдоровна и проявляла нечеловеческую выдержку, чтобы раньше времени не трогать этого героя. Для начала его надо было довести до загса.

Юрию Михайловичу всё это было неведомо. Он смотрел на руки Елизаветы Фёдоровны и представлял быка – огромного, с налитыми кровью глазами, тяжело дышащего. К быку подходит Елизавета Фёдоровна Шапарь, берёт его за рога и…

– Вот что вам надлежало указать.

Она протянула лист.

То, что следовало за его «14.07.2018», было дважды перечёркнуто, а ниже крупными, с нажимом буквами бежали строчки: «В настоящее время в полном объёме СИЗ закупить не имеем возможности из-за отсутствия денежных средств на счёте организации». 

– Разве у меня другое написано? – поразился Волков. – Не вижу разницы. 

– А вы присмотритесь. Разница есть!

Юрий Михайлович присмотрелся, разницы не нашёл, поскрёб затылок и простодушно 

выдал:

– По мне – это тот же самый мячик, только вид сбоку.

– Не тот же самый, не тот же самый, – с угрозой произнесла Елизавета Фёдоровна. – С вашим вариантом я могу хоть сейчас обратиться в прокуратуру. Если штраф в двести тысяч вашей конторе нравится, то пожалуйста.

Волков с отчаянием посмотрел в окно. Там, за цветочным горшком, на фоне безоблачного неба, тяжело махая крыльями, летела сорока. «Заткнись, а то нарвёшься», – посоветовал ему внутренний голос. Юрий Михайлович внял и заткнулся.

В машине Сеня Голубь только взглянул на Волкова и вопросов задавать не стал.

Время близилось к полудню. Начиналось самое пекло. Очерченный на полу прямоугольник напротив окна, куда падало высокое солнце, раскалился. Зной выжег из кабинета остатки влаги, если они тут были, на стенах трещала сухая корка обоев. Изготовление на компьютере третьего по счёту текста заняло две минуты, после чего Волков поспешил за новой подписью.

Исполнительный директор Эдуард Евгеньевич Ракитин сильно удивился, опять увидев Волкова на пороге.

Он только что закончил распекать зама по экономике. Отчёт, который тот принёс, следовало повесить на гвоздик в дачном сортире. Ракитин отправил зама дорабатывать отчёт и ещё не остыл.

Исполнительный директор Эдуард Евгеньевич отличался завидной молодостью. И вместе с тем это был тёртый калач!

Он происходил из семьи потомственных руководителей. Дедушка верховодил гвоздильным цехом, папа заправлял швейной фабрикой. Навыки правильного руководства Эдуарду Евгеньевичу прививал папа.

– Перво-наперво, – вдалбливал он юному отпрыску, – с подчинёнными надо уметь доходчиво разговаривать и ставить задачу таким образом, чтобы каждый её усваивал.

Лопоухий Эдик, который учился абы как и у которого не было ещё под рукой своего коллектива, вертел головой. 

– Слушай, что говорю, потом спасибо скажешь! – прикрикивал папаша.

– Я слушаю. – Отпрыск шмыгал носом.

– Вызываю я, к примеру, главного бухгалтера: сделай то-то и то-то. Смотрю – мнётся она. «Ну?» – спрашиваю. «Не положено, – отвечает, – права не имею, закон, то, сё...» Я тогда по столу кулаком: «Ах ты, дура! Сейчас объясню по-другому!» И что ты думаешь? Головой закивает, пойдёт и сделает. 

А когда мальчонка подрос и заочно вымучил диплом в институте, тут-то и пригодились папины вразумления. Карьера Эдуарда Евгеньевича скачками летела в гору. Он был краснолиц, горяч, и кулак, которым в нужный момент надо грохнуть по столу, имел подходящий. На его крепких плечах лежала вся практическая работа «Ремстройналадки». Так же, как и дедушка с папой, он терпеть не мог бумажной волокиты, душа рвалась к живому делу. Живым делом он считал общение с людьми.

При царском режиме, если верить истории, у каждого барина была конюшня, где провинившихся укладывали на лавку и пороли. В наши гуманные времена о розгах давно забыли и вся сила порки перешла в слова. Словесная порка производится теперь в директорских кабинетах, а также по месту работы подчинённых.

Служебная «Волга» часами моталась с участка на участок. Появление Ракитина было слышно издалека. «Грёбаный остолоп! – заливался его голос. – Я что тебе говорил? А ты что сделал?» Если он не разносил в пух и прах хотя бы двух человек, то считал поездку пустой. «Опять этого идиота принесло!» – сквозь зубы цедил очередной начальник участка, завидев подъезжающую «Волгу». Рабочие разбегались от него, как от падающего столба, когда неизвестно, в какую сторону он рухнет.

Отец и дед, оба пенсионеры, оба в начале девяностых успешно и до конца развалившие свои предприятия, ревниво следили за ростом младшего Ракитина. Собираясь за рюмочкой и закусывая малосольным огурчиком, одобрительно рассуждали:

– Наш-то пойдёт, пожалуй, дальше, чем мы…

Была у Эдуарда Евгеньевича задумка: он хотел заиметь свой бизнес. При этом желание шить сарафаны или штамповать гвозди отсутствовало напрочь. О таких делах он наслушался от родственников и понял: надо что-то другое. Прокрутив несколько вариантов, Ракитин выбрал самое верное и надёжное – выращивать форель! Именно форель позарез нужна асинцам. Чем обжираться курятиной и свининой, пусть уплетают рыбу: она полезней. Мешала одна загвоздка: отсутствовал оборотный капитал. Ракитина это не смущало: нет – так будет. Придётся лишь немного подождать, а пока набираться опыта. 

Исполнительный директор был почти вдвое моложе Юрия Михайловича, но относился к нему по-отечески и частенько журил, как шалунишку, который на переменках дёргает девочек за косички. 

В данный момент он отхлёбывал кофе. После выволочки, устроенной заму, надлежало успокоиться. Исполнительный директор имел слабость к горячему напитку. Он пил и потел, потел и пил. Одной из основных обязанностей секретаря-референта было вовремя наполнять чашку. 

Но где тут успокоишься, когда Волков нарисовался опять!

– Послушай, Волков, бумажная твоя душа! – загремел он, отставляя кофе. – Ты что, издеваешься надо мной? Идиота из меня делаешь?

Волков вытянул руки по швам:

– Что вы, Эдуард Евгеньевич, у меня и в мыслях ничего такого не было!

– Тогда объясни, зачем ты являешься сюда в третий раз? Что ещё за фокусы с письмом?

– У этой Шапарь не поймёшь, чего ей надо, чего она требует, – начал сбивчиво оправдываться инженер по охране труда и почесал нос.

– Она что, говорит не по-русски?

– По-русски. Но я смысла не улавливаю. То она так подразумевает, то этак.

Ракитин с грохотом опустил кулак на стол:

– А ты так и этак подразумевать не можешь?

– Стараюсь, но не выходит.

– Да… То, что варит твоя голова, к употреблению не годится. В таком случае отправляйся к юристке. Та насобачилась подразумевать по-всякому, пусть покажет, как правильно. А для надёжности заготовь штук восемь вариантов, а уж там вы с этой Шапарь выбирайте лучший из них!

– Нет, этот вариант будет окончательным, я её уговорю.

– Ты, Волков, когда женился, свою избранницу так же долго уговаривал? Смотри, за поездки туда-сюда я с тебя за бензин вычту!

Исполнительный директор взял чашку, подошёл к окну и, прихлёбывая, наблюдал, что происходит внизу. Волков выскочил из конторы и ринулся к жигулёнку. Водитель в панамке горячился. Видно было, что он не хотел ехать и упирается, как заноза. Он размахивал руками, что-то кричал, сдёрнул панамку и сильно хлопнул ею по капоту. Затем оба сели в жигулёнок и укатили.

– Послал же господь работничков, – вздохнул Ракитин, допивая остатки кофе. Затем открыл дверь и сказал секретарю-референту: – Предупреди водителя: после обеда отправляемся на шестой участок…

Пока машина в третий раз прыгала вниз по улице Отважных Дружинников, Волков, вспоминая, вычислял в уме, сколько раз он приступал к осаде крепости по имени Елена Петровна. Выходило гораздо меньше трёх, и никакой штраф в двести тысяч ему тогда не грозил. Теперь иные времена, иные нравы.

Когда жигулёнок затормозил возле крыльца, Сеня напутствовал:

– Если опять осечка – пешком сюда ходить будешь.

Но на этот раз всё прошло без сучка и задоринки. Отлично всё прошло! Елизавета Фёдоровна прижимала к уху мобильник, и там ей сообщали о чём-то хорошем.

– Да ну! – восклицала она. – Да что ты, Ботирчик! Золотце ты мое! Да не может быть!

Не прерывая разговора и не глядя в текст, она сунула письмо в ту папку, где покоились душевные письма.

Испытывая громадное облегчение, Волков быстро откланялся и незаметно прихватил со стола двухцветную ручку Елизаветы Фёдоровны. 

Сеня, нервы которого были совсем не железными, коротко спросил:

– Что?

– Теперь порядок! 

Сеня выбрался из жигулёнка и окинул взглядом Центр занятости. Его распирало. Но он только сплюнул и вернулся на водительское сиденье.

– Кабинет твоей дамы на самом верху?

– На самом. Вон её окно, второе слева, где цветок в горшке.

– Жаль, что в этой конторе не пятнадцать этажей. – Сеня завёл мотор. – А надо бы! 

– Зачем здесь пятнадцать этажей? – не понял Волков.

– А чтобы явилась утром и лифт не работал. 

Машина тронулась с места. 

Конец рабочего дня прошёл в мелких и ничего не значащих хлопотах, и к Юрию Михайловичу вернулось обычное безмятежное настроение.

Можно одолеть одноглазых циклопов, можно победить Соловья-разбойника или какого-нибудь дракона. Но вы попробуйте победить Шапарь! Попробуйте увернуться от двухсоттысячного штрафа!

Это, скажу я вам, покруче будет!

Юрий Михайлович порадовался, что в разговоре с Елизаветой Фёдоровной не вспылил, не сказал какую-нибудь грубость. Вот с мячиком, пожалуй, переборщил. Чего этот мячик пришёл ему в голову? Мог всё дело испортить! 

Жара спадала. На территории стало шумно. Мимо будки сторожа с грохотом проскакивала, закругляя смену, техника: погрузчики, грейдеры, самосвалы. Ворота боксов были распахнуты, и всё это извергающее выхлопную отраву нетерпеливое зверьё с ходу влетало внутрь. Водители в грязной одежде бежали в мойку и переодеваться. У ворот бокса ругался механик. 

Без восьми пять на базу вкатила дежурка. Обессиленные от дневных трудов работники «Ремстройналадки» ринулись к автобусу и мигом заняли продавленные сиденья. Всё, хватит на сегодня!

Проезжали мимо диспетчерской. На крыше магазина, торгующего электроникой, сидело огромное насекомое – зелёное и с планшетом на коленях. Из него иногда выпускали воздух, и тогда на крыше комком дыбилась резина. После очередной недельной паузы его вместе с планшетом надули вновь.

– Жуков! – закричал электрик Костя усатому слесарю. – Поприветствуй родственника – кепкой махни!

И показал пальцем на крышу.

Дежурка пылила дальше. Из открытых окон второго этажа Горэлектросети вырывались звуки баяна. Там в красном уголке репетировал казачий хор «Здравица». Женские голоса могуче выводили «эх!» и «ух!». Песня гремела настолько внушительно, что казалось, сам баянист сейчас бросит баян и вылезет в окно, размахивая шашкой.

Выйдя на горбольнице, Юрий Михайлович заглянул в «Ярче!», покружился среди полок и, пошевелив в глубоком раздумье бровями, сложил в пластиковую корзинку хлеб, упаковку яиц, ноздреватый сыр, банку майонеза, кетчуп, печенье и литровую коробку томатного сока. После чего отстоял небольшую очередь к кассе и расплатился пластиковой карточкой.

Путь до дома занял ровно двенадцать минут.

Возвращался Юрий Михайлович от конца улицы Кирпичной к её середине. В ранние годы городка здесь добывал глину и обжигал кирпичи небольшой заводик. Заводик исчез, не оставив после себя никаких следов, кроме названия улицы.

Улица как улица. Она, может быть, и мечтала в первые годы свои лечь прямо, но сделать ей это целиком не удалось. Хотя отдельные участки и вытянулись, как шпага, но в паре мест она выписывала такие замысловатые загогулины, словно увядающая кокетка, которая крутит бёдрами, чтобы обратить на себя внимание. До сегодняшнего дня её старания разбивались в пух и прах, но как раз с сегодняшнего дня всё решительно стало меняться. И причастной к изменениям оказалась усадьба Юрия Михайловича Волкова. Именно его усадьба, и ничья другая.

Волков шёл расслабленной походкой беспечного отпускника. На него после пережитых волнений с письмом накатил прилив благодушия. Он милостиво рассматривал неказистые домишки; ухабистая пыльная дорога не вызывала ни досады, ни раздражения. У дома под номером девяносто три в тени забора прятались шесть гусей. Один угрожающе зашипел, но Юрий Михайлович приструнил его снисходительной усмешкой. В нескольких дворах на цепях сидели собаки. Все они были Волкову знакомы. Некоторые приветственно тявкали, другие, страдая от жары, молча следили сонными взглядами. Из переулка вывернулась коротконогая белая шавка из тех, что живут неизвестно где, питаются бог знает чем, однако при этом не утрачивают дружелюбия и восторга.

– Тузик, Тузик! – назвав наугад одну из простеньких кличек, позвал он.

Глядя на человека счастливыми глазами, собачонка затрусила около – то отставая, то забегая вперёд.

Его окликнула из своего двора старуха Блинова.

– Юрий Михалыч! – Она махнула рукой.

Волков приблизился.

Старуха Блинова снимала с верёвки высушенное бельё. Синий таз, в который она его складывала, стоял возле ног. На шее болтались разноцветные прищепки. 

– Завтра света не будет. Горсеть до вечера свет отключает.

Старуха, шаркая тапочками, подошла к калитке.

– А почему отключает? – Волкова известие не обрадовало. 

– У них, наверно, что-то произошло. Иначе чего бы им отключать? Я думаю, может, авария? 

– Вот угораздило! – Волков поморщился. 

– А у нас беда: свинья захворала, – поделилась старуха.

– Да ну? Сильно захворала?

– Сильно. Третий день ничего не жрёт. Я уж ей молочка в отруби подбавляла. Всё равно не жрёт!

Собачонке наскучил этот разговор, и она убежала.

– А нет ли у неё какого воспаления внутри организма? – сделал предположение Юрий Михайлович. – Или, тоже бывает, глисты завелись?

– Да кто ж её знает? Может, и глисты.

– А какая свинья – большая или та, что поменьше?

– Большая.

– Что большая – это плохо. Уж лучше бы та, что поменьше.

– Вот и я говорю: не к добру. Славная свинья, в ней весу уже пудов шесть. Одной картошки сколько скормили!

– К ветеринару надо обращаться.

– Эх, Михалыч. Разве ветеринары что-нибудь понимают? Теперь хорошего врача по свиньям днём с огнём не найдёшь!

– Не печалься, может, всё обойдётся. Спасибо, Павловна, что насчёт света предупредила… 

Волков, помахивая пакетом с продуктами, неторопливо приблизился к своему дому. К дому, обшитому жёлтым сайдингом, с металлической крышей, от которой в ясные дни столь ослепительно отражалось солнце, что у старухи Блиновой весной погорела помидорная рассада, неосмотрительно выставленная ею на подоконники.

Прямо перед калиткой, всего в полуметре, земля со стороны дома осела. Неглубоко, на штык лопаты. Обрез был ровный и чёткий, словно кто-то лопатой и подрубал.

– Хм, – сказал Волков.

Ничего не понимая, он носком туфли осторожно пошевелил край обреза. Из-под корней травы высунулся тощий червячок, не удержался и, извиваясь, скатился вниз. 

Юрий Михайлович смотрел на червячка.

С людьми иногда случаются разные неприятности.

Кто-то покроет крышу железом, а железо через неделю сорвёт ураганный ветер. Или самый обычный гражданин обнаружит вдруг, что с кредитной карточки исчезли деньги. Девять тысяч лежало на ней, а в какой-то момент их не стало. В первые мгновения реакция у всех одинакова.

– Этого ещё не хватало! – сказал Волков. 

Глядя под ноги, он двинулся вдоль ограды. 

На полянке, между оградой и дорогой, откликаясь на благодатное тепло, успело нарасти лопухов и одуванчиков. Земля осела везде одинаково и на таком же расстоянии от изгороди, как и у калитки. Вернувшись, Волков заторопился во двор и, не заходя домой, ринулся в огород. Там, лавируя между грядок, он обежал по кругу свои владения. Сделанное открытие вконец озадачило его. Вся усадьба, словно аккуратно вырезанный кусок торта, опустилась на двадцать – двадцать пять сантиметров. А вот стоящий слева небольшой, но крепкий домик – его недавно купили молодые супруги – никак не затронуло. И другие огороды вокруг лежали на своём обычном уровне.

Когда испуганный Юрий Михайлович открывал дверь, руки его дрожали и он не сразу попал ключом в замочную скважину.

Сюрприз, что и говорить, неприятный, но он не относился к разряду необъяснимых. Под землёй располагались выработки заброшенных шахт. Ближе других была «Асинская». Её в середине девяностых, как и все остальные, прихлопнули, а пустые выработки остались. Сколько на разных глубинах ходов нарыто, никому не известно. Вот земля и начала оседать. Отец Юрия Михайловича к этим выработкам тоже руку приложил, двадцать три года отдал «Асинской». 

Оставив пакет на кухонном столе, Юрий Михайлович, шлёпая по половику, проследовал в комнату, открыл стеклянную дверцу шкафа и взял с полки портрет отца. Отец и сын были похожи и обликом, и выражением лиц: у обоих брови вздёрнуты, что слегка округляло глаза и приподнимало хрящеватый кончик носа. Казалось, отец удивлённо разглядывает сына.

– Вот такие новости, батя, – сказал младший Волков старшему и нервно засмеялся. – Улетаю вниз вместе с домом! В твою шахту улетаю!

Отец благоразумно молчал. Юрий Михайлович протёр рукой стекло в рамке и поставил портрет на место.

«Сейчас главное – успокоить Елену», – подумал он. Жена у Волкова была с характером. По её глубокому женскому убеждению, муж всегда должен чувствовать свою вину. Поэтому Волков отвечал за всё плохое, что происходило в семье и в природе. Если налетали тучи, сверкали молнии и мощные раскаты сотрясали небо над головой, «Какая гроза! И гремит, и гремит!» – недовольно ворчала Елена Петровна, словно это он грозу подстроил, чтобы досадить ей.

«А чего, собственно, паниковать? Эка невидаль: земля немножко осела. Не пожар ведь, не наводнение» – от этой мысли Юрий Михайлович повеселел и сразу вспомнил, что он голоден. 

Жена вернулась, когда Волков, прихлёбывая томатный сок, заканчивал управляться с бигусом. Тушёная капуста с мясом, разогретая в микроволновке, была полита кетчупом столь беспощадно, что сделалась красной: Юрий Михайлович любил острые блюда.

– Зачем так много набрала? – с укоризной сказал он, выбежав на крыльцо и перенимая сумку с продуктами. – Я тоже купил кое-чего.

Елена Петровна была крупная и обольстительная. Такие сибирячки, украсив себя кокошниками и нарумянив щёки, обычно продают на Масленицу блины. 

– Опять в почтовый ящик не заглядывал! – объявила жена, потрясая газетой.

– Торопился, Ленусь. Проскочил мимо, не заметил, – оправдался Волков.

– Вечно ты не замечаешь!

Елена Петровна даже и в хорошем настроении старалась выглядеть недовольной. 

– Ну, бывает иногда… Как сегодня твой день прошёл? 

– Детей рано забрали. За Андрюшкой всегда позже приходят, а тут отец чуть ли не первым явился – я до автобуса в магазин успела зайти. 

Жена работала воспитателем в детском саду. Манеры, приобретённые там, Елена Петровна с блеском внедрила в своей семье. «Зубы почистил?» – грозно допытывала мужа по утрам. Вечером говорила: «Ты руки вымыл? Садись ужинать!» Юрий Михайлович не сопротивлялся и с готовностью отвечал: «Почистил, Ленусь». Или: «Вымыл. Даже с мылом». Неслучайно самые белые зубы в старой конторе были именно у него. При такой тотальной опеке он надеялся, что, когда превратится в развалину и впадёт в детство, будет кому вывести его на прогулку, поиграть с ним в песочке и вытереть нос. Сегодня у Елены Петровны была вторая смена.

– Включи кофейник, я тоже поужинаю.

– Только что вскипел.

– Всё равно подогрей! Тяжело, что ли?

Если люди приходят с работы обыкновенно уставшими, то Елена Петровна являлась полная энергии. Детишки заряжали её, как батарейку.

– Завтра до вечера электричества не будет, Павловна предупредила. 

– Опять ремонт затеяли?

– Опять.

– Надо в морозилке воды наморозить и среди продуктов разложить.

– Сделаю, Ленусь. 

Юрий Михайлович включил кофейник, доел остатки бигуса, после чего отправил тарелку в раковину и достал из буфета чайные чашки.

– Купила к чаю три слойки с сыром. – Елена Петровна освобождала сумку, рассовывала купленное по полкам холодильника. 

– А я тоже взял – печенье.

– Слойки мягкие, думала больше купить, но последние оказались. Будешь?

– Одну съем. У Блиновых свинья захворала, третий день не жрёт.

– Большая или та, что поменьше?

– Большая.

– К ветеринару надо обращаться.

– Да какие сейчас ветеринары!

Тут Елена Петровна вспомнила, о чём ещё забыла сказать, и повернулась к мужу:

– У нас возле калитки земля осела.

Юрий Михайлович слегка напрягся.

– Я видел, Ленусь. Под нами старая шахта, пустоты.

– И что делать собираешься?

– Поднимать надо. Я осенью огород хочу удобрить. Планировал одну машину перегноя взять, но теперь придётся две. А то и три.

– Куда всё катится… И доллар, говорят, дороже станет.

Елена Петровна была неравнодушна к глобальным событиям. Новости она черпала не в телевизоре, а из самых надёжных источников: у нянечек на работе.

Жена ушла в комнату, облачилась в свой любимый халат с васильками. Вернулась, сполоснула руки под краном и села на стул напротив мужа.

– Скоси траву перед домом, а то скоро по пояс вымахает, перед соседями неудобно.

Наевшийся Юрий Михайлович возразил:

– Не по пояс. Не преувеличивай.

– Всё равно высокая!

– Ладно, скошу.

– Сегодня скоси!

– Сегодня и скошу.

Елена Петровна отказалась от бигуса, соорудила несколько бутербродов с ветчиной и сыром, разложила перед собой. Поглощая один за другим и запивая чаем, сообщала о делах на работе. Дела были известные. О том, что у Татьяны, сменщицы, затемпературил ребёнок и завтра придётся остаться на две смены. О том, что Вадик Сомов во время игры споткнулся, а Вадик – он же такой, он где мягко не упадёт, в результате на лбу появилась царапина. Из-за неё у жены случился очень неприятный разговор с матерью Вадика.

– Вы, говорит, плохо за ним следите! Что, я должна его к себе привязать? – как бы продолжая разборки, негодовала Елена Петровна.

Она поводила плечами, и синие васильки шевелились, словно по полю пробегал ветер.

– Да у меня пятнадцать таких Вадиков! Верёвок на всех не хватит!

– Это точно! Клетка для твоих разбойников нужна, – поддакивал Юрий Михайлович, – с железными прутьями и висячим замком!

– И вообще, в отпуск хочу, устала, а ещё четыре месяца ждать, – заключила супруга.

– Что такое четыре месяца? – утешал Волков. – Потерпи! Четыре месяца не четыре года.

– Конечно. Их же не тебе отрабатывать!

– Ну что ты, Ленусь? Я не то хотел сказать.

Проглотив слойку и напившись чая, Юрий Михайлович поднялся из-за стола.

– Чем заниматься будешь? – спросила жена, дожёвывая последний бутерброд.

– Травой займусь.

– Это правильно. Иди занимайся травой.

В крытом дворе Волков извлёк из кладовки импортную косилку и придирчиво осмотрел. Она пролежала без употребления с прошлой осени. Косилка была в хорошем состоянии. Он обтёр влажной тряпочкой налёт пыли, смешал в строгой пропорции бензин и масло, залил в бачок и отправился на покос.

Мотор затарахтел с первого рывка. «Умеют делать!» – с уважением подумал о немцах. Хотя, чёрт его знает, может, это были и китайцы. Толстая леска легко рубила льнущую к изгороди крапиву. Крапива переламывалась, норовя дотянуться жгучими лапами до обидчика. Одуванчики на полянке падали безропотно, как и остальная трава. Не успевшие огрубеть листья лопухов оседали аккуратно, словно всё ещё продолжали расти. 

 

Вскоре выяснилось: не только супруги Волковы попали в неприятную ситуацию. Провалы объявились в разных местах Асинска!

На проспекте Мира треснули стены пяти­этажки. Деревянный дом на Гончарова полностью развалился. Очевидцы рассказывали, как выла на цепи обезумевшая собака: её едва не придавило бревном. Прибежавший с работы хозяин не мог к ней приблизиться – не подпускала. Часть переулка на Химпосёлке вместе с двенадцатью домами опустилась на полметра. А ещё, что особенно неприятно, просел участок Транссибирской магистрали. Рельсы повисли над пустотой, и движение поездов прекратилось. Образовался затор. В международном вагоне ехал корреспондент газеты «Тойо Кейзай» господин Хироси Нитта, азартный любитель путешествий на дальние расстояния. Японец с комфортом осмотрел уже полмира. Но сейчас, вместо того чтобы благополучно катить в сторону Мос­квы, он, в нетерпении приникая к окну, видел только асинский угольный склад. Иногда налетал ветер, поднимал угольную пыль и швырял её на вагоны. В результате в следующей своей статье корреспондент сделал вывод, что Россия далека от демократии. Через два дня японец всё-таки отправился в Москву и добрался до неё. И ему ещё повезло: дороги из Асинска так устроены, что, по какой бы ни выехал, рискуешь очутиться здесь снова.

На эти и другие подобные события городские «Асинские зори» не имели права не откликнуться.

Они и откликнулись!

С завидной оперативностью на развороте появилась статья за подписью М. Залюбовской.

В статье подробно объяснялось, что ничего удивительного в произошедшем нет, как нет и повода для паники. Науке такие случаи давно известны. И даже имеются свежие примеры. Не далее как 8 мая в селе Дедилово Киреевского района Тульской области образовался провал диаметром около пятнадцати метров и глубиной свыше тридцати. Такие провалы в селе не редкость. В тридцатых – шестидесятых годах здесь активно добывали бурый уголь, и под землёй полно пустых выработок. И хоть огромная яма возникла на частном подворье, теплица, находившаяся рядом, не пострадала. Было бы гораздо хуже, если б она улетела вниз и хозяевам пришлось бы каждый раз при желании отведать свежих помидоров нырять на глубину в тридцать метров. А в посёлке Синегорском Ростовской области ещё в девяностых годах закрыли шахто­управление «Краснодонецкое», где выдавали на-гора обычный уголь. Через несколько лет почва также поехала к центру Земли. Из-за трещин и разрушений некоторые строения пришли в негодность. Люди оказались заложниками старых трудовых побед горняков, пробуривших штреки под их домами.

Однако самая серьёзная ситуация – в городе Березники. Там тоже шахты, и даже сегодня ведётся добыча калийных солей. Первые провалы появились несколько десятков лет назад. Но, несмотря на поднятую прессой шумиху, всё далеко не так печально, потому как Березники – второй по величине город Пермского края, большой и достаточно процветающий, ну а провалы находятся в промышленной зоне на самой его окраине, имеют небольшие размеры и в общем не представляют угрозы. Со временем, наполняясь водой, они выглядят похожими на озера. Опасные территории обнесены ограждениями и охраняются по мере сил. Поэтому подойти и заглянуть вниз у любопытных нет шансов. Но можно воспользоваться иным методом и оценить красоту провалов с воздуха. У них появились народные названия: Дальний Родственник, Большой Брат, Малыш, Кроха, Дачник, Блинчик (появился на Масленицу), Гимназист (рядом со школой). Обнаружено и обратное явление: дно одного провала вопреки всему постепенно поднимается, границы остаются прежними, а проседание грунта вокруг и вовсе остановилось. Заканчивалась статья бодро: «Нам нечего опасаться. В Асинске действует программа переселения жителей с подработанных территорий. По этой программе сотни семей получили новые квартиры в Восточном районе. И это было сделано предусмотрительно, так как два глубоких провала оказались вблизи закрытой шахты «Судженская», где раньше стояли дома. Земля провалилась, а людей там уже и нет! Но предсказать, где ещё возможны резкие понижения почвы, не представляется возможным, так как учёные до этого ещё не додумались. И, может быть, они даже приедут к нам, чтобы исследовать происходящее. А жильцам нескольких городских девяти­этажек, равно как и хрущёвских панельных и кирпичных «пятаков», скажем: фундаменты их домов настолько основательны и крепки, что выдержат любой катаклизм. В общем, с провалами жить можно!»

Хотя статья дала много полезной информации, но читателям она не понравилась. Если не всем, то некоторым уж точно. Там же, в газете, через два номера появилось сердитое письмо пенсионера Гаврилова, настрой которого свёлся к одному: «Зачем сладенькими сказочками дурят нашего брата?» Автор громил неуместный и фальшивый оптимизм «Асинских зорь», требовал не сглаживать углов и призывал честно рассказать о провалах в городе Березники, чтобы знать, к чему нам готовиться. 

Ещё через номер вышла следующая статья. На этот раз М. Залюбовская никаких углов не сглаживала и выложила всё как на духу. Правда-матка выглядела так: «В Березниках основная часть жилой застройки располагается над выработками, многие из которых всего в двухстах пятидесяти – трёхстах метрах от поверхности. В июле 1986-го образовался первый провал. Затем они стали появляться один за другим. Воронки разные по размерам, есть 210 × 110 метров, есть 437 × 323 м, но бывают и небольшие: 27 × 29 м, 7,5 × 10 м и даже пять метров в диаметре. Глубина меняется от нескольких метров до нескольких десятков метров. Вокруг провалов земля оседает, происходят и повторные провалы. Учёные бьются, чтобы предсказать места их новых появлений, но пока безуспешно. У нас особую опасность могут представлять резкие проседания почвы под Транссибирской магистралью (как это случилось на днях). Если в такой момент будет проходить поезд с людьми – возможны жертвы. Провалы образуются внезапно. Что с ними делать, когда они появляются? Если обратиться к опыту тех же Березников, то некоторые провалы там засыпают землёй, и однажды во время засыпки перевернулся погрузчик, а его водитель погиб». Далее следовало заключение: «Если некоторые дома пострадают – город не останется в стороне».

Как ни странно, но эта публикация успокоила читателей.

Пессимисты смирились с тем, что чему быть, того не миновать, а оптимисты выгибали грудь: «Уж если мы начнём проваливаться, никакие Березники за нами не угонятся!»

Юрий Михайлович, раньше сроду не интересовавшийся жизнью далёкого города в Пермском крае, не только расширил свои познания, но и сделал вывод: можно ли всерьёз говорить о ничтожном проседании собственного дома, если где-то в Пермском крае существуют провалы на десятки метров?!

Когда он теперь подходил к своему жилью, оно казалось ему кокетливо присевшим, словно воспитанная девица, которую кавалер приглашает на танец.

Одним из тех, кто ухнул вниз, оказался слесарь Жуков с женой, двумя детьми и четырьмя козами. Причём не так уж сильно и ухнул – метров на пять. Это тот самый слесарь Жуков из «Ремстройналадки»! Если кто не слышал такой фамилии – теперь её знали все. Передавая друг другу этот случай, не забывали почему-то упомянуть и коз. На Жукова поглядывали, как на снежного человека. Завистники шипели: «Ну слесарь, ну, не лучше других работает. И вдруг взял и провалился! И стал знаменитостью! За что ему такое?» От шумихи вокруг своего имени слесарь люто запил. Народ его не осуждал, мол, с кем не бывает? Вон и знаменитые артисты гнутся под тяжестью славы и даже иногда спиваются. Однако Ракитин не посмотрел на славу и выгнал слесаря с работы.

Среди плохих новостей, которые обрушились на Волковых, одна, пожалуй, была хорошая: свинья у Блиновых выздоровела. 

А вот о своём злоключении Юрий Михайлович скромненько помалкивал: у человека, отвечающего за технику безопасности, никаких провалов быть не должно.

 

Лето имеет одну крайне неприятную особенность: вместе с воспрянувшей, буйно зазеленевшей природой отогреваются заодно разные контролирующие органы. Когда лютуют морозы, эти органы тихо сидят по кабинетам и редко куда совершают вылазки. Замечено также, что если зима снежная и буранная (а дороги в Асинске чистятся отвратительно), то никаких проверок не жди. Но когда наступает лето, в кабинетах проверяющих органов начинается страдная пора. Инспекторы хватают папочки с изготовленными приказами о проверке и разлетаются по предприятиям собирать дань.

Всякая проверка не только изматывает нервы, но и по сути своей возмутительна, если смотреть глазами тех, кого проверяют. Это всё равно что, допустим, вы живёте с супругой, и тут появляется некто посторонний и начинает допрашивать: «А правильно ли вы с ней живёте? А соответствует ли это приказу Минсоцразвития № 287 от 11.02.2012? И не нарушаете ли вы злостным образом данный приказ?» Ладно бы ещё супруга пожаловалась. А то ведь не жалуется, хотя не исключено, что не всем довольна.

Едва Юрий Михайлович отбился от государственного инспектора труда, как подоспела новая напасть. Следующие полторы недели его мучило и гнуло через колено Управление Федеральной службы по надзору в сфере защиты прав потребителей и благополучия человека по области. 

Представлять благополучие человека по области явился тёмно-рыжий, похожий на таракана проверяльщик – Юрий Михайлович никак не мог запомнить его имя. Чиновник, усиливая сходство с вредным насекомым, шевелил усами, тонкими лапками перебирал канцелярские папки и скорее рылся, чем изучал их, вкрадчиво шурша листами. Пошуршав, мягким голосом задавал неудобные для Волкова вопросы: всё о той же спецодежде, молоке за вредность, но чаще всего о поголовном медицинском осмотре, который является обязательным. Результатом тихой возни явилось постановление. Документ с печатью и подписью. За ним пришлось ехать в это самое управление к начальнику территориального отдела Алексею Павловичу Девяткину.

Обеспокоенный Сеня Голубь сразу взялся уточнять:

– Одного раза хватит или опять будем мотаться туда-сюда?

Железная колымага выбралась за ворота. Жара продолжала лепить из Асинска нечто податливое и вялое. Знойный воздух колебался. Вместе с ним немногочисленные девятиэтажки извивались всеми своими девятью этажами – они, казалось, вот-вот оплывут к собственным фундаментам. Чтобы не сойти с ума в этом накалённом городе, надо было чаще смачивать голову холодной водой.

Управление по надзору примыкало к территории городской больницы – по той, видимо, причине, что некоторые потребители после не совсем удачного потребления попадали прямёхонько к врачам и, находясь поблизости, защищать их права было сподручней.

В маленькой приёмной сидела секретарша с такой невероятной грудью, какой в прежние времена художники наделяли только русалок, чтобы хоть чем-нибудь восполнить отсутствие ног. Вдобавок она была зеленоглазая и с зелёными волосами.

– Подождите, сейчас спрошу.

Русалка поднялась, ударила Волкова грудью и уплыла в кабинет начальника. Не было её минут пять.

Затем она появилась, поправляя причёску, и любезно кивнула:

– Проходите.

Начальник отдела, занимающийся благополучием человека, не может не быть деликатным. Более того, он должен являть пример горячего соучастия, а также сострадания к ближнему. Алексей Павлович был именно таков. Он как нельзя лучше подходил для этой роли. Сколько здоровья и нервов могло сохранить асинское население, если бы во всех официальных местах его встречали такие чиновники!

Лишь только Волков вошёл в кабинет, как Алексей Павлович вскочил, выбежал из-за стола, обеими руками встряхнул ему руку и предложил садиться. Несколько ошеломлённый, Юрий Михайлович не заставил себя уговаривать. Узнав о цели визита, Девяткин покопался в бумагах, нашёл нужный документ и с выражением, как будто его мучил флюс, протянул Волкову.

– Вот, ознакомьтесь.

В документе чёрным по белому значилось:

«Допущено административное правонарушение, выразившееся в том, что при проведении плановой выездной проверки в отношении общества с ограниченной ответственностью «Ремстройналадка» установлено:

1. Списки контингентов для прохождения периодического медицинского осмотра не предоставляются в территориальный отдел Управления Роспотребнадзора, что не соответствует п. 21 приложения № 3 (Порядок проведения обязательных предварительных и периодических медицинских осмотров работников, занятых на тяжёлых работах и на работах с вредными и опасными условиями труда) приказа МЗиСР № 302н от 12.04.2011.

2. В соответствии с экспертным заключением филиала ФБУЗ «Центр гигиены и эпидемиологии» № 427/003-ОГиФТ/01 список контингентов работников, подлежащих периодическому медицинскому осмотру, не соответствует требованиям приказа МЗиСР № 302н от 12.04.2011 по полноте подготовки и содержанию, т. е. не все рабочие и служащие, занятые на работах с вредными условиями труда, включены в списки контингентов и проходят обязательный периодический медицинский осмотр, что является нарушением».

– Вот видите: вы нарушили приказ МЗиСР. Даже два раза! – объявил Алексей Павлович и совсем упавшим голосом добавил: – Вас надо наказать.

Гнетущая пауза длилась не более пяти секунд. За это время Волков оценил всю тяжесть преступления и решил: «Посадить не посадят!»

– Как вы смотрите на то, чтобы вас наказать?

Волков смотрел отрицательно, но сообразил, что это дело решённое и отбрыкиваться смысла не имеет.

– Возражений нет. Если у меня выявлены недочёты – на них ни в коем случае нельзя закрывать глаза. Чем раньше мы в своей работе начнём придерживаться приказов и приложений, тем будет лучше для всех. Вы поступаете абсолютно правильно.

– Насколько глубоко вы всё понимаете! – 

изумился Девяткин.

Юрий Михайлович потупился и скромно развёл руками: что есть, то есть.

– Зачем же вы нарушали? – мучаясь пуще прежнего, спросил Алексей Павлович. – Ведь если нарушить приказ, в этом нет ничего положительного. Надо было обратиться к нам, мы бы подсказали. Расценки у нас божеские.

– Отсутствие денег – вот единственная причина, – как на духу признался Юрий Михайлович.

С таким хорошим человеком, как Девяткин, следовало говорить начистоту.

– Мне намекнули: «Постарайся, чтобы затраты на медицинский осмотр были как можно меньше».

– Как же вы так? – воскликнул Алексей Павлович.

– Я проявил недостаточно твёрдости.

Девяткин укоризненно качал головой.

– Но! – сказал Волков. – Я действовал, как требовала моя совесть! Я включил в список всех, кроме конторских работников. У них какие могут быть вредные условия? Никаких! При любой погоде они находятся в кабинетах, в щадящей обстановке, с нормальной комнатной температурой. Всегда под рукой кофейник и вазочка с печеньем. Они не поднимают груз с пола весом в двадцать килограммов и не перемещают его в горизонтальном направлении. Из того, что может оказаться вредным, у них только монитор перед глазами и коллега, сидящий напротив. Зачем им медицинский осмотр? Жирно будет на них деньги тратить!

– Здесь вы не правы, – возразил Алексей Павлович. – Я вам даже больше скажу: конторские работники тоже люди. Такие же, как и мы с вами. Их жалеть надо. Да-да, не удивляйтесь. Их здоровье надо беречь! Понимаю, вашей вины тут нет, но это не исключает вашего наказания. Иначе чего стоит проверка, если нет наказания? Мы вам штраф выписали. Пятьсот рублей.

Последние слова он произнёс с таким отчаяньем, что у Юрия Михайловича сжалось сердце.

– Оплатить можно на почте или в банке.

– Я оплачу.

– Вам очень-очень повезло. Это, знаете, самый минимум. Меньше уже не можем.

– За минимум я признателен.

В кабинет вплыла секретарша:

– Алексей Павлович, тут из водоканала приехали. За штрафом.

Девяткин кивнул:

– Ксюша, скажи им, пусть немножко подождут, я занят.

Пышногрудая дива описала широкий полукруг и скрылась в приёмной.

Девяткин был безутешен:

– Собачья должность. Сижу здесь и обираю хороших людей. Но как быть? 

Волков попытался его ободрить:

– Кому-то и этим приходится заниматься.

– Да-да. Представьте, что вы дорогу перешли в неположенном месте. Дорога открытая, вы осмотрелись – никого нет. Только перемахнули проезжую часть, а инспектор из-за куста: «Гражданин, подойдите ко мне!» Там штраф тоже пятьсот рублей.

– Отчего ж не представить? Очень легко представить.

– Вот и мы с вами так же...

Расставались они не просто друзьями, а как близкие родственники. 

На обратном пути Юрий Михайлович поделился с Голубем:

– Люди у нас даже в таком заведении замечательные. Душевные люди! А вот сервис не на высоте, много недоработок. За собственным штрафом и то ездить приходится!

Однако пятьсот рублей было жалко.

Из других неприятностей надо отметить, что почва под усадьбой на улице Кирпичной продолжала проваливаться. Да! О прежних двадцати сантиметрах Волков уже забыл. Когда, как земля проваливалась, он ни разу не был свидетелем. Вечером возвращался домой и замечал: яма опять углубилась! Иногда на несколько сантиметров, иногда на полметра. Дом походил на спустившего штаны бедолагу, когда у того внезапно прихватило живот. Даже окна выглядывали из ямы страдальчески.

– Когда это прекратится? – допытывалась у Волкова Елена Петровна и смотрела на него, как на вредителя.

– Никто не знает, Ленусь, – виновато пожимал плечами тот.

– Не может образоваться столько пустот именно под нашим домом, – не верила жена. – Им неоткуда взяться!

У Волкова, который выудил немало сведений из интернета, ответ был наготове:

– Уголь здесь черпают сотню лет. Если весь его погрузить в вагоны, получится состав длиннее экватора. А добавь к нему огромные отвалы породы. Видела, какие горы наворотили? По сотне метров высотой! И всё это – из-под маленького Асинска. Под нами бездна, Ленусь.

– И что нам делать?

– Жить, как до этого жили! Куда деваться?

Деваться и впрямь было некуда.

Звенья изгороди, отделяющей усадьбу от улицы, покорежило. Словно тонкие спички, хрустнули крайние прожилины, штакетник переломался – Юрий Михайлович собрал и сложил возле крытого двора обломки. Приезжала комиссия: мужчина средних лет и девица. Комиссия шастала по огороду. Девица снимала земляные стены на мобильник и боязливо оглядывалась. В результате появился акт. На вопрос Елены Петровны: «На что нам надеяться?» – комиссия отделалась туманным ответом: «Ждите».

А ещё раньше, не выдержав нагрузки, лопнула водопроводная труба. Натянув резиновые сапоги, Волков наблюдал, как сильная струя хлещет в один из трёх кустов жимолости, а тот беспомощно машет ветками. Палисадник быстро превратился в небольшое озеро. Бригада, при­ехавшая по вызову, отключила воду.

– А как же я без воды? – спросил Юрий Михайлович у вылезавшего из колодца работника водоканала.

Работник, перекрывший струю, шумно дышал.

– Как же быть? – допытывался Волков.

Тот вытер о штаны мокрые руки, закурил и задумался. Ответ последовал после того, как докуренный бычок отлетел в сторону:

– Извини, отец, всё, что могли для тебя сделать, сделали. А больше ничего не можем.

Бригада попрыгала в зелёную будку аварийной машины и укатила.

Волков осмотрел торчащую из земли порванную трубу. Труба была старая, изъеденная ржавчиной и сама могла дать течь в любой момент. Волков соображал: «Что же теперь делать?»

Вразвалочку подошёл Блинов, сосед. Когда твой дом ещё не провалился, можно чувствовать себя в относительной безопасности. Блинов заглянул вниз, увидел озерцо.

– Труба порвалась?

Волков кивнул:

– Порвалась!

– И ты без воды теперь?

– Без воды.

– Без воды долго не проживёшь. – Блинов сплюнул в озерцо. – Верблюд может несколько дней всухомятку прожить. По телевизору говорили, что верблюд, скотина, прямо в себе воду запасает. Носит её, как в бочке. Захочет напиться – сам себя изнутри напоит! Плохо, что ты не верблюд, в себе большого запаса не сделаешь, живот лопнет. 

– Это верно.

– Много чего сейчас в городе творится. На «тёщином языке» мост начали ремонтировать.

Задумавшийся Волков не понял:

– Что ты сказал?

– Мост, говорю, начали ремонтировать. На «тёщином языке». А он ещё без всякого ремонта лет тридцать простоять может!

– Да, мост там крепкий, он и полвека выдержит.

– Вот и я про то же! Вместо того чтобы заниматься ямами, заполнять их землёй и породой, транжирят деньги чёрт знает на что.

Блинов удалился. 

Из порванной трубы вытекла последняя капля, звонко шлепнулась вниз. Юрий Михайлович заглянул в трубу. Там была чёрная пустота.

Супруга Волкова открыла окно, выглянула в палисадник:

– Сходи к соседям, договорись насчёт воды!

Да, без соседей не обойтись.

Справа от Волкова стояла изба старухи Приставкиной. Но старуха два года как померла. Желающих завладеть развалюхой, которая была не моложе самой Приставкиной, отыскать не удалось, и всё подворье стремительно приходило в запустение. Первой учуяла заброшенность сорная трава – уже к середине прошлого лета она заполонила и палисадник и огород. Потом часть стёкол в окнах и на веранде выпали или кто-то из мальчишек разбил их камнями. Минувшей зимой несколько кусков шифера съехали с крыши, обнажив грязную подкладку – драный рубероид. Сейчас из-за травы была видна только крыша. Воду в доме отключили ещё прошлой осенью, здесь надеяться было не на что.

Слева располагался домик новых соседей. Прежние владельцы ещё весной избавились от него и уехали к сыну в Геленджик. Купила домик молодая семья. Хозяину, Володе, было лет двадцать пять. Он начал с того, что приобрёл брус и сложил его в штабель. Затем приладил к стайке навес, бока обтянул сеткой-рабицей и в этот загон запустил два десятка цыплят-бройлеров. Теперь, помимо писка, из загона несло птичьим помётом.

К Володе Волков и отправился.

Румяный крепыш что-то мастерил во дворе. Пристроив на козлах доску, пилил её ножовкой. Рядом с козлами лежали уже обрезанные заготовки. Земля вокруг было засыпана опилками.

– Привет, дядя Юра! Заходи. – Володя отложил ножовку, вытащил из пачки сигарету и закурил.

Волков оглядел заготовки:

– Что строить собрался? Баньку?

– С банькой пока повременю.

– Тогда что?

– Собачью будку.

Волков удивился:

– Зачем тебе будка? У тебя же нет собаки.

– Скоро будет. Я тут с одним договорился: он хорошего кобелька отдаёт и цена подходящая.

– Породистого?

Володя хмыкнул, провёл ладонью по доске.

– Куда мне породистый! Я с ним по выставкам шляться не собираюсь. Породистый жрать что попало не станет, ему особая кормёжка нужна, уход всякий.

– Тогда зачем тебе собака?

– Ну ты сказанул, дядя Юра! Как это «зачем»? Ты городской канал смотришь?

– Нет, мой телевизор его не берёт.

– Значит, ещё не слышал о новых провалах? На Кубанской два дома по брёвнышку раскатились. Раз такое происходит, мародёры наверняка объявятся, это я тебе точно говорю! Мы с Нинкой целыми днями на работе, случись что – каждый кому не лень позариться может. А мы не богачи, чтобы наше добро какие-нибудь бомжи растаскивали!

– И что, пёс выручит?

– Конечно. Пса надо такого, чтоб не только голос подавал, но и всякого, кто сунется, близко не подпускал! Посажу на цепь, цепь пропущу через проволоку, а проволоку протяну от калитки до дома, чтоб туда-сюда бегал. Я уже всё продумал! А ты зачем пришёл?

– Трубу порвало. Только что вентиль в колодце перекрыли. Без воды остался.

– А, видел, машина к тебе подъезжала.

– Да. У меня есть резиновый шланг, в огороде поливаю. Не позволишь к твоему крану иногда подключаться?

Кожа на Володином лице зашевелилась. Что-то похожее на морщины прорезалось на лбу.

– Хорошо, дядя Юра. Сколько надо воды, столько и бери. Мы с Нинкой рядом с твоей ямой и так каждый день как на вулкане. Когда рванёт – неизвестно. Но только – чур! – оплачивать расход будем поровну.

Волков вернулся в дом.

– Договорился? – встретила мужа Елена Петровна.

– Договорился. За расход воды платим по­полам.

У супруги были страдальческие глаза.

– Господи, когда мы опять начнём жить по-человечески…

Ещё Юрию Михайловичу пришлось лопатой выкопать в земле десяток ступенек, чтобы, шагнув за калитку, было удобно подниматься к улице. Ступеньки вышли ровные и ладные. Несколько раз пройдя по ним, Волков остался доволен. 

 

Артём Олегович Пыжьянов был сноб. Все снобы, как правило, кучковались в больших городах. Снобы как-то так устраивались, что отдыхали в Куршевеле, на Мальдивских островах и в других довольно редких местах. Изредка они попадали в чью-нибудь телепрограмму. Их мельком показывали, со скучающим видом окунувших ноги в тёплые воды. Артёма Олеговича никогда на тех берегах не видели. И всё-таки он был самый настоящий сноб, хоть и жил в Асинске. Иногда он высказывался по поводу тёплых вод: «Моим ногам нет разницы, где их обмывать: в Средиземном море или у себя в ванне». И свои неприхотливые ноги мыл исключительно в ванне.

Снобизм – очень своеобразная вещь!

Настоящий сноб не тот, кто реагирует на разные паскудства жизни, а тот, кто не обращает на них внимания. Одевался он просто, но был аккуратен и ни разу не появился на работе в мятой рубашке. Его узкие ладони переходили в тонкие, музыкальные пальцы, а глаза на суховатом лице нередко излучали насмешку. Местечковый снобизм Артёма Олеговича ничем внешним не подчёркивался. Снобу ведь это не нужно. Он иронично относился ко всему, что происходило вокруг, и лишь неизменно испытывал досаду, когда при нём в разговоре коверкали язык. «Типа того», «в натуре» – речевых уродцев, которые резали слух, хватало. Даже среди тех, кто в Асинске считался интеллигенцией, вместо «извините меня» в ходу было вульгарное «я извиняюсь». Пыжьянова это выводило из себя. Любой порядочный на первый взгляд человек, произносивший: «Я извиняюсь», сразу выпадал у него из числа интеллигентов.

Сегодня, воскресным вечером, Артём Олегович Пыжьянов ждал гостью.

Вчера, в субботу, он заглянул в городской музей. Не затем, чтобы освежить в памяти историю Асинска, а чтобы разнообразить свободное время. Осмотрев чудовищные бивни мамонта и прочую хребтово-рёберную атрибутику начального периода, он потом задержался у стенда металлического завода. Там среди старых документов был помещён торжественный рапорт трудового коллектива какому-то очередному партийному съезду. Коллектив клятвенно обещал съезду выточить, собрать, досрочно отправить и перевыполнить на столько-то процентов.

Артём Олегович стоял, похмыкивая, и тут к нему подошла молодая особа:

– Я сотрудница музея. Вас что-нибудь конкретно интересует?

– Да как вам сказать…

Он ткнул пальцем в стекло. Девушка оказалась адекватной. Они вместе поглумились над рапортом.

– Как вас зовут? – спросил Пыжьянов.

– Анастасия Голицына.

Артём Олегович удивился, и удивление было приятным. Как сноб, он имел слабость к аристократическим фамилиям и с ходу предложил:

– Приходите ко мне. Завтра, к восьми часам.

– Зачем?

– Хочу больше узнать о музейной работе. 

Конечно, за такое предложение можно было схлопотать по физиономии – со снобами это иногда случается, но она согласилась.

Тут Артём Олегович слегка озадачился. Он внимательно осмотрел работницу музея. Колечко на нужном пальце, понятное дело, отсутствовало. Её интимные способности тоже не поддавались определению. Девица была сухопарой (это минус), но с развитой грудью (это плюс). «Ну что ж, время покажет», – решил главный энергетик.

После разных семейных перипетий за Артёмом Олеговичем осталась двухкомнатная квартира в центре города, на втором этаже, достаточная для одинокого и неунывающего мужчины. Кстати, недалеко от городского музея.

Соблюдая давние традиции, местные ловеласы сами предпочитают ходить в гости к дамам. Это избавляет от лишних хлопот. А уж если кто отважится пригласить к себе, то норовит сварганить целую кастрюлю борща или такую же кастрюлю плова.

Артём Олегович борща варить не стал, но к визиту подготовился основательно: вынес мусорное ведро, выстирал грязные носки и даже смахнул пыль на люстре. Для ужина купил две бутылки креплёного вина и коробку конфет. А ещё, измельчив немногие составляющие, соорудил салат с крабовыми палочками. После чего решил: «Достаточно». 

Всё приготовленное и бумажные салфетки картинно выложил на журнальный столик. Столик придвинул к дивану. Поставил два фужера на тонких высоких ножках.

В назначенное время, минута в минуту, раздался звонок.

Хозяин сразу пригласил гостью к столику, усадил на диван. Сам разместился напротив, на крохотном стульчике. Гостья была в меру накрашена и без всякого выпячивания того, чем наделила природа. Волосы собраны в пучок на затылке, обыкновенное зелёное платье без глубокого выреза. Разве что серебряная брошь на левой груди подчёркивала особенность визита. Пыжьянов намётанным глазом отметил эту деталь, но не подал вида.

На Артёма Олеговича напал прилив вдохновения. Осыпав девушку комплиментами, он попытался больше узнать о ней.

– Каким образом вас занесло в этот заштатный городок? – трещал он. – Я понимаю, замок в Петергофе, вилла под Парижем с фамилией Голицына сочетаются. Но Асинск? Асинск!

Гостья загадочно улыбалась.

– Вы не потомок тех декабристов, что под Иркутском выкапывали руду? Семейные кандалы в шкафу не храните?

– Давайте выпьем, – сказала Анастасия Голицына.

– Если я женюсь на вас, я возьму вашу фамилию!

Гостья по-прежнему была немногословна.

Едва прикоснулись к крабовому салату, как хозяин налил по второй.

– Откуда в нашем музее бивни мамонта? – спросил главный энергетик, меняя тему. – Я ещё могу понять, бивни древних шахтёров – куда ни шло, но мамонты? Мамонты!

– Берега Яи подмыло, и бивни оказались снаружи.

– Эти чудища и впрямь здесь жили?

– Конечно.

– Хорошо, что они не уцелели до наших времён. Только представьте: глава города – мамонт, его заместители – мамонты, население – мамонты. И у всех бивни.

Гостья кисло усмехнулась. Шутку она не оценила.

После четвёртой Анастасия Голицына наконец оживилась.

– Артём, вы любите живопись?

– Разумеется, – откликнулся Артём Олегович, выбирая из тарелки нарубленные крабовые палочки.

«Надо было ещё котлет нажарить, а то и пожрать нечего», – подумал совсем не по-снобски.

– Нет, я серьёзно.

– И я серьёзно.

– А что вам больше всего нравится? Какое направление?

К такому повороту Пыжьянов был не готов.

– Импрессионизм, – назвал первое, что пришло в голову.

– А кто из импрессионистов?

Тут Артём Олегович напрягся. Выделить Ван Гога – слишком примитивно. Перебрав в памяти несколько имён, сказал:

– Гоген.

– Гоген? Забавно! Я ожидала, что вы назовёте Базиля, Бернара, Либермана или, на худой конец, Адольфа Монтичелли. 

Артём Олегович отодвинул бокал и уставился на гостью. Он не привык чувствовать себя идиотом.

– Но с Гогеном вы попали в точку! Это ведь и мой любимый художник! Представляете, какое совпадение?

– Да уж… Не верю своим ушам.

– А известно ли вам о том, что композиция Гогена «Источник» была продана в тысяча восемьсот девяносто седьмом году всего за сто шестьдесят франков?

– Неужели?

– Конечно! Это ж почти даром. А ведь сам Гоген, как мы с вами отлично понимаем, был великий человек! И судьба у него сложная.

– Что-то я запамятовал, напомните мне о сложной судьбе.

– Ну как же?! Он заявлял, что в жизни его никто и ничто не связывает, что даже с женой и детьми он не считается.

Таких познаний Артём Олегович вынести не смог. В его голове смешалось всё: импрессионисты, Гоген, подсолнухи Ван Гога. Он встал со стульчика, пересел к гостье и обнял её за плечи.

– Я извиняюсь, – пролепетала Анастасия.

Пыжьянов замер, затем вздохнул…

Далее, как указано в каком-то романе, «над сценой падает занавес».

 

В понедельник Волкова на работе ждал сюрприз.

С утра по внутреннему телефону позвонил Ракитин:

– Скажи, инженер по охране труда, ты в курсе, что у нас сторож травмировался? Ночью. Прямо на смене! Мне только что из больницы передали.

Юрий Михайлович похолодел:

– Неужто нападение?

– Нет. Упал и рёбра сломал, в количестве трёх. И с позвоночником что-то. Я ещё могу понять – одно ребро. Но где у нас можно свалиться так, чтобы сломать сразу три ребра? Возьми машину, поезжай и разберись.

Много месяцев на производстве не было травм – как-то умудрялись избегать! Заслугой своей инженер по охране труда считал это отчасти. Народ в «Ремстройналадке» разумно полагал, что лучше не калечить себя, чем калечить. Но всему хорошему однажды наступает конец.

Завкадрами Кристина Модестовна достала с полки личное дело: Вяткин Корней Матвеевич, пенсионер, работает сторожем два года. Карточка три на четыре запечатлела вытянутое плутоватое лицо. Волков вспомнил: видел такого, поднимает и опускает шлагбаум на воротах для проезжающей техники.

– Куда путь держим? – полюбопытствовал Сеня Голубь, когда Волков устроился рядом в жигулёнке. – Опять к твоей даме в Центр занятости?

– Не угадал. В городскую больницу, отделение травматологии.

– Михалыч, – сказал Сеня, – с тобой не соскучишься! Кому башку оторвали?

– Никому. Сторож травмировался.

– Живой пока?

– Живой.

– Тогда ладно.

Выехали.

– Смотрел вчера шоу по телевизору? – начал разговор Сеня, ловко объезжая ямки. – Ну, то самое, где друг с другом лаются?

– Не смотрел. А что там было?

– Сказали, что средняя зарплата по Москве восемьдесят шесть штук! 

– В столице так и положено.

– А у нас где такую найдёшь?

– У нас не Москва, – заметил Волков.

– Ты скажи мне, почему у нас так нельзя?

– Что значит «нельзя»? Можно! Надо всю страну назвать Москвой и сделать такие же зарплаты.

– Михалыч, как тебя, такого умного, баба терпит? 

Городская больница занимала обширную территорию с высокими деревьями, дорожками вдоль корпусов и обтёртыми скамеечками.

Пострадавший лежал в палате на втором этаже. Внизу Волкову выдали белый халат, без халата не пропускали. Халат оказался узкий, с короткими рукавами, и, засунув в них руки, инженер по охране труда почувствовал себя так, как будто его спеленали. 

– А больших халатов нет? – поинтересовался он, с усилием выпутавшись из рукавов.

– На вас разных размеров не напасёшься, – донеслось из-за решётчатой перегородки. – Берите что есть и радуйтесь!

– Как же тут радоваться? – возмутился Волков.

– Гражданин, я сейчас охрану крикну!

Лицо у выдающей халаты было словно засиженное мухами.

Ничего не оставалось, как просто накинуть халат на плечи.

Однако прежде чем отправиться в палату, Юрий Михайлович заглянул в помещение с табличкой: «Кабинет врачей».

Кабинет располагался тоже на втором этаже, сразу за лестницей справа. Врачей на месте оказалось немного, всего один. Упитанный господинчик с бородкой делал запись в конторской книге. Он напоминал Чехова, только не худого, измученного чахоткой, а сильно растолстевшего. Даже очки с круглыми стёклами в тонкой оправе можно было принять за пенсне. Авторучка летала по странице, заполняя линейки кривым неразборчивым почерком. Плохо отутюженный халат облегал его, однако на округлых плечах мятость халата в глаза бросалась не очень.

Профессия целителя иногда скверно влияет на характер. Вот и этот благообразный господин, ежедневно вникая в человеческую природу, с трудом терпел не только искалеченных, но и здоровых. Он подозревал жителей Асинска во многих смертных грехах, в том числе в умышленном членовредительстве: «Зимой, когда холод сковывает городские улицы и работать на производстве, прямо скажем, удовольствие так себе, все палаты в травматологическом отделении забиты под завязку. Иных пациентов даже приходится помещать в коридоре. Летом же, в пору отпусков и созревания всякой зелени на огородах, народа сюда попадает мало. Знают, сукины дети, когда кости ломать!»

Строго взглянув на вошедшего, врач сразу дал понять, что к разговорам не расположен.

– Да, вчера привезли, в четыре утра. Он во время дежурства свалился с лестницы. 

– Трезвый или пьяный? – сразу спросил Волков.

Врач нехотя отложил авторучку и пожал круглыми плечами:

– Мы кровь на анализ берём только у тех, кто попал в автоаварию, кого вытащили из-за руля.

– А у нашего сторожа?

– У вашего сторожа, когда он падал, водительское сиденье под задницей отсутствовало. Так что ничего сказать не могу.

Тогда Волков понизил голос и спросил:

– Травма серьёзная?

– Средней тяжести.

– А какая травма считается средней тяжести?

От большого числа вопросов врач поморщился.

– Три ребра сломаны, два позвонка смещены. С пятого этажа на носилках спускали.

– С какого пятого этажа? – оторопел инженер по охране труда. 

Врач снова пошевелил полными плечами, как будто устраивая их поудобнее внутри халата.

– Вы что, не знаете, какие бывают пятые этажи?

– У нас главная контора и та двухэтажная. 

– Пострадавшего из дома забирали. А он на пятом этаже живёт.

– Как из дома? Он же на работе травмировался!

– Мы в такие тонкости не вдаёмся, это вы с ним сами разбирайтесь.

Врач снова взялся за авторучку.

Озадаченный Волков в халате, рукава которого развевались, как флаги, полетел к пострадавшему.

В палате было одно большое, до потолка, окно. За окном стояли деревья. В открытую форточку влетала скандальная птичья разноголосица. Четыре койки размещались в палате, но заняты оказались только две.

– А! – сказал Вяткин. – Вот и начальство ко мне пожаловало.

Сосед Вяткина, в трико и майке, с толстой загипсованной ногой, схватил костыль и упрыгал в коридор. Юрий Михайлович поискал глазами стул, перенёс от двери и присел рядом.

Сторож Вяткин, тощий, жилистый и длинный, лежал под капельницей. Серые, в трещинах подошвы упирались в железную спинку кровати. Голую грудь, бока и руки покрывали синяки и ссадины, в трёх местах залепленные пластырем. Однако глаза смотрели бойко и даже слегка нахально. Свободной рукой он держал огромное красное яблоко, которое с хрустом грыз. 

– Шикарно устроился, Корней Матвеевич, – сказал Волков, когда поздоровались.

– Я-то? Получше, чем в санатории. Лежу как министр. Даже уткой персональной обеспечили!

– Не может быть!

– Загляни под койку. Врачи вежливые, ни один матом не ругается. Кормёжка трёхразовая, борщ обязательно с мясом, гуляш, компот из персиков. Иногда лапша, иногда рассольник. Вот только чёрной икры почему-то не приносят.

– Я разберусь, – пообещал Волков.

– Как только три ребра зарастут, я пару других сломаю, чтоб сюда обратно.

– Повремени пока. Давай с этими, которые не заросли, разберёмся. Излагай, Корней Матвеевич, что произошло.

– А чего излагать? – зачастил Вяткин. – Излагать особенно нечего. Утром в субботу заступил на дежурство, всё чин чинарём. Охраняю территорию, хожу, надзираю, под ноги поплёвываю. То есть слежу за порядком. А ночью это и случилось. При очередном обходе решил спуститься в подвал, где бытовки. Ну и сковырнулся.

Вяткин сжал губы, мол, выложил всё.

– Скажи, Корней Матвеевич, зачем тебя ночью в подвал понесло? Что ты там забыл?

– Тут дело такое: в подвале что-то шуршало. Подозрительно так: шур-шур, шур-шур. – Вяткин вспомнил про яблоко в руке и отхватил зубами кусок.

– Мышь, что ли?

– Какая мышь?! Нет.

– Погоди-погоди, я ничего не понимаю. Что там могло шуршать?

– Вот и я подумал: «Само по себе ничего шуршать не будет». А если шуршит – значит, непорядок. Значит, есть неопределённость.

– Давай подробно. Как шуршало?

– Как будто кто-то пытается открыть бытовку. Ключом елозит по замку, а в скважину не попадает. 

– Кому бы ночью понадобилось в бытовку?

– В том-то и дело, что некому!

– И что дальше? 

– Фонариком посветил – сверху ничего не видно. 

– Надо было уйти, утром бы посмотрел!

– Я сразу и ушёл. Ведь чёрт его знает, что там, в темноте. Ещё получишь чем-нибудь тяжёлым по голове. Мне это надо?

– А потом?

– А потом вернулся: шуршит ведь! Только на лесенку встал – и прямо сверху до самого низа кубарем! Там ступеньки как мылом смазаны.

– Каким ещё мылом?

– Я откуда знаю? Но нога так и покатилась! К тебе вопрос: почему нам не дают ботинки, чтоб подошва не скользила?

– Ботинки сторожам не положены, только костюм с водоотталкивающей пропиткой.

– И костюма я сроду не видел!

– Ты раньше где работал?

– Я-то? Сперва на стекольном заводе. До самого девяносто восьмого года, пока его не добили. Потом только у частников.

– Спецодежду везде давали?

– Нет. Но обещали везде. А тут не обещают даже.

– Деньги будут – тогда купим.

– Вот потому и рёбра ломаем!

– А не надо ломать. Объясни, Корней Матвеевич, чего тебя в сторожа потянуло? Чего тебе дома не сидится? Пенсия ведь есть! Валялся бы на диване, телевизор смотрел.

– У меня две младшенькие в институте. Знаешь, что такое студентки? Они, скажу тебе, черпают большими ложками!

Юрий Михайлович перевёл разговор:

– Во сколько это случилось?

– В половине первого.

– А потом?

– Потом огляделся. Хорошо – фонарик, когда падал, не разбил, но, главное, шуршать перестало. Я ещё прислушался: что за чёрт? Не шуршит! Как будто и не было ничего! Вылез кое-как, жене позвонил – так, мол, и так. Жена примчалась на такси, забрала меня и отвезла домой.

– А почему не сразу в больницу?

– Так я, это… грязный был. Она меня обмыла.

– В квартиру сам поднимался?

– Сам.

– На пятый этаж?

– На пятый этаж.

– Начальника хозцеха в известность поставить нельзя было?

– Ночь же.

– База осталась без охраны.

– Я Лутошкину, сменщику своему, звонил, – Корней Матвеевич смотрел на Волкова так, словно открывал душу нараспашку, – а он, курва, не отвечал. Спал, наверно.

– На пятый этаж ты взлетел сам, а спускали тебя на носилках. Травма была в половине первого, а скорая тебя доставила в четыре утра. Три с половиной часа чем занимался?

– Так я думал, отлежусь маленько. Вздремну – и пройдёт. Я однажды с мотоцикла полетел – все кости болели. А наутро проснулся – и хоть бы что! Но, видно, счастье не всегда бывает, раз на раз не приходится.

Глаза Вяткина глядели всё честнее и честнее, меж тем Юрия Михайловича начали раздирать сомнения.

– А ты точно травму на рабочем месте получил?

– Где ж ещё?

– И никуда не отлучался?

– И никуда не отлучался!

– Врач сказал, что у тебя спина сильно пострадала.

– Пострадала! – весело согласился Корней Матвеевич.

– Со смещёнными позвонками не тяжело было прыгать вверх по ступенькам?

Глаза Вяткина затуманились, он помедлил, вздохнул и твёрдо сказал:

– Тяжело. Уж так тяжело, что никому не пожелаю. Поднимаюсь на свой этаж и чувствую, как они смещаются – аж хрустят. И на сердце неспокойно, ведь свой пост оставил без охраны!

«Ну жук!» – подумал Юрий Михайлович, а вслух сказал:

– Ладно, лежи, отъедайся.

Прежде чем покинуть больницу, Волков опять заглянул в кабинет к врачу. Тот ещё не оторвался от конторской книги и заполнял плохим почерком очередную страницу.

– Скажите, можно ли с такими травмами, как у Вяткина, самостоятельно подняться на пятый этаж?

Врач отложил авторучку. В голове у него возникли разные ответы, но он счёл за лучшее сказать обтекаемо: 

– Знаете что, обратитесь в скорую помощь. Бригада, которая его забирала, даст вам подробные разъяснения.

На том и расстались.

Оформление несчастного случая проводится по строго определённому порядку. Для начала приказом создаётся комиссия по расследованию, не меньше трёх человек. Комиссия тут же приступает к делу: те, кто оказались очевидцами события, должны написать объяснительные, припомнить всё, чему были свидетелями. Фотографируется место происшествия или изображается наглядная схема. После досконального изучения обстоятельств составляется протокол, обязательно с выводами. Кто-нибудь из начальников может даже схлопотать выговор. При этом разные дополнительные бумаги лишними не бывают. А вот в ситуации с Вяткиным имелся существенный изъян: отсутствовали очевидцы.

– Возвращаемся на базу? – спросил Сеня Голубь.

– Нет, сейчас на станцию скорой помощи.

– А туда зачем?

– Неясного много. – И скомандовал: – Вперёд!

Азартная штука – расследование. Стоит только взяться – и пошло-поехало! Даже мирный, не начитавшийся детективов инженер по охране труда может попасть под его пагубное влияние. Вот и Волков вдруг почувствовал себя ищейкой! Юрий Михайлович всей силой своего ума пытался вообразить, как человек с тремя поломанными рёбрами и повреждённым позвоночником взбирается на пятый этаж, пусть даже ползком, цепляясь за перила, и пусть его старательно подталкивает жена. Но вообразить никак не мог. Не укладывался в голове этот героичес­кий бросок на пятый этаж!

 

Начальник станции скорой помощи Наталья Валентиновна Дудченко, женщина средних лет с миловидным лицом, налила минералки «Аллея источников» № 17 и тремя крупными глотками осушила стакан. Затем икнула, платочком вытерла губы, закрутила крышку на бутылке и задумалась: «Чем бы ещё заняться?» С самого утра, с восьми часов, Наталья Валентиновна скучала в своём кабинете. Ничего срочного, что требовало бы её участия как начальника скорой помощи, пока не предполагалось. Все машины скорой вместе с экипажами колесили по городу. Асинцы, которые редко ломали кости в летние месяцы, болеть всё-таки не отказывались: то желудок, то печень, то сердце прихватит. Особенно вредным было старшее поколение – оно никак не желало оставаться здоровым.

Наталья Валентиновна уже изучила в интернете свой гороскоп на неделю. Тельцам в ближайшее время не сулили никаких неприятностей, а в пятницу их подкарауливали большие деньги. Известный астролог прямо сказал: «Вас ожидают большие деньги!» Тщательно подумав, Наталья Валентиновна поняла, что большие деньги ей ниоткуда не грозят, но то, что отсутствовали неприятности, уже обнадёживало. Затем она сделала запрос о курортных местах Кипра и Турции и заодно выяснила стоимость путёвок. Отпуск у неё намечался в середине августа, но она никак не могла выбрать, на каком теперь берегу ей дешевле покрыться шоколадным загаром. Дополнительным вариантом рассматривалась Юго-Восточная Азия, но, поколебавшись, Наталья Валентиновна Азию всё-таки отмела: дважды уже побывала там, хватит. И потом ей не понравилось, когда в её комнату заполз скорпион.

Понемногу курортные дела затянули её. В самый горячий момент, когда мысли начальника скорой помощи всё ещё разрывались между Турцией и Кипром, раздался стук в дверь.

– Можно к вам? – спросил Волков.

Курорты отодвинулись в сторону.

– Да, разумеется. Входите.

Но Юрий Михайлович и так уже шёл к столу. Объяснив, зачем он здесь, Волков извиняющимся голосом спросил:

– Как бы мне побеседовать с теми, кто забирал нашего сторожа?

– Не получится, – улыбнулась Наталья Валентиновна. – Бригада на выезде. 

– Вот не повезло! – в сердцах воскликнул инженер по охране труда. – Мне с ними обязательно надо поговорить!

Наталья Валентиновна, для которой появление посетителя обещало хоть какое-то разно­образие, любезно указала на стул:

– Да вы не отчаивайтесь. Может, я попробую помочь? 

– Что ж, ничего другого не остаётся. – Юрий Михайлович сел и с ходу приступил к главному: – Скажите, мог ли человек, ночью свалившись в подвал, выбраться с такими травмами обратно, а потом ещё и влезть на пятый этаж?

– Хотите минералки? – предложила Наталья Валентиновна.

Волков от минералки отказался.

– А я выпью. Душно, знаете ли…

– Так мог или не мог? – после паузы направил Волков разговор.

Наталья Валентиновна ответила не сразу.

– Понимаете, человеческий организм не машина, не из колёсиков и не из винтиков сделан. При одной и той же травме у разных людей реакция разная. И потом в эректильной фазе шока пострадавшие иногда не оценивают своего состояния.

Волков никогда не слышал об эректильной фазе. Она его насторожила.

– Как это?

– Ну вот курице отрубят голову, а она ещё некоторое время бегает по двору.

– Но у нас не курица, у нас сторож. – И для большей убедительности добавил: – Вяткин его фамилия.

– Какая разница, Вяткин или не Вяткин? Случается, что в человека стрельнули и попали. Ему надо падать и умирать, а он продолжает вести себя, как будто его лишь слегка царапнуло. Недолго, правда.

– В Вяткина никто не стрелял!

– Я ж говорю вам: эректильная фаза шока. Зачем этот сторож ночью полез в подвал?

– По его словам, там что-то шуршало.

– Вот! Если он слышал шуршание, значит, нервы его напряглись. Он свалился, был возбуждён и вылез.

– Со смещёнными позвонками?

– Со смещёнными позвонками!

– И с тремя поломанными рёбрами?

– И с тремя поломанными рёбрами!

– А после того как жена привезла его домой, мог он в этой фазе взобраться на пятый этаж? 

Наталья Валентиновна опять задумалась.

– Тут сложнее. Фаза длится до пятнадцати минут.

Прозвучавший ответ не устроил Волкова.

– Так всё-таки мог или не мог?

Наталья Валентиновна зачем-то посмотрела в окно.

– В прошлом месяце на улице Красноярской муж с женой дома распивали спиртные напитки. И муж назвал жену нехорошим словом. Знаете, как бывает между своими? Но жена обиделась и схватила нож. В результате восемнадцать колотых ран.

– И что?

– Представьте, выжил! И даже сам вызвал скорую. Как написали в газете: «В состоянии аффекта». А это – эректильная фаза. Мало того, у него и в машине ещё хватило сил поносить жену тем самым словом, за которое поплатился. Зимой ещё был случай. На Пятьдесят лет Октября жилец ночью выпал с третьего этажа. Переломался весь. Но дополз до подъезда и потому не замёрз.

– Невероятно, – пробормотал Волков.

– А вот и такой факт: один сосед получил от другого удар топором по голове.

– И тоже остался жив?

– Нет, – с сожалением сказала Наталья Валентиновна, – но с расколотым черепом успел пробежать двести метров.

– Чудеса, однако… Но как же быть с Вяткиным?

Наталья Валентиновна отвечала уклончиво. Ответ свёлся к тому, что возможности человеческого организма, как было только что сказано Юрию Михайловичу, не изучены до конца.

– Вы мне хотя бы напишите бумагу, что из дома по лестнице его спускали на носилках.

– Напишем, – охотно согласилась Дудченко. – Почему не написать? Если это вам чем-нибудь поможет.

Необыкновенные свойства эректильной фазы убедили Волкова не полностью. Он сам однажды ногу ломал и никакие пятнадцать минут со сломанной ногой не бегал и даже не стоял на ней, а сразу упал и закричал от боли. И вообще в этом деле что-то подозрительно много всякого таинственного и загадочного: барабашки в подвале скребут в замках, сторож с поломанными рёбрами лезет на пятый этаж. Перебор, мистика какая-то!

Получив нужную бумагу, Волков удалился.

– Не заснул? – спросил он Сеню, забираясь в жигулёнок.

– Нет. Сидел и думал.

– О чём можно столько времени думать?

– О разном.

– А всё-таки? – заинтересовался Волков.

– Я слышал, на каком-то острове женская красота считается от толщины. Чем толще, тем красивей. Если барышня умещается на одном стуле, она не красавица! Представляешь – иметь такую жену? Она сожрёт всю зарплату!

– Да, – вздохнул Волков. – У людей чего только не бывает.

…А Наталья Валентиновна опять окунулась в интернет.

– О! – сказала она вслух. – Как же я Грецию упустила? Там ведь шубы недорогие! Ну-ка, ну-ка, сколько стоит путёвка в Грецию?

Через пять минут решение было принято: она летит в Грецию! Отдых отдыхом, а шуба зимой – вещь нужная!

 

На базу Юрий Михайлович приехал, обуреваемый сильными подозрениями. Не заходя в кабинет, сразу побежал к новой конторе и, пригнув голову, чтоб не удариться о навес, спустился по ступенькам в подвал. Все четыре бытовки, в которых утром и по окончании смены переодевались сварщики и монтажники, были на замке: народ работал на объектах. Волков подёргал ручки, проверил одну за другой замочные скважины, даже заглянул в них – никаких царапин не обнаружил. Вернувшись к лестнице и присев на корточки, обследовал пол, надеясь увидеть засохшие пятна крови.

– Ведь если сторож так расхлестался, – бормотал он, – должна же быть кровь! 

Но следы крови отсутствовали. Затем, выбравшись из подвала, дотошный исследователь внимательно осмотрел верхние ступеньки. Не были ступеньки скользкими. Не бы-ли!

В раздумье постояв над ступеньками, Волков направился в отдел кадров – поделиться с Кристиной Модестовной своими наблюдениями. 

Три шкафа в отделе кадров занимали личные дела и прочие сведения о работниках «Ремстройналадки». Вся подноготная о тех, кем гордилось предприятие и кем  не очень (злостными нарушителями трудовой дисциплины), хранилась тут. Сведений набралось столь много, они так плотно забили полки, что было удивительно, как боковые стенки шкафов выдерживают напор изнутри. Обширный стол тоже изнывал под гнётом: по краям буквой «п» были навалены мятые канцелярские папки – настолько пухлые от содержимого, словно готовы вот-вот разродиться. Папки образовывали беспорядочный, но прочный и внушительный бруствер. Внутри этого хаотического укрепления на маленьком свободном пятачке поместился монитор на хлипкой ноге, чашка горячего чая и плетёная вазочка с конфетами и печеньем. Домашнее печенье – его рецепт был выловлен из интернета – носило название «Нормандское» и украшалось тонкими извилистыми полосками шоколада. Помимо главного стола, сразу у входа жался к стене ещё один столик – попроще, для посетителей. За ним алчущие влиться в ряды ремстройналадчиков писали заявления о приёме.

Укрывшись, как солдат в окопе, за оборонительным бруствером, начальник отдела кадров Кристина Модестовна Челубеева не швыряла печенье во входящих, а грызла его сама и, вытягивая губы, по чуть-чуть отхлёбывала чай.

– Сдаётся мне, не падал наш сторож с лестницы! – громко объявил Юрий Михайлович, переступив порог.

Мысли заведующей кадрами были заняты куда более важным: «Печенье получилось сухим. Масла положила маловато!» Она не сразу вникла в сказанное Волковым.

– Как это не падал? 

– А вот так. Не падал – и всё!

Кристина Модестовна сдвинула брови и громко захрустела печеньем. 

– А что же он тогда делал?

– Это, Кристина Модестовна, вопрос очень занимательный. – Инженер по охране труда изложил результаты расследования и закончил словами: – Сдаётся мне, что ночью его здесь не было вовсе.

Кристина Модестовна, недоверчивая, как и все прожжённые кадровики, сразу ухватилась за эту мысль:

– Если он, как вы говорите, отсутствовал, я тогда не знаю… Вызываем Мамрукова!

Начальник хозцеха Анатолий Анатольевич Мамруков находился в середине того возраста, который считается счастливой молодостью. И всё-таки счастье оказалось неполным: природа трудилась над ним, видимо, в период аврала. Не то чтобы толст, но широк до такой степени, что в некоторые двери входил исключительно боком. Роста он был гораздо ниже среднего, как будто мешала сверху ограничительная планка, мол, выше – ни-ни. Вот и растаскивало его в стороны. Пиджаки он заказывал у частников, потому что ни одна швейная фабрика не могла представить себе таких невероятных пропорций. А брюки покупал огромных размеров, но штанины потом укорачивал чуть ли не на полметра. Из плеч, как слоновья нога, поднималась могучая шея. То, что наросло сверху, над шеей, имело приплюснутый нос, жёсткие вьющиеся волосы и столько заносчивости под черепной коробкой, что хватило бы на четверых. С Волковым Мамруков разговаривал, как бы процеживая слова через сито. Волков терпеть его не мог.

Едва появившись в дверях, начальник хозцеха выбрал незанятый стул, развалился на нём и закинул одну короткую ногу на другую, поигрывая носком сандалии. 

Кристина Модестовна ринулась из-за бруствера в атаку:

– Анатолий Анатольевич, вы знаете, что один из ваших сторожей находится с травмами в городской больнице?

Вопрос свой она подкрепила зловещим хрустом.

Мамруков прищурился, словно целясь. Кристина Модестовна опять укрылась за папками.

– Как бы я этого мог не знать? Мне уже доложили.

– У кого Вяткин в субботу принимал дежурство?

– У Гнездиловой, она ему утром смену сдала.

– С неё надо взять объяснительную записку, во сколько это случилось, в каком он был состоянии, не попахивало ли от него водкой.

Мамруков сразу отмел поползновения вовлечь его в сомнительные разборки.

– Я тут при чём? Берите. 

– То есть как «берите»? Вы начальник хоз­цеха или кто?

– И что из того, что я начальник хозцеха? Я ему, что ли, рёбра ломал?

Кристина Модестовна не сразу переварила его слова. 

– Когда ваши люди дежурят ночью, их кто-нибудь проверяет?

Мамруков шевельнул могучей шеей:

– Чего их проверять?

– В случае с Вяткиным есть очень серьёзные основания полагать, что с субботы на воскресенье он отсутствовал на рабочем месте.

Мамруков качнулся вперёд:

– Кому в голову пришёл такой бред?

– Неважно.

Анатолий Анатольевич скользнул взглядом по Волкову:

– Куда бы Вяткин мог деться ночью?

– Вот и нам интересно знать.

– Я, понятное дело, утром бываю на проходной, – Мамруков не прекращал поигрывать сандалией, – задаю разные вопросы, допустим: «Как смена прошла?», «Не случилось ли ночью каких происшествий?» Они докладывают, как положено.

Юрий Михайлович, молчавший до этого, отважился поинтересоваться:

– Значит, в ночное время сторожа предоставлены сами себе?

Мамруков даже не повернул головы.

– А кому ещё?

– Замечательно!

Из-за бруствера вновь раздался треск печенья «Нормандское».

– У нас и в выходные, и ночью люди тут без всякого контроля. Что хочешь, то и вытворяй. И спросить не с кого!

Мамруков сладчайшим голосом пропел:

– А вы хотели, чтобы я и ночью сюда бегал?

– Мы хотим доказать, что Вяткин отсутствовал ночью. Как это сделать?

– Никак. Станут мне оплачивать ночные проверки – тогда что-нибудь придумаю.

Он ушёл, не пряча брезгливой усмешки.

– До чего же наглый тип этот Мамруков!

Кристина Модестовна дала волю своему гневу. Хруст начался такой, словно трещали кости.

– Ведёт себя возмутительно! Какой начальник – такие и работники. Одни жулики у нас в хозцехе. Почему Ракитин его всегда в пример ставит?..

Юрий Михайлович отправился готовить приказ о создании комиссии по расследованию несчастного случая.

Дневные события по-своему повлияли на впечатлительного Волкова.

Ночью ему приснилось, что он со смещёнными позвонками и поломанными рёбрами очутился в глубоком колодце и хочет выбраться из него. Он шарит по стенкам, нащупывает ногтями выступы в земле, но земля осыпается.

Сверху смотрит в колодец исполнительный директор Эдуард Евгеньевич Ракитин и грозно кричит:

– Волков, не делай глупостей! С такими травмами ты не вылезешь!

– Ерунда, – отвечает Юрий Михайлович. – Вы ещё не знаете об эректильной фазе.

И карабкается наверх.

 

А почва в разных районах города продолжала оседать, где медленно, почти незаметно для глаз, а где рывком – на полметра, на три метра.

После первых дней, когда это было в диковинку, асинцы успокоились, притерпелись, и новые понижения воспринимались разве что как повод посудачить.

Москва, жившая за Уралом своими большими заботами, начинала всерьёз волноваться: что будет со страной после 2024 года, не провалится ли она? А здесь не было никаких волнений. Дни и недели струились неторопливо. Шагая утром на дежурку, Юрий Михайлович замечал в небе тонкие следы, оставленные реактивными самолётами. И если присмотреться, то и сами самолёты: они за дальностью расстояния превращались в стремительные точки. Полёты над городом сделались регулярными. Всё, что сильно волновалось или стремительно двигалось, было или далеко от Асинска, или высоко над ним…

На улице Лазо рухнул вниз кооператив «Умелец», поставлявший асинцам железные оградки для могил. Прямо вместе с готовыми оградками и рухнул! Крах «Умельца» привлёк внимание горожан. Одни говорили, что это дурной знак, что уж если такая контора проваливается, то ничего хорошего не жди. Другие мстительно ликовали: «Правильно, что провалился, туда ему и дорога: оградки были отвратительного вида и качества!»

Для жилых помещений последствия оказывались порой ужасными: падали стены, обваливались потолки.

В газете писали о поимке двух граждан без определённых занятий, которые пытались из раскатившегося по брёвнышкам дома утащить диван. А ещё к пострадавшим под видом волонтёров начали являться какие-то люди. «Асинские зори» предупреждали тех, кто слишком доверчив: «Требуйте документы, бойтесь мошенников!»

У предусмотрительного Володи уже бегала на цепи собака и злобно облаивала всякого, кто проходил по улице. 

– Нам ещё повезло, – перед сном говорил жене Юрий Михайлович, – и дом целый, и сами. А несколько человек загремели в больницу. С переломами.

– Это когда-нибудь прекратится? – продолжала допытываться Елена Петровна.

– Прекратится, Ленусь. Вот только пустоты в шахтах заполнятся, и сразу всё прекратится.

Было жарко, он скидывал с себя простыню.

Жена вздыхала:

– Татьяна на работе говорила, что тут не пустоты виноваты.

– А что?

– Грехи наши.

– А мы здесь при чём?

– Мы тоже не святые…

– И нагрешили на столько, чтобы провалиться на полтора метра? Не знаю, как ты, Ленусь, но я нагрешил самое большее на метр.

Елена Петровна сердилась:

– Тебе лишь бы ляпнуть что-нибудь!

Те, кто попал в переплёт, проявляли смекалку, стараясь приспособиться. В районе мясокомбината дома просели вместе с дорогой. Пострадавшие скинулись, наняли частника с бульдозером, и он сгладил подъёмы, чтобы не приходилось карабкаться по лестницам.

Паники нигде не наблюдалось.

Асинцы, по-прежнему упрямые в своём оптимизме, говорили:

– Ну разве это провалы! Мы ещё и не так провалиться можем! 

Поддержку городская власть оказывала пока исключительно на словах: раз в неделю на первой странице газеты появлялось коротенькое интервью с начальником отдела развития городского хозяйства И. В. Небольсиным за подписью всё той же М. Залюбовской. И. В. Небольсин, которого назначили ответственным за провалы, призывал потерпеть. Но призывал настолько неубедительно, настолько без огонька, как жених, которого против воли волокут в загс и который на самый животрепещущий для невестиной родни вопрос: «Согласны ли вы взять в жены?» – мямлит, что ещё не совсем нагулялся. О конкретной помощи упоминалось так же расплывчато. Мол, по мере поступления денег из федерального бюджета (а их, разумеется, когда-нибудь выделят) будет предоставлено новое жильё по федеральной программе переселения граждан из ветхого жилого фонда, ставшего непригодным для проживания в результате ведения горных работ на ликвидированных шахтах.

– Сохраню, – решала Елена Петровна. – Вдруг да пригодится.

И прибирала газету.

Однако на уме у асинцев были не одни провалы.

Когда-то, когда в столице танки только ещё готовились лупить снарядами по мятежному Белому дому, в Асинске развелось несчётное количество кафешек. Смелая задумка капитанов мелкого бизнеса заключалась в том, что мужское население на европейский манер после работы начнёт проводить здесь часок-другой, выпивая пару стаканчиков винца или рюмок водки. Но асинцы, подозрительные к европейцам, не изменили своим привычкам. Они пили или прямо на работе, или вечерком в гаражах, возле личных машин, сбегая сюда от бдительных жён. Задумка схлопнулась вместе с кафешками. То, что уцелело, можно было пересчитать по пальцам.

Крошечная забегаловка с лихим названием «Буржуй», судя по убогому интерьеру, не процветала. В углу подрёмывал посетитель, которого при всём желании никак невозможно было принять за буржуя. Ещё за одним столиком сидели двое. Один – Иванов Сергей, другой – электрик Костя. Завернули они сюда каждый сам по себе, но, увидев друг друга, обрадовались, хотя не далее как утром виделись в старой конторе и Иванов Сергей даже сделал Косте внушение по поводу криво прикрученной к стене розетки. А обрадовались потому, что выпить и не пообщаться – это не по-русски. Оба уже успели пропустить не по паре рюмочек.

Иванов Сергей был неравнодушен к полякам. Трудно объяснить, откуда взялось такое пристрастие, но этот достойный работник «Ремстройналадки» даже в лёгком подпитии не мог обойти любимую тему. Он, что называется, седлал своего конька.

– Ведь что такое поляки? – вопрошал Иванов Сергей и размахивал вилкой; с её зубьев во все стороны разлетались тонкие полоски капусты, их он не успевал донести до рта. – Это существа, противные природе! Я вам откровенно скажу: чтобы поляк превратился в порядочного человека, требуется два условия. Первое: он должен быть женщиной, и второе: ему необходимо выйти замуж за француза. Тогда при удачном стечении обстоятельств из него может получиться Мария Склодовская-Кюри.

– Когда я проходил службу в Германии… – Говорун Костя, способный в два счёта уболтать любого, сейчас изумлялся, что ему никак не удаётся вставить слово. 

– Вы не знаете Козинского? – не слушал Иванов Сергей. – Костя, как же вы можете не знать Козинского? Это кудесник, какого свет не видел!

– Я ничего не имею против кудесников, – пытался вклиниться обсыпанный капустной стружкой Костя. – Пусть кому-то перепадает своё и чужое, но я беру только своё – это мой принцип…

– Вообразите себе, – Иванов Сергей опять взмахивал вилкой и едва не попадал собеседнику в глаз, – он прямо из воды делает деньги. Да!

– Как это может быть?

– Он взял в аренду Третий Алчедат, запустил в него немного рыбки, и теперь, что ни день, народ валит на берега как очумелый. И по одному, и компаниями! Кто-то –  закинуть удочку, авось елец или карасик клюнет, а кто-то – искупаться, посидеть в беседке, приготовить шашлычок на мангале и под пару бутылочек мукузани скушать его. И за всё Козинский берёт звонкой монетой!

– Так он что, жулик?

– Нет, Костя, он поляк.

– Ничего, бог шельму метит. Этот Козинский ещё попьёт ананасную воду!

– Я видел много евреев, но всякий раз каких-то сомнительных. А вот поляки… Поверьте мне, Костя, вступив в Евросоюз, они оставят без штанов всю Европу!

– Когда я проходил службу в Германии, – подпрыгивал на стуле Костя, – там не было никаких поляков, и Германия была не та…

Дальше начинались рассуждения о политике в целом.

Тут требуется заметить, что среди мужского населения Асинска разговор о бабах не вызывал такого жгучего интереса, как разговор о политике. Каждый асинец имел на неё собственные взгляды и при этом ни в каких партиях не нуждался. Да и партия в городе имелась всего одна. Она состояла из десятка несгибаемых стариков и напоминала о себе раз в году, возлагая в конце апреля живые цветы к памятнику вождю рабочего класса. 

Дебаты, однако, через два часа завершились тем, чем они всегда завершались в городе в последнее время.

– Вот скажите мне, Костя, – пытал Иванов Сергей электрика, который уже стал несколько задумчив и, вытянув хромую ногу, с удивлением рассматривал её. – Только честно скажите, как истинный русский патриот, а не как человек, побывавший в Германии: зачем Асинск проваливается? 

 

Комиссия по расследованию несчастного случая со сторожем Вяткиным была создана. Комиссия состояла, как и полагается, из трёх человек. Помимо Волкова, в неё вошли главный энергетик и кадровичка, но активное участие в разбирательстве принял только сам Юрий Михайлович. Его по-прежнему не оставлял азарт. Такой азарт ощущает ищейка, бегущая по следу. Остальные члены комиссии оказали ему абсолютное доверие, заранее соглашаясь с любыми заключениями, к которым он придёт.

Во вторник, в девять утра, сторож Гнездилова только успела опустить шлагбаум за выехавшим погрузчиком, что она делала не покидая проходной, как к ней явился сам инженер по охране труда. На диванчике рядом с окном лежало вязанье – детский свитерок, и сторож Гнездилова засуетилась, пряча его вместе со спицами и клубком в ящик стола.

– Скажите, это у вас Вяткин принимал дежурство в субботу? – задал первый вопрос Юрий Михайлович, присев на диванчик.

– В какую субботу?

– В эту субботу, когда травмировался.

– В эту субботу?

– Да, в эту субботу.

– Мы всё делаем как полагается, у нас друго­го не бывает.

– То есть утром в субботу он явился сюда, вы расписались в журнале, что дежурство сдали, а он расписался там же, что дежурство принял. Так было?

Сторож Гнездилова шмыгнула носом.

– Мы, это… Чего в нём расписываться? И так всё понятно: пришёл-ушёл, собачку покормить надо. А журнал Анатолий Анатольевич забрал.

– Замечательно! – сказал Волков. – Нарушение за нарушением. Как же вы работаете?

Сторож Гнездилова совсем потерялась.

– А что я? Я ничего. Мне с внучкой надо было к девяти в детскую поликлинику. У неё ушко заболело.

– Но Вяткин в восемь утра на смену явился?

– Я ж говорю, в восемнадцатый кабинет. На девять часов записаны были.

– Вы дежурство Вяткину передавали или не передавали?

– И у деда моего – давление. Скачет и скачет. Фельдшер ему запрещает волноваться.

– При чём тут дед?

– Я ж и говорю, всё одно к одному.

Волков начал терять терпение.

– От вас требуется объяснительная, во сколько Вяткин пришёл, когда вы сдали ему дежурство. Вот вам лист, вот вам ручка. Изложите прямо сейчас на бумаге.

Тут к оробевшей старушке внезапно вернулась решимость.

– Ничего я писать не буду! – твёрдо заявила она.

– Как не будете? – не понял Волков.

– Не буду – и всё! Не я расшиблась, а он. Если он упал, пусть тогда сам и объясняет.

– Нет, так не годится. Человек травмировался. Создана комиссия, она расследует причины, а уж потом сделает выводы.

Гнездилова замотала головой:

– Ничего я не знаю. Пусть Анатолий Анатольевич пишет!

– И Анатолий Анатольевич тоже напишет, – пообещал Волков. 

Но сторож Гнездилова не слушала:

– Нечего было падать! Кто его просил? Я собачку кормлю, свитер внучке почти связала, и у меня на смене порядок.

– Хватит разговоров. Пишите объяснительную!

– Нет! – Сторож Гнездилова даже руки за спину убрала.

– Каждый человек обязан писать объяснительные, если этого требуют обстоятельства, – взялся объяснять Волков. – Без объяснительной – никак.

– Ничего я писать не буду!

Изумлённый и раздосадованный инженер по охране труда и промышленной безопасности так ни с чем и покинул проходную.

 

Юрий Михайлович ещё дважды спустился и поднялся по злополучной лестнице. Ступеньки по-прежнему не скользили. К тому же под рукой находились перила. Даже потеряв равновесие, Вяткин мог схватиться за них. Нет, нечисто было с этой травмой. Совсем нечисто. Чтобы сместились позвонки и сломались рёбра, Вяткину надо было как следует разбежаться. Или скатиться вниз несколько раз подряд.

В среду Волкову позвонила государственный инспектор труда Елизавета Фёдоровна Шапарь.

– Послушайте, Волков, вот чего я от вас не ожидала, так это сокрытия производственной травмы. У вас человек покалечился, а вы мне не сообщаете!

– Травма есть, я не отрицаю. Но возникли сомнения, производственная ли она?

– Как это? 

Волков объяснил.

В ответ после небольшой паузы последовало:

– Хорошо, разбирайтесь.

Через час она перезвонила.

– Мне передали документ из полиции. Я сейчас по электронке сброшу. Ручаюсь, вам будет интересно.

Документ гласил: «Поясняю, что мой супруг Вяткин Корней Матвеевич работает в ООО «Ремстройналадка» сторожем. 24.06 около 4 часов 10 минут мой супруг пришёл домой, пояснив, что когда обходил территорию базы, то упал с лестницы, так как ступеньки скользкие и он поскользнулся. Дома ему стало плохо со спиной, и я вызвала скорую помощь, после чего моего супруга Вяткина Корнея Матвеевича увезли в Центральную городскую больницу. С моих слов записано верно. Мною прочитано».

– Вот это да! – сказал Юрий Михайлович. – Значит, никакого такси не было? Значит, сам пришёл? Без жены? С двумя смещёнными позвонками и тремя сломанными рёбрами? И смещённые позвонки не мешали? Это похлеще, чем взобраться на пятый этаж!

 

Супруга Вяткина появилась через два дня. Она была небольшого роста, крепко сбитая, с дамской сумочкой, которую держала в руке.

В прежние годы она работала продавцом. Это было славное время, когда что похуже – лежало на виду, а что получше – пряталось в подсобках. Супруга Вяткина знала про людей всё. Люди делились на два сорта: на тех, кто достоин дефицита, и тех, кто без него обойдётся. Тренированным глазом она сразу отметила, что Волков не тот человек, кого надо оделять сервелатом из-под прилавка.

– Мне сказали, что у вас надо забрать протокол несчастного случая.

Юрий Михайлович оглядел гостью. «Скандала не миновать», – подумал он.

– Да вы присядьте.

– Некогда мне рассиживаться. Корней Матвеевич в больнице, а на меня столько дел навалилось – не знаю, за что хвататься!

Но, говоря это, всё-таки опустилась на стул, достала из сумочки платочек и обмахнулась им.

– Ну что ж, если вы спешите… Должен вас огорчить, никакого протокола нет.

Супруга Вяткина быстро спрятала платок, вскочила и подошла к столу.

– Почему?

– Будем откровенны. Потому что несчастный случай произошёл не у нас.

– Как это не у вас? А где же тогда?

– Где-то совсем в другом месте.

– Что-то я не пойму, к чему вы клоните.

– Вся история падения с лестницы – плохо придуманная фантазия. 

Супруга Вяткина упёрлась кулаками в стол:

– Отмазаться решили? Не выйдет! Я этого так не оставлю. Я пока по-человечески с вами хочу!

– И я по-человечески.

– Кто вам сказал, что он упал не у вас?

Юрий Михайлович начал копаться в бумагах, нашёл нужный листок.

– Никто. Я сам вижу. Как мог Корней Матве­евич, получив такие травмы, своими ногами добраться до дома? Он что, сверхчеловек?

– Я на такси его привезла.

– На такси?

– Да, на такси, – угрожающе сказала супруга Вяткина. – Вызвала такси и привезла.

– Ночью приехали на базу, нашли покалеченного мужа…

– Да!

– Вы ничего не путаете?

– С какой бы стати я путала!

– И как же вы его везли? На руках?

– Почему на руках, он на сиденье сидел, как обыкновенный нормальный человек.

– Однако у меня есть интересный документ, где значится совсем другое. Что он пришёл домой сам, без вашей помощи. Вот послушайте. – Волков взял в руки листок и торжественно, с расстановкой прочёл весь текст. – И ещё тут сказано, что записано с ваших слов верно.

Выразительное чтение неприятно подействовало на супругу Вяткина. Она, видимо, полагала, что её показания полиции никаким образом не станут известны инженеру по охране труда. Однако даже и теперь самообладание ей не изменило. Крепким орешком была супруга Вяткина!

– Всё, что в этой бумаге, неправильно. Я была не в себе. Не читала, что подписывала. 

– Вашего мужа той ночью не было на дежурстве. Он смылся с территории базы, оставил её без охраны и с лестницы не падал. 

– Где же он получил травму?

Волков доверительно понизил голос:

– Вот и мне хотелось бы узнать: где?

Обстановка накалялась.

– Будем откровенны! – призывал Юрий Михайлович.

– Это мы ещё посмотрим! – летело в ответ.

Перепалка продолжалась несколько минут. Оба обессилели.

– Я на вас в суд подам! – выложила последний козырь супруга.

– Подавайте, – согласился инженер по охране труда. – Но нашему суду я не стал бы доверять. Там ведь копаться начнут, выяснять, что да как, и всё извратят не в вашу пользу, да ещё и к ответу вас притянут. Лучше подавайте сразу в Гаагский трибунал.

– Это где?

– Недалеко совсем: в Гааге.

Дверью супруга Вяткина хлопнула так, что с потолка посыпалась извёстка.

– И чего я в следователи не пошёл? – вслух удивился Юрий Михайлович. – Способности у меня имеются. Хотя там подследственные на жалость давят, взятки суют, иногда и миллионные, а у меня сердце не кремень…

Однажды, возвращаясь вечером, Юрий Михайлович обнаружил перед своим провалом вбитые в землю уголки; железо было изъедено ржавчиной. Сверху на одном криво висела табличка с грозной надписью: «Внимание: опасная зона!» Между уголками в пять рядов протянулась колючая проволока.

– Это что ж такое?! – ворвался в дом изумлённый Волков. – Ленусь, кто это сделал?

– Перед обедом на машине подъехали. Трое, – рассказала Елена Петровна. – Я уже на смену собиралась. Походили, посмотрели, стали всякие инструменты из кузова вынимать. Я говорю: «Вы это зачем нас колючей проволокой опутываете?» Они отвечают: «Приказано оградить опасные места, а другой проволоки не имеем!»

– Они бы ещё вышку перед калиткой воткнули. И охранника на ней с винтовкой!

Но и без вышки с охранником усадьба Юрия Михайловича стала центром притяжения жителей соседних улиц. В дневное время, когда хозяева были на работе, здесь собирались любопытные. Подходили к колючей проволоке, заглядывали вниз. Неподдельным любопытством отличались старики.

Группе ветеранов из семи человек бывшая учительница начальных классов объясняла, что такие провалы случаются только перед большим несчастьем.

Пенсионер Калимулин, в резиновых галошах приковылявший посмотреть на чудо, подозрительно спросил:

– Про какое несчастье ты говоришь?

Бывшая учительница опасливо оглянулась и громко произнесла:

– Дефолт!

Никто ничего не понял, но испугались все. Старушки начали креститься, а Калимулин выматерился.

Наведался и участковый. Спустился по земляным ступенькам и властно постучал в дверь. Но, так как это случилось опять же днём, ему никто не ответил. Участковый достал из планшета блокнот, сделал в нём какую-то пометку и удалился.

Ребятишкам – они часто крутились поблизости – понравилось швырять в палисадник камни.

 

Встречи, разлуки чаще всего внезапны. И только дни рождения надвигаются неотвратимо. День рождения Елены Петровны падает на самый конец июня. Семейные праздники для обоих Волковых незыблемы, традиции соблюдаются свято.

Надо прямо сказать, что Волковы погулять любят. И если их куда-нибудь зовут, они никогда не отнекиваются, не говорят, что, мол, картошку огребать надо или что побелкой в комнатах именно в этот момент решили заняться. Елена Петровна каждый раз на взводе: что бы ей такое надеть, чтобы выглядеть прилично? А Юрий Михайлович, когда хлебнёт лишнего, обязательно исполняет «Ой, да не вечер, да не вечер». Голоса у него никакого, орёт он совсем немузыкально, но с большим чувством.

И Елена Петровна обязательно на следующий день ему выскажет:

– Опять ты вчера набрался – аж до песни своей!

А если Волковы принимают гостей у себя, готовятся к этому очень старательно. Вот и в этот раз Юрий Михайлович с милостивого разрешения Елены Петровны выгнал два литра первача. Как бы власть ни боролась с самогонщиками, в Асинске это занятие неистребимо.

Поскольку радостное событие пало на день среди недели, собрать гостей решили в субботу. Синоптики в который раз обнадёжили тридцатиградусной жарой без осадков, и сама собой возникла идея разместить приглашённых не в большой комнате, где, несмотря на открытое окно, грозила опасность уморить гостей духотой, а на свежем воздухе. Там, где в огороде, при выходе со двора, для таких случаев прямо под яблонькой давно был вкопан прямоугольный столик и две скамеечки.

Предполагались три гостьи: Вероника, Ольга и Любаша. Все к настоящему моменту числились разведёнками. Елене Петровне льстило хоть чем-нибудь выделяться среди подруг, и она считала, что её замужество даёт кое-какое преимущество. С кем-то из названной троицы она училась в юные годы, с кем-то работала раньше или теперь – Юрий Михайлович путался в этих делах.

Свежий воздух не мыслился без шашлыков, и в пятницу после работы Волков купил три килограмма свинины. Дома разрезал мясо на ровные кубики, отжал в него сок из лука, приправил специями, залил минералкой и упрятал в холодильник. Помимо шашлыков, намечалась фаршированная курица: крупная, плотно упакованная в целлофан, она ждала звёздного часа 

в морозилке.

Свою подготовку Елена Петровна начала на несколько дней раньше мужа. Порывшись в книжном шкафу, она извлекла на свет много забытых старых записей, в очередной раз удивляясь, как они могли сохраниться. Затем добралась до своих девичьих блокнотов с кулинарными рецептами. На их страничках чего только не было: салаты, рыбные и мясные блюда – словом, всё, что необходимо осмотрительной хозяйке для того, чтобы муж питался дома, а не где-нибудь ещё. Елена Петровна полистала пожелтевшие листочки, на минуту взгрустнула, вспомнив счастливую юность. Но юность была далеко, а суббота близко. И тогда именинница, хмуря лоб, выбрала три салата, а из интернета добавила к ним новый – креветочный.

Для неё настали присущие важному событию хлопоты с беготнёй по магазинам и приобретением продуктов по списку.

И вот без всяких проволочек вслед за пятницей грянула суббота. Ещё с утра Волков выбрал из поленницы во дворе два десятка подходящих полешек и тонко нарубил их – так они быстрее сгорали, превращаясь в жаркие угли для шашлыков.

Праздник надвигался. За полчаса до появления гостей Юрий Михайлович уже сидел за столиком в огороде. Он выхватывал из чашки сочные кусочки мяса и протыкал их шампурами. Сок стекал по рукам. Сверху наяривало солнце, полностью подтверждая изумительное чутьё синоптиков. В согласии с погодой Волков был облачён в лёгкую рубашку без рукавов, шорты и сандалии на босу ногу. К празднику было готово всё. Голодные мухи, учуяв мясо, летали в страшном возбуждении. Самые наглые, с блестящими зелёными брюхами, нацелились на чашку, норовя урвать долю от праздничного стола.

– Кыш отсюда! – гнал их Волков, но мухи, отпрянув недалеко, сейчас же возвращались.

В мангале, щёлкая, догорали дрова. Насадив последние мясные кубики, Волков переместился к мангалу. Началось самое ответственное. 

– Я встрэтил дэвушку – полумэсацэм бро-оф… – мурлыкал Волков, подделываясь под кавказский акцент.

Когда он осторожным движением поворачивал шампуры, в нём и в самом деле проявлялось что-то кавказское, что-то от настоящего джигита. Как, в сущности, немного надо человеку, чтобы он почувствовал себя, хоть на минуту, другим! Вдохни шашлычного запаха, закрой глаза – и встанут перед мысленным взором суровые вершины в белых папахах, и зазвучит в голове лезгинка, и черноокая девушка с острыми, как стрелы, ресницами и тонкой талией закружится перед тобой в гордом танце. Дай любому в этот момент папаху, бурку и коня – он тут же ускачет в горы!

Елена Петровна, порозовевшая от волнения до такой степени, что над верхней губой заблестели капельки пота, расстилала на столике новую клеёнку.

– Успеешь с шашлыками? – допытывалась именинница.

– Успею. – Волков жмурился.

– Говорила тебе, займись раньше! Ольга с Любашей вот-вот появятся.

– Вай, дорогая, зачем шумишь? Нэ успэю – оны и курицей обойдутся. А шашлыки мы сами потом скушаем.

– Волков, помолчи, а? Нашёл время для шуточек!

– Нэ переживай, дэвушка, всё сдэлаю, – говорил Волков и выходил из образа: – Тем более Вероника, как всегда, опоздает.

И действительно, Вероника, как всегда, опоздала. Прибежала, хлопая накрашенными ресницами и крича, что она не виновата. Виноватым на этот раз оказался чёртов автобус третьего маршрута. Он, сволочь такая, долго не появлялся.

– Я вся изнервничалась, пока ждала!

Ну, автобус так автобус…

Любаша с Ольгой, уже успевшие расцеловаться с именинницей и вручить ей цветы, теперь оглядывались. У обеих было по одному браку и разводу. Детки, едва начав брить бороды, разлетелись в разные города. Так что обе были вполне независимы и чувствовали себя как бы слегка на выданье. Ровная стена земли, поднимавшаяся в нескольких шагах, оказалась им в диковинку и вызывала жгучий интерес.

– Ой, а что это за запах такой специфический? В провалах всегда так пахнет?

– Нет, это сосед бройлеров держит. Мы уже притерпелись.

Гости задавали и другие вопросы:

– А если сверху подойти к самому краю, вниз не обвалишься?

– Вот решите вы что-нибудь из мебели купить, шкаф например. С зеркалами, трёхстворчатый. И как его спускать?

– Лена, вы к городским властям обращались? Они о чём-нибудь думают? Они собираются вам помогать?

Хозяева, которые успели привыкнуть к подобным вопросам, с ответами не затруднялись. Елена Петровна решительно заявила, что от властей ждать ничего не приходится, что шкаф им не нужен, тем более трёхстворчатый. Юрий Михайлович авторитетно пояснял, что края у провала пока не осыпаются, но всё-таки проверять их на прочность он никому не советует – мало ли? Одновременно, взмахивая фанеркой над мангалом, раздувал угли. Мясо подрумянивалось, темнело. 

Подруги были радостны и подчёркнуто говорливы. Долгая работа с малышнёй давала о себе знать. Волков не удивился бы, если бы все четверо закричали сейчас ему: «А ты руки вымыл?»

Новая клеёнка в жёлтую клеточку была плотно заставлена закусками. Хозяйка принесла из холодильника бутылки с вином и отдельно, в графинчике – подкрашенный кедровыми орешками продукт, любовно изготовленный Юрием Михайловичем.

– К столу! К столу! – раздался её клич.

Некоторая бестолковщина – кому где сесть – быстро улеглась. Ветки яблоньки бросали на стол жидкую тень. Вероника, Вероника Николаевна, напустила на себя торжественность и преподнесла имениннице подарок. Его тут же извлекли из коробки: настенные часы – большой круглый циферблат в художественном оформлении. Сюрприз не только приятный, но и полезный. Часы тикали и показывали правильное время. Подарок гости купили в складчину. 

– Погляди на этих амуров. Пусть они постоянно направляют стрелы в твоё сердце. И не промахиваются!

Два с крылышками голеньких пузанчика елозили в виноградных ветвях вокруг циферблата, но стрелять, однако, не собирались.

– Как бы годы ни летели, помни: ты всегда молодая и создана для счастья! – объявила Вероника, закругляя первый тост.

– За тебя! – закричали гости вместе с Юрием Михайловичем.

Празднично звякнули друг о друга бокалы, а с ними и рюмка Волкова – с тем, что покрепче.

Именинница растаяла.

– Отведайте салат с черносливом. А вот этот – креветочный, в первый раз приготовила. Не знаю, получился ли.

– Ой, Лен, у тебя всё хорошо получается!

– Может, не доложила чего-нибудь, – жеманилась Елена Петровна. – Вы попробуйте сначала.

– Попробуем-попробуем! Всё попробуем!

Подруги не страдали отсутствием аппетита. В очередь за салатами шашлыки пошли на ура.

– А шашлыки из баранины? – допытывалась Ольга. – Настоящие шашлыки бывают только из баранины.

– Из баранины! Из чего же ещё? – врал Юрий Михайлович.

– Я млею от шашлыков! Где бы и мне найти мужчину, который бы мог их готовить? – Ольга так яростно вонзала зубы в сочное мясо, что казалось, вместе с ним перегрызёт шампур.

После третьего тоста – «За любовь!» – хозяйка и гости расслабились. Имелось всё, что нужно для души: солнце, вино, шашлыки и салаты.

Уже сама именинница командовала:

– Юра, наливай!

Где-то далеко, выше ямы, бушевали страсти большого мира, а здесь, за колючей проволокой, внизу, было спокойно и уютно и спешить никуда не надо.

– Чаю хочу! – объявила Вероника, обмахиваясь салфеткой.

– Подожди с чаем, – сказала Елена Петровна. – Дойдём и до него. У нас ещё впереди фаршированная курица.

– А я хочу чаю! – капризно настаивала Вероника.

– Тогда сама отправляйся на кухню и включай кофейник!

– И пойду!

Вероника, качнувшись, выбралась из-за столика и ушла.

Снова выпили за хозяйку, закусили. Ольга предложила тост за хозяйкиного супруга, за то, что он во всём ей помогает. За супруга тоже выпили.

– А где Вероника?

– Эта чаёвница ничего быстро делать не умеет! – проворчала Елена Петровна. 

– Ну захотел человек чая, пусть напьётся, – вступилась за Веронику Любаша.

– А курицу я зачем готовила? Вот выпьем ещё, съедим курицу – тогда чай. – И Юрию Михайловичу: – Пойди позови её.

Волков нехотя поднялся.

Когда он вернулся к столику, ни хозяйки, ни гостей на месте не было. Елена Петровна водила их по огороду.

– Куда вы пропали?! – сердито крикнула Волкову. – Где Вероника?

– Сейчас появится, Ленусь. Вторую чашку допивает.

Гости склонились над огуречной грядкой. Юрий Михайлович подошёл ближе. Огурчики были ещё крохотные, чуть больше тыквенных семечек; первые предполагалось снять недели через полторы.

– Зато как цветут! – Елена Петровна отводила в сторону огуречные листья. – И пустоцветов почти нет! 

Жёлтых цветков и впрямь было много. 

– У нас огурцы всегда удаются, – с гордостью сказала хозяйка. – Не знаем, куда девать. В прошлом году пять двухлитровых банок замариновала и двенадцать литровых.

Наконец к ним присоединилась и Вероника.

На очереди была теплица.

– Теплицу прошлой весной поставили. Отличная теплица, двадцать тысяч отдали! Юр, сколько мы за тот сезон помидоров сняли?

– Четырнадцать вёдер, – ответил муж.

– Вот! На открытом грунте разве столько вырастишь? Три трёхлитровые банки и восемнадцать литровых замариновала.

Помидорные стебли, подвязанные тонкой проволокой к своду и ободранные заботливой рукой Елены Петровны от лишних побегов, стояли как ощипанные цыплята. 

– Это ничего, что они сейчас невзрачные. Я через недельку корни ещё разок подкормлю.

– А чем подкармливаешь? 

– Разведённым коровьим навозом. К концу лета такие плоды висеть будут – любо-дорого посмотреть!

За теплицей росли кусты смородины.

– С прошлого года варенье ещё осталось. Шесть двухлитровых банок наварила. – У Елены Петровны всё было учтено.

– Хорошо, когда есть своё хозяйство, – мечтательно вздохнула Ольга. – И когда всё как надо устроено. Почему я не огородница?

– Это ещё что! – откликнулся Юрий Михайлович. – Вот выйду на пенсию – кроликов заведу!

– Помолчал бы, – оборвала супруга. – Ты кота завести не можешь.

– Ленусь, я разве против? Ты ж сама не согласна: коты линяют, от них шерсть кругом!

– Когда я такое говорила? Не помню!

За смородиной огород заканчивался. Изгородь, отделявшая его от соседей, осталась наверху. Там, на двухметровой высоте, у соседей росла картошка. С противоположной стороны по улице проехал, надсадно гудя, гружёный самосвал.

– Пойдёмте к столу, – позвал Юрий Михайлович.

– К столу! К столу! – потребовала Елена Петровна.

Наступил час фаршированной курицы. Мужу, за которого снова охотно выпили, пришлось ещё раз сбегать в дом. Переместив готовую птицу из духовки на широкое блюдо, он вынес её гостям. Под одобрительные крики нож, ударив сверху, вспорол нежную корочку на спине, и в одну минуту курица, как детский конструктор, была разобрана на части и разложена по тарелкам.

Словно почуяв ужасный финал, в Володином курятнике всполошились цыплята. 

Но гостям было не до них. Второе, после шашлыков, мясное блюдо вызвало небольшой прилив кровожадности. Дамы заодно с курицей тут же обглодали кости заведующей детским садом. Досталось ей за разведение в коллективе подхалимок и любимчиков, которым можно всё, а остальным нельзя. Следом вспомнили методистку, которая замучила своими дурацкими требованиями.

– Как она у нас появилась, писанины вдвое прибавилось!

– Вот уж точно, раньше столько бумаг не было. Планы, отчёты. Я каждый день за компьютером до полуночи. Сил никаких уже нет!

– Кому это нужно?

– А ведь мы вместе с ней в «Гнёздышке» начинали, – удивляясь и словно бы не веря, вспомнила Ольга. 

– Представляю!

– Нет, в «Гнёздышке» она была, как все, обыкновенным воспитателем. Такой тихоней себя поставила – слова лишнего не услышишь. Я бы тогда ни за что не подумала, что из этой тихони штучка получится. Мы и сбежали оттуда вдвоём. Только она сначала в «Медвежонок», а я – сразу сюда.

– А чего сбежали?

– Методистка поедом ела, никакого житья не давала.

– И там методистка? Это должность во всём виновата! – охнула, догадавшись, Елена Петровна. 

– При чём тут должность?

– Как при чём? Она любого человека превращает в штучку!

Возник спор: все методистки штучки или не все? После короткого разбирательства решили: да, все, других не бывает.

– Ну их, этих методисток, – сказала Любаша. – Нашли о чём в такой день…

– А о чём надо?

– Я вот до сих пор не могу понять, как вы тут живёте, когда земля из-под ног уходит? – Гостья пытливо взглянула на хозяйку. – Скажи, Лена, тебе не страшно?

После выпитого на Елену Петровну накатил прилив отваги. Она небрежно повела плечами:

– Ко всему привыкнуть можно.

– А если честно? – не отставала Любаша. 

– По ступенькам спускаться тяжеловато, – частично призналась именинница. – А в остальном – ничего.

Ольга сказала:

– И у моей тётки дом вниз ушёл. Среди бела дня, метра на три сразу. И крыльцо, и дверь завалило. Старуха внутри прыгала от окна к окну, как чижик в клетке. Она, бедная, чуть ума не лишилась, пока соседи не откопали. А у вас удачно, аккуратненько так. Погружается – и пусть погружается.

– Почему это – пусть? – не согласилась Любаша.

– А что ты можешь сделать? Надо всё принимать как есть. Правда, Юра?

Юрий Михайлович ловко наполнил бокалы и предложил выпить. Себе он наливал строго из графинчика, и хозяйка уже дважды предостерегающе моргала ему.

– Ленке с мужем в любой берлоге всё нипочём, – продолжила Ольга, помахав куриной косточкой. – По мне, так плевать на условия! Я, когда в десятом классе училась, мечтала сбежать на необитаемый остров, чтоб солнце, пальмы вокруг и песок. И какой-нибудь молодой и крепкий защитник рядом. Чтоб прикрывал, когда надо! И тут почти остров: вокруг никого, только небо над головой. 

– Нет, я бы не согласилась, – запротестовала Любаша. – И обзора нет, и в окна все кому не лень заглянуть могут. Ты, допустим, блузку решила переменить, а сверху на тебя какой-нибудь козёл пялится.

– Смотри-ка, испугалась она! Мужики сразу бросятся подглядывать за сорокалетней девушкой.

– А вдруг бросятся?

– Ну и покажи им, если есть что показывать! Чего уж теперь скрывать? 

Умная Вероника дала совет:

– Шторки задёрни в крайнем случае! 

– Целыми днями сидеть с задёрнутыми шторками? – фыркнула Любаша.

– Ну, мать, и привередливая же ты! Тогда не ходи нагишом по дому.

– Ой, девочки, может, на чай перейдём? – вскинулась хозяйка. – У меня торт в холодильнике!

Пили чай. Над клумбой гудели трудолюбивые пчёлы, выгребая из цветков нектар.

– Я знаю, – разглагольствовала Ольга, – что вот эти провалы… они не навсегда! Земля однажды всех, кто провалился, выпихнет наверх.

– С чего ты взяла?

– А зачем мы ей? Посмотрит на придурков, ужаснётся и скажет: «Давайте обратно!» Прости, Лена, я не тебя имела в виду. Да и потом, она ж без конца проваливаться не может, в ней дырок столько нет. Вон даже в газете было: один из провалов в Березниках обратно, наружу лезет. Видно, Землю от нас уже тошнит!

– В каких Березниках? – заинтересовалась Любаша.

Городскую газету она, скорей всего, не выписывала.

– Город есть такой, с провалами.

– Это где?

– Там! – сказала Ольга.

– В газетах наврут – недорого возьмут, а дырки внутри Земли никто не считал. Вряд ли что провалилось в обратную сторону вылезать начнёт. И в эти твои Березники я не верю.

– А давай у Юры спросим!

– Всякое может быть, – уклонился от ответа Юрий Михайлович. 

Солнце уже спускалось к горизонту, примериваясь, как бы половчее прыгнуть за него, а на скамеечках под яблоней не умолкали хмельные голоса. 

Несмотря на протесты Елены Петровны, хозяин грянул:

– Ой, да не вечер, да не вечер!..

Песня сопровождалась воем соседской собаки.

Затем у калитки хозяева прощались с гостями. Гости, покачиваясь, лезли на ступеньки. Волков вежливо подталкивал их под зад. 

 

Супруга Вяткина появилась ещё раз. Прежде чем войти в кабинет, тихо постучала в дверь. Юрий Михайлович даже подумал: «Это кто там скребётся?» С ней произошла разительная перемена – ни командирского тона, ни сверкания глаз. Теперь супруга Вяткина была похожа на солдата разбитого в пух и прах войска. Потоптавшись у порога, приблизилась к столу.

– Мы с мужем решили не подавать в суд. Пусть будет по-вашему: не производственная травма, а бытовая.

– А что так? – участливо спросил Волков.

– Адвоката нанимать дорого. 

– Это вы правильно решили.

Вяткина невесело усмехнулась.

– Корнею Матвеевичу желаю, чтоб выздоровел скорей. Зачем вы такую игру затеяли? 

– Никакой игры мы не затевали.

– Затевали, затевали! На что вы рассчитывали?

Ответ оказался неожиданный:

– С вас, с власти вашей, хоть шерсти клок.

Помолчав, Волков всё-таки спросил:

– Где ж Корней Матвеевич на самом деле травмировался?

Вяткина посмотрела на Юрия Михайловича, как на пустое место:

– У вас и травмировался. С лестницы на смене упал.

 

Лето не уставало затапливать город зноем. Народ норовил в положенные отпуска улизнуть поближе к морю. В моду вошли белые кепки и женские соломенные шляпки. Даже солидное начальство отказалось от галстуков и щеголяло в рубашках с закатанными рукавами. На улицах и в переулках, где не было асфальта, за каждой машиной взмывала вверх и долго качалась в воздухе сухая пыль.

А в глубокой яме проступала сырость. В палисаднике и дальней части огорода, где смородина, образовались невысыхающие лужицы. После работы, подойдя к дому, Волков не бросался сразу вниз по земляным ступеням, а стоял пару минут, осматривая и оценивая. Так полководцы когда-то с вершины холма оглядывали поле предстоящей битвы. То, что видел Юрий Михайлович, положительных эмоций не вызывало. 

Иногда к нему подходил Блинов и деликатно любопытствовал:

– Как жизнь за колючей проволокой?

На службе были свои неожиданности. Слетавший в Париж генеральный директор, которого Юрий Михайлович так и не знал в лицо, решил, что надо идти в ногу с Европой, и отстегнул денег на ремонт старой конторы. Это случилось впервые за многие годы. Два дня маляры из хозяйства Мамрукова, Тамара и Софья Даниловна, мазали потолок извёсткой, и это было ещё ничего. Но когда взялись красить стены от красного уголка до производственного отдела, дышать в коридоре стало нечем. Под нестерпимо вонючей зеленью навсегда исчезли родимые пятна социализма.

Нанюхавшись краски, Тамара и Софья Даниловна голосили на пару:

 

А ты такой холодный,

Как айсберг в океане…

 

Даже Маруську шатало от стены к стене, как наркоманку. Котята в коробке перестали пищать, испуганно жались друг к дружке. Краска долго не сохла. Юрий Михайлович без надобности в коридор не выглядывал. Зато настежь распахивал окно, а дверь из кабинета держал закрытой. Окончание рабочего дня воспринималось как избавление.

Вечером, проглотив ужин и напоив грядки из шланга, Юрий Михайлович возвращался в дом. Жена, устроившись за компьютером, сочиняла план на следующую неделю. Заглянув через её плечо, Волков читал: «Сюжетно-ролевая игра для детей 5–6 лет «Машины на улице». Игровая ситуация: грузовые и легковые машины едут по улице, пешеходы идут по тротуару, переходят дорогу, все соблюдают правила движения. Методические приёмы: целевая прогулка к пешеходному переходу, светофору. Другие игры: «Красный, жёлтый, зелёный», «Осторожно – пешеход».

– Счастливая у тебя работа, Ленусь, – говорил Юрий Михайлович. – Скоро пенсия, а ты всё в игрушки играешь.

– Ага, счастливая, – раздражённо откликалась жена. – Ты нынешних деток не видел. Попробовал бы с этими бандитами побыть хотя бы день! Отойди не мешай.

Юрий Михайлович уходил в маленькую комнату, включал телевизор. После фильма начинались новости. Бесстрастный голос диктора извещал: «Вёсельная лодка Фёдора Конюхова попала в шторм в Южном океане и перевернулась. Девятиметровое судно сделало оборот в триста шестьдесят градусов и встало на ровный киль. При этом вышли из строя солнечные батареи». Показали и отважного путешественника. Он, слегка повредясь рассудком, тряс бородой в сосульках и говорил, что не мёрзнет. Затем появлялись кадры о наводнении в Индии. Мутный поток катился по улице большого города. Один упрямец, взмахивая руками, чтобы удержать равновесие, пытался пересечь его. Мимо несло раздутую тушу коровы.

– Что в Индии творится, – поражался Юрий Михайлович и кричал жене: – Дома, машины – всё ушло под воду!

– Какое несчастье у людей, – вздыхала жена.

Дальше следовал новый сюжет: в Америке присяжные признали Манафорта виновным по восьми пунктам обвинения. Манафорту грозил тюремный срок. Макрон заявил, что Франция не является вассалом США. В США удивились: «Чего это вдруг?» Депутат показал цены в столовой Госдумы. Цены были щадящие, и Юрий Михайлович горестно размышлял, почему он не депутат.

На областном канале новости были совсем другие. Девушка с пышной причёской, кося глазами в лежащий перед ней листок, радостно делилась со зрителями: «Сибирская угольная энергетическая компания и партнёрская Сибирская генерирующая компания подписали соглашение о социально-экономическом сотрудничестве. Одна из крупнейших угледобывающих компаний мира собирается инвестировать в различные производства двадцать один миллиард рублей, и это ещё не предел. По словам генерального директора угольной компании, одобренный портфель всех проектов на ближайшие восемнадцать месяцев составляет тридцать миллиардов рублей. Гендиректор подчеркнул, что компания вкладывается и в социальные проекты. Она профинансирует программы дополнительного образования детей, которые отдали предпочтение техническим специальностям, на их отдых и оздоровление. Развитие предпринимательства также не обойдут стороной. Часть выделенных средств будет направлена на поддержку спорта и культуры, объектов инфраструктуры в рамках реализации мастер-планов развития городов, а также на празднование Дня шахтёра...»

– Вот чего не пойму: если вокруг всё хорошо, почему у нас так хреново? – бормотал обескураженный Юрий Михайлович.

С Еленой Петровной он, разумеется, своими сомнениями не делился.

 

Оттого что на улицах множились заброшенные дома и кто-то вместе с усадьбой оказывался ближе к центру Земли, жизнь в городе и не думала прекращаться. Асинск как мог, так и жил. Тот, кто обязан был руководить, руководил. Те, кто не имели на это полномочий, делали вид, что подчиняются. Благополучие человека в области по-прежнему оставалось под не­усыпным надзором.

Начальник территориального отдела Алексей Павлович Девяткин, корчась от угрызений совести, выписывал штраф ООО «Теплоснабжение»: там так же попал под раздачу инженер по охране труда.

В упрятанном среди деревьев корпусе больницы врач, похожий на толстого Чехова, после утреннего обхода больных заполнял журнал. Заходил он и в двенадцатую палату. Там койку Вяткина занимал уже другой человек. У него была забинтована голова, наружу торчал только нос и губы. А Вяткина перевели в областную клинику, и в ней он быстро шёл на поправку.

Начальник станции скорой помощи Наталья Валентиновна Дудченко, оформив отпуск, улетела в Таиланд. Греция, с её тёплыми морями и шубами, оказалась ей побоку. Из чего следует, что женщины, пусть и в должности начальников станций скорой помощи, остаются существами ветреными и даже на собственные решения им наплевать.

На аллейке перед спорткомплексом «Юность» продолжали красоваться портреты асинских чемпионов, в том числе трёх мастеров спорта по тяжёлой атлетике. У каждого на лентах висели медали. Пробегая на тренировки, крепкие ребятки бросали на героев косые взгляды и твёрдо верили, что превзойдут результаты чемпионов: Асинск пока не мог блеснуть интеллектуальными достижениями, зато брал силой.

Культура тоже не была в загоне. На летней площадке Северного района казачий хор «Здравица» выступил с годовым отчётным концертом, на котором присутствовало по меньшей мере одиннадцать зрителей. Ко Дню шахтёра ждали приезда Сергея Дроботенко – выступление артиста было согласовано, об этом немедленно раструбили «Асинские зори». Некоторые почитатели хотели задать ему вопрос: «Почему он исчез из телевизора?»

Как и прежде, магазины заманивали броской рекламой тех, кто не знал, куда потратить деньги. Крупные очаги городской торговли, которые разместились на двух или даже трёх этажах, гордо называли себя супермаркетами. В них можно было купить всё. Или почти всё. Однако самым придирчивым покупателям и здесь чего-нибудь не хватало. Ещё бы! Некоторые из придирчивых успели кое-что повидать за пределами российских границ, и им было с чем сравнивать!

Автобусы государственного транспортного предприятия ходили по расписанию, но редко. Была ещё и частная фирма: её автобусы бегали чаще, но при этом плевали на всякие расписания. Частники брали за проезд на четыре рубля больше. На Красноярской поверх разбитого асфальта начали укладку нового. Смуглые люди вертелись с лопатами вокруг асфальтоукладчика и лопотали на неизвестном Асинску языке. Они походили на братьев: у всех были огромные, загнутые книзу носы.

В субботу полупустой автобус третьего маршрута спускался от Красноярской к рынку.

Мальчик лет шести, сидевший слева у окна, спросил:

– Папа, а почему там всё порушено?

За окном убегало назад унылое пространство со следами бывших когда-то деревянных домишек, сараюшек, банек: на треснутых фундаментах валялись гнилые доски, куски штукатурки, половинки кирпичей.

– Потому что люди не захотели здесь жить.

– А почему они не захотели здесь жить?

– Так вышло.

– А почему? Почему? – донимал мальчик.

Папе ничего не оставалось, как ответить.

– Случилась скверная история. В городе поселился злой колдун.

– А разве бывают злые колдуны?

– Бывают.

– А какой он?

– Он огромного роста.

– А почему я его не видел?

– Днём он где-нибудь прячется – в развалинах стекольного завода или швейной фабрики. А тёмной ночью вылезает и бродит по улицам. У него нечистые руки, и ногти на пальцах длинные-длинные, и грязь под ними, потому что он никогда не стрижёт ногтей. В крышу какого домика он ткнёт ногтем – тот домик умирает. Часто вместе со старичком или старушкой, которые в нём живут. А иногда хозяева видят, что домик умер, и перебираются в другое место.

– А этот колдун – страшный?

– Очень страшный.

– Папа, а среди злых колдунов бывают 

герои?

– Бывают, наверно. Отважные негодяистые герои.

– Я, когда вырасту, – сказал мальчик, – прогоню злого колдуна. 

– Правильно, – согласился отец. – Так и будет.

«А что? – подумал Волков, созерцая мальчишеский вихор на макушке. – Почему бы и нет? Когда по какому-нибудь поводу кричат: «Это невозможно! Это невозможно!» – однажды приходит тот, кто не испугался, и делает всё как надо. И тогда кричавшие пожимают плечами и говорят: «А что тут особенного? Многие бы так могли». Одно только плохо: долго тебе ещё расти, мальчик. Я, пожалуй, не доживу».

Он сидел позади отца с сыном. Елена Петровна отправила его забрать пальто из химчистки.

 

Однажды вечером Волковы уже успели съесть по тарелке окрошки и перешли на чай, когда к колючей проволоке мягко подкатила белая «японка». Энергичная дама в лёгкой блузке, драных, по моде, джинсах, оттопырив тощие формы, задом спустилась по ступенькам и на тонких ножках пробежала к крыльцу. У неё была широкая бульдожья челюсть. Юрий Михайлович с супругой вышли встречать неожиданную 

гостью.

– Я корреспондент городской газеты, – поразила Волковых незнакомка, двигая тяжёлой челюстью. – Можно с вами побеседовать?

– Зачем? – спросил удивлённый Юрий Михайлович. – Мы люди обыкновенные, и у нас ничего такого… Может, вам лучше к соседям? Вот Блиновы, напротив живут. Он ветеран труда, ездил когда-то на слёт стахановцев…

– Нет. Именно вы мне нужны!

Корреспондентка газеты не стала скрывать. Она объяснила, что хочет написать о семействе, которое провалилось, ушло, так сказать, в землю. И, вспорхнув на крыльцо, любезно представилась: «Марина Владимировна Залюбовская».

Тут уж Юрию Михайловичу ничего не оставалось, как выдавить из себя:

– Проходите, пожалуйста.

Решительно двигая тощим задом, Марина Владимировна последовала в дом впереди хозяев.

Хотя супруги слегка оробели, надо признаться, что звание корреспондента в Асинске подрастеряло былую значимость.

Местная газета вслед за многострадальной российской прессой вступила в эпоху увядания. Слово газетчика, и раньше не слишком весомое, теперь не стоило ничего. Звёздных часов у «Асинских зорь» не выпадало ни разу. Газета постоянно умудрялась проскакивать мимо того, что волновало читателей. При советской власти она, как влюблённый глухарь, токовала о производстве. Небольшие репортажи и заметки извещали об успехах проходческих и очистных бригад, о том, какая шахта обставила на полкорпуса другие в социалистическом соревновании. Заводы и фабрики тоже получали свой кусочек славы. А вот отчёты с партийных и профсоюзных конференций занимали целую полосу. Складывалось впечатление, что, кроме добычи угля, асинец ни о чём другом и помыслить не мог. Выдав заявленное количество тонн на-гора, он сразу бежал на партийное собрание. Непонятно, как при таком бешеном темпе и азартной нацеленности на выполнение месячного задания у людей ещё появлялись дети. В девяностых годах социалистические соревнования пропали, но появилась братва. Члены братвы, хотя и носили одинаковые спортивные штаны с пузырями на коленях, сразу начали мочить друг друга: в кого-то просто стреляли, кого-то для разнообразия сжигали вместе с машинами. Об этом судачил весь город, но газета упорно молчала. И то: даже милиция заигрывала с братвой и её не трогала. В нынешние спокойные времена «Асинские зори» писали о ветеранах труда, беря за основу производственные характеристики и вставляя в них хвалебные прилагательные «чуткий», «отзывчивый» и прочие. Тираж стремительно падал, зарплаты в редакции скатились до неприличных. И спасало печатный орган от полного и окончательного развала лишь то, что находился он в цепких клешнях администрации города. Администрация, пользуясь правом соучредителя газеты, совала на страницы «Асинских зорь» всякую официальную дрянь, и за это коллектив имел некоторую финансовую подпитку.

Вдобавок ко всему мучительный кризис российской прессы одно время совпадал с личным кризисом Марины Владимировны Залюбовской. Сама Марина Владимировна об этом вспоминать не любила, тем более что её газетная жизнь начиналась безоблачно. Пятнадцать лет назад она впорхнула в редакцию милым и незлобивым существом. На всех её заметках, репортажах, очерках был налёт нежной и восторженной наивности, с которой ответственный секретарь и редактор отчаянно боролись, но которая подкупала читателей. Читатели принимали эту наивность. Мариночку хотелось взять под своё крыло, подарить цветы и обеспечить защиту. И, разумеется, дарили и обеспечивали! «Смотри, закружит тебя эта свора!» – завистливо говорила пятидесятилетняя соседка по кабинету. Девчушка только посмеивалась.

Но когда журналистке, отвечающей за культуру и спорт, перевалило за тридцать, она с изумлением открыла для себя, что жизнь преподносит не только пряники! Совсем недавно вокруг неё вились услужливые кобельки, один увлекательный роман сменялся ещё более увлекательным и казалось, конца этому не будет. Но вдруг вся свора исчезла. Не так чтобы совсем пропала, нет. Она обнаружилась возле других ярких и молоденьких стервочек – успели когда-то подрасти и начали телом вертеть! Разумеется, Марина Владимировна тут же приняла меры. Однако обильная косметика и короткие юбчонки положения не спасли. Оправившись от изумления, Марина Владимировна сказала: «Это мы ещё посмотрим!» – и ударилась в творчество. Она сочинила стихи. Стихи были убедительные, про осень. Про то, что мудрые птицы особенно ценят зрелые, с горчинкой, ягоды рябины и не оставляют их без внимания. Мало того, птицы отдают предпочтение таким ягодам по сравнению с ещё зеленоватыми! Стихи появились в газете. Но похотливые кобельки сделали вид, что они никакие не птицы и намёков не понимают. И другие стихи – про зимнюю вишню! – также не дали результата. И как тут не разозлиться? Ну? Не будешь же этих самцов за руки хватать! И незаметно в покинутой журналистке поселилась стерва – временно, конечно, пока жизнь снова не утрясётся. Теперь девушка язвила при каждом случае, много курила и получала мстительное удовольствие, когда находила и рассказывала о тех, кому плохо. Старость готовила ей роль мерзкой хрычовки, которую каждый постарается обходить стороной.

И всё-таки судьба не скупится на подарки! Счастье, что ошивалось чёрт знает где и делало реверансы кому попало, наконец настигло и Марину Владимировну! Настигло, прижало в угол, да так, что Марина Владимировна даже не делала попыток вырваться. Влиятельный чиновник из земельного комитета отдал ей руку, сердце и кое-какое движимое и недвижимое имущество. Стерве, поселившейся в ней, пора было на выход! Но вот ведь какие происходят иногда выкрутасы: счастье пришло, а стерва осталась – успела не только прижиться, но и продолжила свои гнусности.

Первая статья Марины Владимировны о провалах разительно отличалась от той, которая в итоге попала в газету. Она была написана в самом что ни на есть стервозном тоне. Ужасные подробности смаковались. Завершался текст на высокой ноте: мол, подождите, всё ещё впереди! 

Статья легла на стол старичку редактору, и он обомлел. Когда он дошёл до слов, что это всего лишь начало и ещё не такое будет, его чуть не хватил удар. Рождённый в первый послевоенный год, он успел немало всего повидать, а потому очень боялся. Ему было много лет, и это говорило не в его пользу. Он боялся, что в «Асинских зорях» проскочит что-нибудь не то и его вытряхнут из газеты, как вытряхивают из обихода ненужную вещь. Ни в какую свободу слова он ни одной секунды не верил. Редактор называл это мудростью, а другие – трусостью или подлостью. Но это, как говорится, дело вкуса. Он велел немедленно – немедленно! – убрать из текста всё, что считал абсолютно непозволительным.

Сглаженная статейка так бы и проскочила в газете без сучка и задоринки, если бы не дело случая.

Случай произошёл в просторном кабинете городского главы, по нынешним понятиям – мэра. Мэр был средних лет и, если смотреть на него не с близкого расстояния, прогрессивных взглядов! Согласно последним тенденциям, он одобрял критику и даже охотно приветствовал её, когда она касалась других.

В то злосчастное утро у него так дёргало зуб, так он невыносимо разболелся, что мэр даже выпустил из виду, что на его плечах лежит забота о благополучии жителей Асинска и что это бремя он обязан нести, пока хватит сил. Мэр сидел с перекошенным лицом и думал: «Какое счастье иметь вставную челюсть!» Такая была боль. Невыносимую боль надо было с кем-то разделить. И тут ему принесли свежую газету.

– Что это? – спросил он секретаршу, ознакомившись со статьёй. – Это не статья, а каша, размазанная по тарелке! Трухлявый пень ведёт газету так, как будто у нас цензура. Нет чтобы смело и честно сказать, что ситуация, понимаешь ли, серьёзная!

В данном случае мэру ничто не мешало негодовать, ведь не он же устроил провалы в Асинске, а за выкрутасы матушки-природы он никаким боком не отвечал. 

– Вызови ко мне старого чёрта! 

Редактору в таких понятных выражениях объяснили ошибку, что обратно в редакцию он вернулся рысью. Залюбовской немедленно были даны новые инструкции, и в результате вышла в свет вторая статья о провалах. Такая статья, что кое-кто из читателей даже поразился мужеству редактора: мол, вдруг такое в «Асинских зорях» проявилось неслыханное диссидентство! Изрядную порцию похвал получила и журналист Залюбовская. Но, если говорить начистоту, всему причиной оказался больной зуб.

Правда, надо иметь в виду, у кого этот зуб болит.

Так что Марине Владимировне, впавшей в зависимость от дурных наклонностей, больной зуб оказался на руку. И досадно, что городской глава в тот же день избавился от зуба. А Залюбовская продолжила писать о тех, кому плохо. Появление её у Волковых вовсе нельзя назвать случайным.

Жизнь обоих супругов протекала так, что газетчики их раньше не допекали. Вообще никак. Не бегали за Юрием Михайловичем с просьбой дать интервью о недостаточном выделении средств на охрану труда, не приставали к Елене Петровне с требованием дать комментарий о чудовищной загруженности воспитателей детских садов никому не нужной писаниной. И не следует удивляться, что супруги несколько растерялись. Юрий Михайлович, однако, первым взял себя в руки.

Расположились на кухне.

– Может, чаю налить? – неуверенно предложила Елена Петровна.

При общении с официальными людьми её решительность каждый раз пропадала.

– Чай не обязательно.

Марина Владимировна вынула из сумочки блокнот, карандаш и сразу взяла на себя инициативу.

– Вы, конечно, наслышаны, что творится в городе. В разных местах земля уходит из-под ног, дома разваливаются, несколько человек получили увечья, стали инвалидами. Вот и с вами может произойти то же самое.

– Что вы такое говорите! – ужаснулась Елена Петровна.

– Я не к тому, что и вы станете инвалидами или случится так, что вас пришибёт, хотя никто не может дать гарантии…

– Ох, господи!

– …а к тому, что и ваш дом может развалиться, – деликатно пояснила Залюбовская. – Когда у вас земля начала оседать? Когда вы в первый раз обратили на это внимание?

Волков переглянулся с Еленой Петровной:

– Да недели три назад.

– Больше, – неуверенно поправила жена. – Наверно, числа шестого.

– Надо точнее. Мне важно, чтобы не было никаких ошибок.

– Да, именно шестого. В этот день у меня Андрюшку раньше забрали.

– Андрюшка – ваш внук?

– Нет, ребёнок в моей группе. Я воспитателем работаю. В Северном районе. Садик хороший, вот только добираться неудобно.

– При чём тут ребёнок?

– Родители поздно за ним приходят, а тут его отец первым явился, – пустилась в объяснения Елена Петровна. – Он водитель погрузчика, а погрузчик сломался. «Опять, – говорит, – в зарплате потеряю». 

– Ленусь, ты ближе к делу, – напомнил муж, – а то человеку с нами до утра придётся сидеть.

– Не перебивай! – Елена Петровна осмелела. – Я раньше освободилась и в магазин успела зайти. Продуктов купила. Ветчина рядом с садиком всегда хорошая – я часто беру, три слойки с сыром, последние, кстати. Приехала – и вот тебе, пожалуйста…

Газетчица застрочила в блокноте:

– Так-так. И что вы почувствовали?

– Я почувствовала, что с нашей усадьбой непорядок.

– Это уже интересно! Расстроились, наверно?

– Расстроилась, но после. А сначала не очень понятно было, к чему всё клонится. 

– А как на вас подействовало? – Теперь она обращалась к Волкову. – Вот здесь ваше, фигурально выражаясь, семейное гнездо, и у вас тут всё добротно устроено. А шестого числа подходите к дому… И что?

– А он взял – и провалился, – ответил Юрий Михайлович.

Разговор складывался тяжело. Полчаса спустя Залюбовская всё ещё допытывалась:

– Но ведь не сразу провалился, не сильно. Сначала чуть-чуть. Вы, может, в первые дни и значения не придали?

– Как же значения не придать, если земля возле калитки вниз ушла? – возразила Елена Петровна. – Никогда раньше такого не было. Однажды градом стёкла побило, но чтобы провалиться…

– Очень хорошо! Очень! – сказала Марина Владимировна, продолжая строчить.

– Вы извините, – вспыхнула Елена Петровна, – но что тут хорошего? Сплошные неудобства. Живём без водопровода.

– Нет, это я о другом. Простите, отвлеклась... Кстати, о водопроводе. Если, допустим, надо умыться, как вы это делаете?

– Как и все остальные, – пожал плечами Юрий Михайлович. – Во дворе имеется запас воды, у соседей набираем.

– Но ведь соседи могут сказать: «Хватит пользоваться нашей водой, мы вам её давать не обязаны!»

– Пока не говорят.

– А вдруг скажут?

– Тогда мы без воды останемся.

– Замечательно! Вернёмся к моменту, когда вы пришли домой шестого числа и оценили ситуацию. Что вы предприняли в первую очередь?

Юрий Михайлович посмотрел выпуклыми глазами на гостью и ответил:

– Мы первым делом сели за стол.

– И что? 

– Я достал водку, мы с женой налили по стакану и выпили. 

– Зачем?

– Чтоб больше не проваливаться!

– Вы серьёзно?! – Газетчица обалдело уставилась на Волкова.

– Конечно. А что ещё мы могли?

– Мало ли… Позвонить куда-нибудь.

– Мы пытались дозвониться в Организацию Объединённых Наций, но у нас ничего не вышло. 

– Пожалуй, мне материала для репортажа хватит, – сказала Марина Владимировна. – Давайте выйдем во двор и я вас сфотографирую. На фоне провала.

 

После ужина Юрий Михайлович выбегал на крыльцо и оглядывал земляные стены: он опасался, что края сверху начнут осыпаться. Там, где раньше была калитка, приходилось делать в земле новые ступени. Обрывок водопроводной трубы торчал теперь так высоко, что рукой до него было не дотянуться. Юрий Михайлович впадал на некоторое время в задумчивость, а затем отправлялся за урожаем. Он склонялся над огуречной грядкой и, раздвигая листья, срывал и складывал в пластиковое ведёрко огурцы. Собрав урожай, черпал лейкой тёплую воду из железной бочки и устраивал дождик над огуречной грядкой. Раз в неделю, подключаясь к крану соседа, поливал из шланга помидоры в теплице. Заодно, чтобы лишний раз не беспокоить, наполнял парилки, кастрюли, тазы, вёдра. Если не предстояла большая стирка, этого хватало.

Вместе с сыростью возникли новые неприятности: долго высыхало бельё, а ещё расплодились слизни. Мягкие, как желе, прожорливые твари лихо набросились на капусту. Поначалу Юрий Михайлович снимал их с листьев и давил ногами. Но они брали числом. Чтобы отстоять урожай, пришлось разводить в ведре большие белые таблетки, купленные в «Саду и огороде», и опрыскивать рассаду. Слизни отступили, но стали наседать комары. Вечерами они поднимались из травы и налетали на супругов, отдавая предпочтение Елене Петровне. 

 

Елена Петровна, вернувшись из детского сада, рассказывала:

– Всё-таки легче, когда в одном месте проваливается много народа. У нашей воспитательницы муж с соседями подъёмник соорудил. Они теперь, как на лифте, вверх-вниз, вверх-вниз. Очень удобно!

– А мы – по ступенькам. И тоже неплохо.

– Конечно! Особенно если полные сумки тащишь, а тут ещё спускаться. Это ж ведь не тебе, а мне!

Когда начинались такие разговоры, Юрий Михайлович норовил куда-нибудь улизнуть. 

 

Только Юрий Михайлович заплатил пятьсот рублей штрафа, как проторенным путём нагрянула ещё одна проверка. На этот раз в гости пожаловала инспектор по пожарному надзору майор внутренней службы Сироткина.

Одни и те же события действуют на разных людей по-разному. Когда в Асинске стала уходить из-под ног земля и начали разрушаться участки дороги, а также дома и некоторые предприятия с ограниченной ответственностью, майор Валерия Кирилловна Сироткина сказала себе: «Пусть лучше весь город провалится в тартарары, чем здесь, наверху, сгорит синим пламенем!» И в своём лице резко усилила борьбу за пожарную безопасность. А ведь ничто так не способствует ужесточению порядка, как проверки. Появляясь на предприятиях, Валерия Кирилловна была безжалостна.

– Во время оседания почвы, – объявила она Волкову, – возможно всякое. В том числе обрывы электропроводки и воспламенение горючих веществ. У вас на территории ничего не провалилось?

– Пока держимся, – доложил Юрий Михайлович.

– Однако нет гарантии от провалов, – напомнила Сироткина. – А также от пожаров и разрушений.

Волков и майор внутренней службы стояли посреди базы, и Валерия Кирилловна взглядом коршуна, высматривающего добычу, обводила старые и новые строения, словно ожидая, что сейчас в каком-нибудь углу начнётся пожар и разрушения. Затем, уже прицельно, начала 

обход.

Для того чтобы собрать необходимое для протокола, ей хватило сорока пяти минут. За эти три четверти часа она наскребла много чего. 

Упущения, обнаруженные ею, были разно­образны. В строениях «Ремстройналадки» отсутствовала автоматическая пожарная сигнализация и система оповещения. Невыполненной оказалась огнезащитная обработка деревянных конструкций чердака основной конторы. А сам лаз на чердак не удовлетворял требованиям. Что ещё ужаснее, вместо положенных двух имелся только один выход. Отсутствовал журнал учёта первичных средств пожаротушения. И так далее.

Перечисляя нарушения, она одновременно заносила их в блокнот. Юрий Михайлович, следуя за нею как тень, записывал в свой. Поражаясь, как много изъянов возникло со времени предыдущей проверки, он всё-таки не удержался от вопроса: «С чего бы это?»

– Не забывайте о провалах! – последовал многозначительный ответ.

Волков не отставал:

– Пожарная сигнализация и оповещение в обеих конторах нужны?

– Разумеется.

– И вторые двери прорубить тоже там и там?

– Конечно!

– Если провалимся, вторые двери нам помогут?

Майор внутренней службы странно посмотрела на него.

– Так помогут или не помогут? – упорствовал Волков.

– Многим из нас ещё предстоит попасть в участники катастроф, – обнадёжила Валерия Кирилловна.

И Юрий Михайлович, озадаченный, замолчал.

– Протокол я через неделю пришлю, – пообещала Сироткина, захлопнула дверцу служебного уазика, и машина умчалась вниз по улице Отважных Дружинников.

На следующий день, а это был четверг, Волков прямо с утра приступил к устранению недостатков. Прорубать вторую дверь в новой конторе он не решился – это могло не понравиться Ракитину. И потом, в чей кабинет ни возьмись выламывать кирпичи, скандала не избежать. На пожарную сигнализацию тоже денег никто не даст. Поэтому оформить журнал учёта первичных средств пожаротушения оказалось самое то.

К первичным средствам пожаротушения принадлежали прежде всего огнетушители, которых на территории «Ремстройналадки» было ровным счетом десять: два в старой конторе, два в новой, два на складе, остальные – так, по мелочам.

Для заполнения журнала надо было собрать необходимые сведения. Юрий Михайлович взял листок бумаги, карандаш и начал обход.

Все десять штук обитали в тёмных углах или не очень приметных местах и в разной степени были покрыты пылью. Волков наклонялся, тряпочкой смахивал пыль с табличек, вглядывался в проступившие буквы и заносил в вычерченную от руки табличку то, что ему требовалось: марку (огнетушители были разные), затем заводской номер, дату следующей перезарядки, место расположения…

В новой конторе он выгнал из-под лестницы Ольгу Вольдемаровну. Старуха прятала рядом с огнетушителем швабру и ведро и считала, что этот закуток безраздельно принадлежит ей. Подбоченясь, чтобы удобнее приступить к скандалу, она объявила, что никакого вмешательства в свои владения не потерпит. Юрий Михайлович, устраняя внезапное препятствие, отодвинул скандалистку и взялся стирать грязь с таблички. Старуха заверещала и побежала жаловаться начальнику хозцеха. Бежать было недалеко: кабинет начальника хозцеха находился сразу за отделом кадров.

Появился Мамруков. 

Под лестницей началось выяснение отношений.

– Ты чего тут разошёлся? – с ходу заявил Мамруков. – По какому праву распоряжаешься? Ты кто такой?

Волков оторвался от записи:

– Я? Инженер по охране труда и промышленной безопасности.

– Послушай, инженер по охране труда, Ольга Вольдемаровна говорит, что ты вытолкал её отсюда да ещё накричал.

– Ольга Вольдемаровна немного напутала. Это она накричала на меня. 

– Чего он врёт? – заголосила уборщица, выглядывая из-за спины Мамрукова. – Я не кричала, я по-культурному с ним разговаривала!

– Вот видишь, человек утверждает, что по-культурному. А мои люди всегда правду говорят!

На шум завернул пробегавший мимо главный энергетик.

– Рекламная пауза! – объявил он. – Можно расслабиться. Что здесь происходит?

– Это наши дела, – сказал Мамруков, сбавляя тон. – Нечего вам сюда вмешиваться.

– Как это «ваши дела»? Это дела производственные и касаются каждого. Что мы здесь имеем? – Артём Олегович огляделся. – Ведро, швабру и огнетушитель. Место под лестницей превратилось в спорную территорию. Кому она принадлежит? Претендуют две стороны. Итак, Ольга Вольдемаровна, ваше мнение.

– Нет у меня никакого мнения! – Старуха выступила вперёд. – У меня ведро и швабра всегда были и будут здесь!

– А что скажете вы, Юрий Михайлович?

Волков указал на листок:

– Мне только данные с огнетушителя записать.

– Так-так. И много данных на огнетушителе?

– Сущая ерунда!

– Вы уверены, что не создаёте помех производственному процессу Ольги Вольдемаровны?

– Как же я могу их создавать? Запишу и уйду.

– И у вас нет поползновений на ведро и швабру?

– Никаких.

– Даже отдалённых?

– Даже отдалённых.

– Я не сомневаюсь в вашей честности, и это свидетельствует в вашу пользу. А вы, Ольга Вольдемаровна, полагаете, что этот человек виновен?

– Виновен! – закричала Ольга Вольдемаровна.

– Так вот, – торжественно объявил Артём Олегович Пыжьянов, – выслушав обе стороны, я говорю: «Волков не виновен!» Данные огнетушителя, за который вы, Юрий Михайлович, несёте ответственность, вы имеете право записывать. А вы, Ольга Вольдемаровна, права мешать ему не имеете. Разбирательство считаю законченным.

Пыжьянов отправился в свой кабинет.

– Ишь судья какой! – закричала Генке. – 

А у самого на столе всё разбросано! И пол электрики истоптали! На столбы влезают, а ноги грязные!

– Тише, тише, – взялся унимать старуху Мамруков. – Мы здесь сами разберёмся.

– Чего разбираться? – сказал Волков. – Всё и так ясно.

– Нет, не ясно! Если кто-то образование имеет, ему всё позволяется, да?! – не могла угомониться уборщица. – Ишь, поставил свой огнетушитель и начинает командовать! И про швабру с тряпкой ещё неизвестно, какие у тебя поползновения!

Склока продолжилась. Юрий Михайлович говорил, что он под лестницей не дурака валяет. Мамруков гремел, что своих людей обижать не позволит. А сама Ольга Вольдемаровна реагировала односложно: «Ну да! А то!», иногда вскрикивая: «Нечего! Нечего!»

Юрий Михайлович закончил вписывать данные и сказал: 

– Я ухожу, освобождаю место.

И отправился оформлять журнал.

Подобные неурядицы были сущей ерундой. Вечером Волкова ждал сюрприз похлеще: порвались натянутые от столба провода.

Елена Петровна заявила:

– Волков, продукты в холодильнике испортятся! Сделай что-нибудь!

С проводами решилось быстро: монтёры горсети удлинили их и даже оставили запас – на случай, если почва продолжит оседать.

А она всё оседала.

Жена выговаривала:

– Осенью начнутся дожди – и мы утонем.

Волков и сам это понимал.

– Ты о чём-нибудь думаешь? – не отставала Елена Петровна.

– До осени нас куда-нибудь переселят.

А что ещё он мог сказать?

После ужина он по-прежнему обходил свой участок и, подняв голову, смотрел на земляные стены, которые вздымались перед ним. Впрочем, земляными они были на самом верху, ниже следовала глина. Кое-где из стен торчали то сгнивший кусок доски или палки, то рыжий истлевший кусок железа. А однажды прямо к ногам скатилась ржавая конская подкова.

К жидкому заборчику, разделяющему соседей, вкрадчивыми шагами приближался Володя. Он поводил тревожными глазами, как пилот приземлившегося в опасном месте звездолёта. Отслеживая, не осыпается ли земля из-под фундамента, Володя бормотал: «И чего я, дурак, не взял дом в другом районе? Ведь предлагали. И всего на сто тысяч дороже. Денег пожалел, идиот!»

За спиной гремела цепью злющая собачонка, не из породистых. Она скалила зубы и часто тявкала.

 

На кухне однокомнатной квартирки Ольги Вольдемаровны, помимо самой хозяйки, находилась её подружка Ольга Дмитриевна. Их знакомство, как утверждали обе, насчитывало лет сто, не меньше. Что не мешало им иногда ссориться. Впрочем, ненадолго. Сближала обеих не только общая юность, но и то, что, выйдя на пенсию, они обрели себя в новой профессии – начали мыть полы и наводить порядок. Правда, в разных организациях. Различались они и внешне. Ольга Дмитриевна красила волосы, больше следила за собой и по этой причине выглядела несколько свежее своей товарки. 

Пенсионерки расположились за кухонным столиком и попивали чаёк с вареньем из лесной клубники. Варенье было налито в крошечные розетки и наполняло кухню чудесным ароматом – его способна издавать именно лесная клубника. Ольга Вольдемаровна покупала ягоды на рынке у частников и сама варила их. Ольга Дмитриевна жила через два дома и ягод не покупала. Главенствовал на столе потускневший электрический самовар, с шумом и хлюпаньем превращавший сырую воду в кипяток.

Подружки встречались нечасто и, как правило, на площади Ольги Вольдемаровны: к Ольге Дмитриевне могли внезапно явиться громогласные внуки и там для неторопливого разговора и спокойной обстановки условий не было.

Квартирка Ольги Вольдемаровны была малюсенькой. Кто-нибудь сторонний, попадавший в неё, словно вскрывал жестяную банку. Только вместо сайры в масле или балтийских шпрот он внезапно обнаруживал время, так же надёжно законсервированное. Если бы в эту квартирку ненароком заглянула Анастасия Голицына или сама директор музея Римма Васильевна Ковылина, алчная до новых экспонатов, они сразу бы сделали стойку. Всё, что находилось на считаных квадратных метрах, как будто застряло здесь из первой половины прошлого века – уж в музее-то старая мебель вызвала бы куда больший интерес, чем бивни, которые выросли когда-то в неизвестном мамонте! Дубовый шифоньер, сработанный без единого шурупа и гвоздя, занимал львиную долю комнатки. Он появился на свет в те баснословные годы, когда никто и помыслить не мог, что мебель можно штамповать из прессованных опилок. Под стать ему чёрный комод с ящиками в три яруса, двумя большими нижними и двумя, вполовину меньше, верхними. На комоде, на белой накидке с узорами, выбитыми на швейной машинке, стояло трёхстворчатое зеркало, именуемое полузабытым словом «трельяж», а перед ним мелкие керамические безделушки: коза с двумя козлятами, медведь с балалайкой, купальщица, привезённая когда-то из Крыма двоюродным братом в подарок. На полу рядом с комодом притулилась и сама швейная машинка под полукруглым фанерным футляром. Ещё имелась узкая железная кровать с шишечками, заправленная и накрытая покрывалом, и две подушки на ней.

Стены украшали фотографические портреты в простых прямоугольных рамах. Мужчины и женщины в одежде эпохи начала коллективизации имели серьёзные и безнадежные лица. С такими лицами чаще выслушивают приговор, чем кого-нибудь приговаривают.

Какого предмета ни коснись – всё музейное, одно к одному.

И совсем уж нелепо в этом параде раритетов выглядел плоский телевизор, купленный несколько месяцев назад. Появился он здесь вынужденно. Старый чёрно-белый «Рубин» приказал долго жить, и вызванный его реанимировать мастер страшно огорчил хозяйку, объявив, что запчастей для такого теперь днём с огнём не отыщешь. Вот и пришлось новый брать. Прикрученный к стене, этот набитый электроникой выскочка в компании с комодом и аристократическим шифоньером чувствовал себя очень неуютно. 

Цейлонский чай – не какие-нибудь пакетики! – Ольга Вольдемаровна заваривала в заварнике, накрыв его вафельным полотенцем. Обжигающий напиток подливали из чашек в блюдца и схлёбывали, держа блюдца на растопыренных пальцах и вытянув трубочкой губы.

Говорили о разном, но сегодня Ольге Вольдемаровне вспомнилась молодость.

– Раньше фильмы умели делать. Какой Тихонов был! Я от него голову теряла. Мы с девчонками из училища прямо с занятий сбегали в кино. Я без слёз не могла смотреть, как он умирал в «Войне и мире». Настоящий князь!

Ольга Дмитриевна морщилась.

– А помнишь, как новые пластинки расхватывали? – не замечая, продолжала хозяйка. – И лучшие не всегда доставались! Заглянешь в магазин, а нету уже: опоздала на час. Я свою единственную косметичку обменяла у Сафроновой Люськи на «Голубые гитары». Люська ещё меняться не хотела, еле уговорила её, стерву. О-о! Кузин – душка!

– Почему же он душка?

– Ты что, забыла, как он пел? Я за своего паразита замуж не собиралась. А он позвал в гости, включил магнитофон – и всё… Куда мне было потом деваться?

– Зато обижал, когда поженились.

– Не скажу, что обижал. Но всё ждал не понять чего. Придёт с работы, поест, сядет и смотрит в одну точку. Говорю: «Давай стиральную машину возьмём». – «Подожди». – «Давай телевизор купим». Опять: «Подожди». Вот и дождался: замёрз в конце февраля.

– Пьяный был?

– Вроде не пьяный.

– Отчего тогда?

– Кто ж его знает? Да… Какие были песни! И Кузин – бесподобный!

Ольга Дмитриевна не выдержала:

– Нашла песни. Пошлость, примитив и отрыжка массовой культуры! И Кузин твой… Мало ли их было – Кузиных-Лапузиных, кто их помнит сейчас?

– Ох, смотрите! Кузин ей не нравится, – опешила Ольга Вольдемаровна. – По-твоему, что, нынешний Басков лучше?

– Помимо Баскова есть исполнители. 

– Ты это про кого?

– Про Максимова.

Ольга Вольдемаровна упёрла руку в бок:

– Впервые о нём слышу.

– Здрасте! Максимов – яркий представитель движения «Нью-эйдж». Лозунг этого движения: «Человек – мера всех вещей».

– Бог ты мой, какие страсти!

– Вот зря ты смеёшься.

– И чем же этот Максимов хорош? – язвительно спросила Ольга Вольдемаровна.

– У него колоссальные голосовые возможности. Колоссальные! Он использует широкий диапазон мелодических и выразительных средств музыкального языка. Исполнительская индивидуальность несёт основную идею. Его голос даёт композиторам большую свободу, и они выходят за рамки обычного массового песнетворчества. От его сингла «Слоны. Слоны. Слоны» слушатель торчит!

– Что такое сингл?

– Потенциальный хит из нового альбома.

– Да, подружка, переходи-ка ты лучше к нам, в «Ремстройналадку». Мытьё полов в музыкальной школе до добра не доводит.

– Зато культурой обогащает… 

Вспомнили и о провалах. 

– В каждом районе ямы огромные появились, – говорила Ольга Дмитриевна. – Скоро, как кроты, в землю попрячемся. Будем из одной норы в другую перескакивать.

– Это знак. Оттуда. – Ольга Вольдемаровна указала пальцем в потолок. – Исчезать время пришло.

– В то, что исчезать, я не верю, а вот что жизнь меняться будет – это да. 

– Не зря народ говорит: исчезать! Сразу всем. Чтобы никого не осталось.

– Ага, верь тому, что народ говорит! – Подружка зачерпывала ложечкой варенье. – Ишь ты – «исчезать»! Ты прямо как бабка – мать свекрови моей. Собрались, помню, отмечать день рожденья – ей тогда далеко за девяносто было. Мой, как всегда, наклюкался и спрашивает: «Ну что, бабуля, в такие годы и помирать, поди, не страшно?» Она в ответ: «Страшно, ещё как страшно!» – «А как помирать собираешься?» – «Уж одной и не знаю как. Вот если бы всем». – «Как всем?» – «Да всем вместе…» Тут гости за столом прямо отрезвели. Кто салатом закусывал, этим салатом чуть не подавился: «Ты что, старая? Ты-то уже пожила своё, а мы?»

Ольга Вольдемаровна обиженно поджала губы:

– Как же, по-твоему, объяснить, что земля проваливается?

– А тут хоть как можно объяснить… Если, допустим, в колодец забраться – из него даже днём звёзды видно. Может, мы для того и проваливаемся, чтобы вспомнили, как на звёзды смотреть. Может, смысл в этом какой-нибудь есть.

Тут уж хозяйка окончательно рассердилась:

– В гробу я видела эти звёзды! 

И долго ещё после ухода подружки Ольга Вольдемаровна не могла успокоиться: «В небо ей смотреть надо… Совсем ополоумела!»

 

Наступил день, когда на Волковых свалилась недолгая городская слава.

Репортаж в газете по неизвестной причине долго не печатали. Юрий Михайлович надеялся, что его вовсе не будет. А он всё-таки появился! И не только появился, но и произвёл впечатление. Подробно и с удовольствием Марина Владимировна перечисляла постигшие семью несчастья: и что земля под домом продолжает оседать, и что водопровод лопнул, и что сырость в яме высокая. Снимки вышли под стать – жутковатые. Залюбовская так ловко сумела подобрать ракурсы, словно яма не имела конца. Кислые физиономии супругов усугубляли картину. Елена Петровна жаловалась, что на неё оглядываются даже в автобусе.

На другой день после того, как фотографии с текстом украсили газетный разворот, герой публикации с некоторой опаской садился в дежурку. Но народ в ней ещё толком не проснулся и вопросов никто не задавал. В пустынной старой конторе люди по коридору шляются редко, так что до своего кабинета Юрий Михайлович проскочил незамеченным. Маруська, правда, увидев его, два раза мяукнула, но она не в счёт.

Хуже, что возникла необходимость наведаться по делам в новую контору. Волков начал с главного энергетика.

Пыжьянов почтительно встряхивал ему руку:

– Читал, читал! Поздравляю! Как твои ощущения?

– Словно возле стенки стою.

– Брось! Суровые обстоятельства не знают сибирского мужика, не знают, что нет такой ямы, из которой бы мы не вылезли!

Кадровичка Кристина Модестовна, глядя на него скорбными глазами, предложила:

– У тебя отпуск в октябре. Если хочешь – передвину на август.

Юрий Михайлович смутился и обещал подумать.

Но больше всего поразила Ольга Вольдемаровна. Отставив швабру, она с некоторой даже робостью произнесла:

– Слышишь, инженер, если тебе надо чего-нибудь под лестницей записывать, ты приходи, не стесняйся.

Когда часовая стрелка приближалась к обеду, его вызвал Ракитин.

– Это как же тебя угораздило, Волков? – начал он, с интересом разглядывая стоящего перед ним Юрия Михайловича, словно футболиста, изумившего зрителей хитроумной обводкой.

– Что? 

– Провалиться вместе с домом.

– Да как-то так вышло.

– Вот именно! Нормальный человек провалиться не может, не дано ему это. Именно с тобой и выходит. С другими – нет, а с тобой – да!

Волков промолчал.

– Ты прямо притягиваешь к себе то комиссии, то провалы! Ты бы хоть с Мамрукова пример брал. Человека недавно назначили, а посмотри, как работает! Чего тебе не хватает, Волков?

Юрий Михайлович шевельнулся:

– Всего хватает.

– Я не удивлюсь, если ты однажды «Ремстройналадку» подведёшь под разорение. Так же провалимся, как твой дом!

– Что вы! – испугался Юрий Михайлович. – «Ремстройналадку» под разорение не подведу!

Ракитин смягчился:

– Ну а в твоей ситуации по-человечески я тебе, конечно, сочувствую, но учти, если ты надеешься на какую-то помощь от нас – сразу выбрось эти мысли! Денег нет.

 

Налилась спелой синевой жимолость. Это не ускользнуло от внимания дроздов.

После первых бандитских налётов, сопровождаемых безобразными криками, Елена Петровна сказала:

– Из-за этих поганцев ягоды нам не видать!

Юрий Михайлович привязал к ручке бидона старый чулок жены, повесил бидон на шею и отправился спасать урожай. Верхние ветки были подчистую обклёваны, зато снизу и в середине кустов ягоды оставалось много. 

К колючей проволоке подошёл Блинов. Заглянул в палисадник, как заглядывают в аквариум к рыбкам.

– Привет, заключённый, – сказал Блинов. – Ты совсем рехнулся?

Юрий Михайлович поднял голову:

– Со стороны это не должно быть заметно.

– Ещё как заметно! О твоём несчастье в газете пишут, а ты жимолость собираешь.

– И что? Если в газете написали, жимолость уже собирать нельзя?

– Каждый сам решает, но я бы остерёгся. Кинутся городские власти с помощью к тебе, а ты тут с ягодой. «На хрена, – скажут, – ему наша помощь, когда у него варенье на уме?»

– Пока никто не кидается.

Блинов легонько потрогал колючки на проволоке:

– А ведь знаешь, с этими провалами… Ничего просто так не бывает. Вспомни: началось с того, что зима изменилась. Разве у нас зимы раньше такие были? Снега каждый год под крышу наметало, и морозы за сорок. А теперь ни снега, ни морозов – вот земля в движение и пришла. Я думаю, катаклизм какой-то намечается.

– У нас в Асинске?

– Сперва в Асинске. А потом и глобальный.

 

Супруги Блиновы были пенсионеры. Ещё крепкие, ещё способные на всякую работу и не утратившие интереса к тому, что происходит вокруг.

У Блиновых потёк кран на кухне. Зазвучало монотонное: кап-кап, кап-кап… Это был непорядок! Блинов заменил резиновую прокладку. Не помогло. Промучившись впустую, Блинов понял: дело не в прокладке. Он выгнал из гаража видавший виды москвич и отправился в магазин за новым краном. Когда вернулся, супруга накрывала на стол.

– Пока ты ездил, Анька звонила, – сказала супруга.

– И что там у них, в Казани?

– Стройки, говорит, кругом. Всё строят и строят чего-то.

– Ну так на то и Казань, чтобы строиться. А у неё какие новости?

– В отпуск собирается. Через неделю приедет.

– Вместе с зятем?

– Зять работает.

– Алёшку хоть привезёт?

– С Алёшкой и приедет. Дней на десять.

– Что так мало?

– Алёшку в школу надо готовить. Первый класс не шутка.

Блинов перекрыл воду, быстро выкрутил старый кран, ввернул новый. Опробовал – капать перестало. Сели ужинать.

– Смотрю на дом Волковых, и сердце сжимается, – заговорила супруга. – Только крыша торчит. Ужас!

– И что?

– Помочь бы надо.

– Помоги. Подушку им отнеси.

– Зачем подушку?

– А чем ты ещё поможешь? Дом наверх вытащишь?

– Ну… Собрать соседей. Вместе что-нибудь придумаем.

Блинов скривился и даже ложку отложил.

– «Собрать соседей». Попробуй в наше время кого-нибудь собрать! У меня в городе две сестры. Мы хоть с одной общаемся?

Жена не ответила.

– То-то и оно. Сейчас каждый выкручивается сам. Чужое горе никому не нужно. 

– Но ведь раньше сосед соседа всегда выручал.

– Нашла о чём вспоминать!

– Вернуть бы прежнее время, – вздохнула супруга. – Тогда опора была.

– Зачем возвращать? У меня есть опора: ты. Опираюсь пока. – Блинов подумал и добавил: – Если тебя налево не поведёт.

– Ты чего городишь? – поразилась жена.

– А что? Бабы – народ ненадёжный.

– Как будто вы лучше.

Помолчали.

– Хочешь, я завтра пельменей настряпаю?

– Настряпай.

– С запасом сделаю, чтоб и к Анькиному приезду.

Блинов доел суп, зачерпнул кружкой из кастрюли домашнего кваса. Жена составляла грязную посуду в раковину. 

– Я вот о чём думаю, – медленно заговорил Блинов, поставив на стол недопитую кружку. – Надо нам здесь всё распродавать и к Аньке перебираться.

Супруга опустилась на табуретку:

– В Казань?!

– В Казань. Чего нам тут ждать? Когда и наш дом вниз рухнет, как у Волковых? А в Казани купим избёнку где-нибудь на окраине, хозяйство заведём, поросят.

– Каких поросят? Там же мусульмане.

– Нынешние мусульмане ещё те мусульмане. Водку пьют и салом закусывают. Анька приедет – надо с ней потолковать. Пусть и они с зятем помогут.

 

Юрий Михайлович заглянул к Пыжьянову выразить благодарность за вкрученную в туалете лампочку.

В кабинете, помимо энергетика, находился электрик Костя. На его худом и согнутом теле болталась серенькая рубашка с засученными рукавами, а брюки были с такими пузырями на коленях, словно пузыри выдували изнутри через трубочку. 

– Надумал я печку ремонтировать! – Костя, захлёбываясь словами, жёг энергетика огненным взглядом. – Два колосника в топке лопнули. Ты ведь понимаешь, Олегович, о чём речь? Без колосников никак. Что надо? Лопнувшие колосники – в отход, поставить новые, и всё в ажуре. Не тут-то было! Пошёл в «Экономстрой». Колосники есть, но в решётках, цельнолитые. А мне надо по одному! Вообрази, Олегович, отдельно взятых колосников нет!

Пыжьянов кивал.

Громкоголосого Костю было слышно днём по всей базе, что если и отражалось на работе, то совсем не в ту сторону, в какую надо. Выключатели, установленные им, опасно искрили, розетки нагревались и замыкали. А если он пробрасывал новые провода старые продолжали безжизненно свисать со стен, что инспектор Сироткина однажды отметила, требуя навести порядок.

– Я тогда в «Мастер». И в «Мастере» нет! – Электрик проскакал на хромой ноге по кабинету. – Я продавца за грудки: «Почему нет отдельных колосников?» А он: «Сейчас такие не производят, только цельнолитые». А две решётки на топку стоят тысяча сто шестьдесят рубчиков! Ну? Куда годится? Я допускаю, что за последние годы прогресс сильно продвинулся вперёд, но почему он не учитывает моё мнение? Если я и сейчас желаю пользоваться не решётками, а отдельными колосниками.

Всю эту белиберду энергетик выслушал с самым серьёзным видом и отправил Костю в подвал – нарастить проводку. После чего повернулся к Волкову:

– Значит, вариант с окном в туалете не прошёл?

– Какое окно, Олегович? Вот за лампочку спасибо. 

– Брось! – отмахнулся Пыжьянов. – Если бы от лампочки что-нибудь зависело! Лампочка – это мелочь.

– Не такая уж мелочь. Великий подъём в стране начался когда-то именно с лампочки. Так что я допускаю, что с неё может начаться процветание «Ремстройналадки», а там, глядишь, и всего Асинска. 

– Асинска – вряд ли. Тут не в лампочке дело. 

– А в чём? 

– Вот уж точно – не в лампочке.

– Скажи тогда: в чём? 

Артём Олегович на секунду задумался.

– Помнишь мечту о Рио-де-Жанейро? Люди в белых штанах и всё такое?

– Ну помню, – угрюмо сказал Юрий Михайлович.

– Так вот, людям в белых штанах, из тех, кто в дальние дали сквозанул, надо возвращаться в Асинск. Натягивать белые штаны и скачками – обратно. Иначе труба, загнётся город. 

 

Юрию Михайловичу стали сниться странные сны. Отключаясь в постели от дневной суеты, он часто оказывался в дороге: то делался огромным, как дирижабль, и облетал Асинск, озирая его сверху; то на длинном и ровном шоссе разглядывал из окна автобуса мелькавшие луга и деревни; то его нёс по воде быстроходный катер. Однако цель перемещений оставалась неясной. 

А недавно ему привиделось, что стал он невесомым. Совсем. Легче пуха. И вот в тёмной ночи грохочет по рельсам поезд. Юрий Михайлович левой рукой уцепился за приоткрытое окно вагона и вместе с вагоном несётся снаружи, распластавшись в воздухе. Ветер овевает лицо, ощущение полёта наполняет восторгом. Юрий Михайлович досадует, как это он раньше не догадался, что так путешествовать гораздо приятнее, чем в душном купе. Поезд с весёлым свистом проскакивает по мосту. Внизу чёрная река, лунная дорожка бежит по ней, кромка берегов еле угадывается. Река остаётся позади, и снова вокруг непроглядная ночь. Из купе доносятся голоса, там тоже темно, но пассажиры не спят. Юрий Михайлович начинает прислушиваться.

– За человеком не надо следить постоянно, – негромко, но властно произносит голос, имеющий право говорить именно так.

– Позвольте-позвольте, тут вы ошибаетесь! – частит другой.

– Нет, опекать и нянчить – сущий вздор. Да, человеку надо помочь, с этим я не спорю, и даже судьбу его менять иногда.

– Менять судьбу? А вы разве Бог?

– Ну, зачем так? Бог тот, кто уже побывал в будущем и видел всё.

– Но как, скажите, помогать человеку?

– Дважды, больше не требуется. Помощь может быть разной. Например, деньгами. Допустим, он выиграет в лотерею. Сто пятьдесят тысяч для способных людей приличная сумма. Если он умён, ему этих денег хватит для разбега. Ещё вариант: так подстроить обстоятельства, чтобы дали толчок в нужном направлении.

– И вы помогаете всем?

– Нет, только тем, у кого талант. А пустым зачем помогать? От них проку никакого. Если моя помощь ни к чему не приведёт, значит, я не на того поставил. Кроме таланта у человека должно быть нечто ещё.

– И вы помогаете именно дважды? 

– Я помогаю именно дважды.

Проснувшись, Юрий Михайлович сразу вспомнил, что он был легче воздуха, и с удивлением размышлял: «Как же это могло быть?»

 

Неожиданно позвонил Олег Ерёмин, один из друзей молодости, и сказал:

– Санька Чирков умер.

– Как? – удивился Волков: Санька был его одноклассником. – От чего?

– От инфаркта. Первый инфаркт – и сразу конец. Не повезло. Многие до третьего доживают. – И добавил: – Отпевание в субботу в церкви, в час дня.

К назначенному времени Волков не успел. Когда открыл церковную дверь, отпевание уже началось. В помещении было душно. Лики святых взирали со стен на тех, кто находился внутри, прокурорскими взглядами, словно им было известно о тайных и явных пороках каждого.

Юрий Михайлович, ступая тихо, приблизился к гробу и положил в ноги четыре розы. Затем, пятясь, так же тихо отодвинулся. Родственники – вдова, два сына и две похожие друг на друга старухи в чёрном – сидели на стульях. Человек двадцать пять расположились за ними тесным полукружком. Все, кроме Ерёмина, были Волкову незнакомы. Батюшка лет тридцати, с короткой бородкой, стоя у Санькиной головы, то пел, то читал молитвы. Провожающие осеняли себя крестом. Крестились невпопад. 

Сгорбленная вдова в чёрной косынке то и дело прятала лицо в платочек. А потом выныривала из него и смотрела в гроб взглядом обиженного ребёнка, у которого силой отняли любимую игрушку. И даже губы кривила по-детски. Провожающим раздали тонкие жёлтые свечки, попросили зажечь. Острый нос покойника торчал из гроба, как рыбий плавник над водной поверхностью. 

Волков, взяв свечку, обошёл за спинами присутствующих и поместился так, что ему стало видно Санькино лицо. 

После молитв батюшка заговорил о том, что душа, которая выпорхнула из тела, сейчас пребывает в особом состоянии: она готовится к Высшему суду. На суде душа представит отчёт о своей жизни. Юрий Михайлович вполуха слушал о предстоящем отчёте, и неведомый судья в его воображении всё больше смахивал на Ракитина: перед тем тоже приходилось оправдываться и отчитываться. От нечего делать он начал рассматривать покойника. Санька, по всем приметам, уже освоился в деревянном ящике, лицо его выглядело довольным. «Он и живой никогда не унывал, – вспомнил Волков. – Терпеть не мог нюни распускать». 

Но вот отпевание закончилось; те, кто был в церкви, поспешили на воздух. Мужчины вытаскивали из карманов сигареты, вполголоса переговаривались. У всех были прилично постные физиономии. Кто-то деликатно покашливал. Подъехал катафалк, гроб с покойником вынесли и запихнули внутрь. 

Провожающие начали рассаживаться в автобусе. Рядом с Волковым сел Ерёмин, он тоже мало кого здесь знал. Катафалк тронулся с места. Следом за катафалком и автобусом устремились пять или шесть легковушек. 

– Вот, – сказал Ерёмин, – Санька в последний раз прокатится на машине. Дальше – ух в землю! И покой. Вечный. Если не считать, что шарик наш крутится.

– Порядок такой, – философски заметил Юрий Михайлович. – Кто родился – тому умирать.

Они разговаривали тихо, не привлекая внимания.

– Нет, я не привык, чтобы жизнь проходила так быстро. 

– Жену жалко, – сказал Волков. – Сыновья сами по себе, а вот жену жалко: одна осталась.

– Жену? – изумился Ерёмин. – Эту стерву? Она из него кровь стаканами хлебала, Санька мне не раз говорил! Нет уж, её нечего жалеть.

– Ты-то сам женат?

– Женат.

– И дети есть?

– Есть один. Но развитый: в одиннадцать месяцев пошёл, в семнадцать лет сел. Теперь вот жду – к Новому году должен освободиться. А ты как небо коптишь?

– Обыкновенно, – буркнул Юрий Михайлович. И неожиданно признался: – Не успеваю ничего. За лето ни разу на рыбалку не выбрался.

Он ещё хотел рассказать, что дом его тоже – ух в землю, но теперь ему расхотелось.

Огромное кладбище лежало за городом. Здесь были те же асинцы, только со знаком минус. Их теперь насчитывалось больше, чем жителей в самом Асинске. Узкие дорожки разделили кладбище на участки. Ближние из участков густо заросли деревьями. Над могилами поднимались ветхие кресты. Те, кто упокоился под крестами, давно сгнили вместе со своими гробами. Чем дальше, тем новее были могилы.

Машины устремились в дальний угол, к свежим захоронениям. Четверо копщиков, двое из которых опирались на лопаты, ждали у окончательного Санькиного приюта.

Гроб для последнего прощания поставили на табуретки. Вокруг теснились недавно насыпанные холмики и на них временные тумбочки и кресты с прикреплёнными венками. Катафалк тут же уехал. Огромный купол безоблачного неба висел над глумливым Санькиным лицом.

Волков вместе с провожающими подвинулся ближе. Сыновья неловко топтались у изголовья. Вдова рухнула на грудь покойного и вцепилась руками в плечи, словно желая выдернуть его из гроба.

Юрий Михайлович поспешно отступил. И лишь когда гроб оказался в могиле, он приблизился, чтобы бросить горсть земли на красную крышку.

 

Майор внутренней службы Сироткина слово сдержала. Через неделю после проверки Юрия Михайловича вызвал Ракитин.

– Могу поздравить тебя с протоколом, – начал он. – По твоей милости на тридцать тысяч организацию наказали! У нас, как выяснилось, сплошные нарушения. 

Юрий Михайлович пал духом. Продолжение, он чувствовал, будет скверным.

– Волков, ты вроде на вид человек порядочный, но в любой момент способен нагадить в карман. И не себе, а хорошим людям! Мне, например. А теперь вот всему коллективу нагадил. Расскажи, как так получилось, что у нас в конторах дверей меньше, чем положено? 

– Не я же эти конторы строил. – Волков, оправдываясь, развёл руками. – Особенно старую. Меня в тридцатые годы родить не успели.

– Ты не юли, отвечай как есть!

А что отвечать?

– Эдуард Евгеньевич, с дверями прямо загадка.

– Так разгадай её мне!

– Я полагаю, тут вся беда в опережении. Строители возводили конторы, когда ещё правил не было. Кто эти двери тогда считал? А потом нагрянули пожарные и спохватились: «А инструкций-то нет, не успели придумать инструкций про двери!» И быстренько давай сочинять. А если торопишься, всякой ерунды написать можно, дело известное.

– Неужели?

– Конечно. Других примеров немало.

– Каких ещё примеров?

– Автомобиль прежде изобрели, а правила, чтоб пешеходов не давить, уже потом.

– А вот демагогию разводить не надо. Кстати, и про тебя не забыли. Вот, возьми. – Ракитин протянул следующую бумагу. – Пять тысяч и тебе придётся выложить. Своих пять тысяч. И я считаю, справедливо!

Юрий Михайлович тупо уставился в листок, нашёл цифру с тремя нулями.

Ракитин выбрался из-за стола, подошёл к окну. 

Инженер по охране труда ощутил горький вкус во рту. Ещё не изгладились воспоминания о штрафе в пятьсот рублей. Но пять тысяч – это не пятьсот, это куда серьёзней. Сироткина своей бумагой устроила настоящий пожар в его бюджете. Выжгла третью часть зарплаты! И об этом не должна была узнать Елена Петровна.

Ракитин всё стоял у окна.

– Эх, – сказал он, глядя вниз, – рыночный капитализм наш грёбаный. Всё в нём по-русски.

Момент был подходящий. Волков схватил шариковую ручку, лежавшую рядом с перекидным календарём, и быстро сунул в карман.

– Иди, Волков, иди.

Вновь оказавшись в своём кабинете и устроившись в кресле, Юрий Михайлович выдвинул верхний ящик стола, нашарил в дальнем углу картонную коробку, достал её и вытряхнул содержимое. На стол посыпались авторучки. Это была его давняя слабость: он крал ручки у тех, кто имел право распоряжаться. Украденными ручками выводились на бумаге грозные, повелительные слова: «разобраться», «отстранить от должности», «выполнить к сроку». Одна из ручек была поршневая, заправлена когда-то красными чернилами. Именно с неё началась странная коллекция. Волков увёл её лет двадцать назад у начальника мобилизационного отдела асинской администрации Владимира Николаевича Замогильного. Допёк тогда Владимир Николаевич инженера Волкова. Допёк дурацкими запросами – и начало коллекции было положено. Затем коллекция пополнялась исключительно шариковыми ручками: ручкой Великосельского, управля­ющего Гортопсбытом; ручкой Иноземцева, владельца охранного агентства «Русский стандарт»… А четырёхцветная ручка принадлежала когда-то директору городского музея Римме Васильевне Ковылиной. Три ручки Волков спёр у Ракитина.

На каждом трофее имелась бирка: где, когда и у кого изъято.

– Ну что, жала змеиные? – обратился коллекционер к украденным ручкам. – Хорошо вам в моей коробке? То-то!

Затем быстро изготовил бирку для последнего трофея.

 

Август готовился уступить место сентябрю. Думая о зиме, каждый домовитый асинец запасался углем, начинал покупать и складывать мелко напиленные деревья в новую для них форму. В итоге получалась поленница. Перезревшая тёмная зелень впадала в дремоту, по ночам становилось зябко, а утром дом Волковых накрывал такой густой туман, что Юрий Михайлович выбирался по ступенькам наверх как из сугроба. В первый осенний месяц синоптики грозили дождями, и супруги не без оснований опасались, что их усадьба окончательно превратится в болото. Солнце теперь не заглядывало в окна. Оно рассеянно гладило крышу и, стремясь поскорее закончить дневную работу, катилось к горизонту. Дом смахивал на солдата, укрывшегося в окопе. Зимовать в таких условиях было совершенно немыслимо, и Волковы ни угля, ни дров не завозили.

Однако с переселением не добавилось никакой ясности. Городская администрация через газету всё так же твердила, что деньги вот-вот будут, что, по заверениям из области, они уже начали передвигаться из столицы в сторону Асинска, и призывала потерпеть.

Да и сами асинцы привыкли жить с провалами точно так же, как и вообще привыкли ко всему: к плохим дорогам, пренебрежению чиновников, скверному обслуживанию в поликлиниках и прочему.

Заключительная пятница лета была на исходе.

– Сил уже никаких нет, – пожаловалась Елена Петровна, когда муж явился с работы. – Ребятишки как с ума посходили, еле угомонила! Да ещё после смены проехала на почту, за свет заплатила, а тут по твоей лестнице спускаться…

– Это вместо зарядки, Ленусь, – успокоил Юрий Михайлович, – укрепляет мышцы ног. По телевизору говорят, для здоровья полезно.

– Надоели твои зарядки! – закричала жена. – Мне давно не восемнадцать лет! Сколько тебе говорить, придумай что-нибудь! 

– Я думаю, Ленусь, думаю, только ни до чего додуматься не могу.

– Господи, за кого я вышла замуж! Вон нормальные мужья не сидят сложа руки, какие-то приспособления изобретают. Съездил бы посмотрел, если своего ума нет!

Мужчины сделаны из твёрдого дерева. Иная всю жизнь пилит своего мужа и никак не распилит. 

– Что-то я сильно проголодался. Чем порадуешь? – повернул на другое супруг. 

– Есть борщ. Есть жареная картошка с мясом. 

– Я бы сосисок поел.

– Ещё чего! Зачем тебе сосиски?

– Сидел в кабинете – и как осенило: давно мы с тобой сосисок не ели. Отварить бы штук пять – и с картошечкой! Даже представил: толстенькие такие сосиски, горячие, шкурка лопнула.

– Ты бы лучше другое представил: как мы дальше здесь жить собираемся? 

– Живём же пока.

– Ну да, живём. Как пещерные люди! Я поражаюсь твоему спокойствию!

Пока он переодевался, раздражение Елены Петровны слегка улеглось.

– Завтра надо съездить в центр.

– Зачем?

– По магазинам пройти, – Елена Петровна нарезала хлеб, – продукты кончаются: масла подсолнечного почти не осталось, сыра нет, ветчины. Из молочного что-нибудь посмотреть. 

– Давай только пораньше, чтоб до обеда вернуться.

– Если купим кваса, могу окрошку приготовить. 

– Окрошка – это замечательно. 

Юрий Михайлович сунул под умывальник руки, затем обтёр полотенцем.

– С понедельника в садике ремонт начинаем, – поделилась Елена Петровна. – И как раз с нашей группы: потолки белить, стены красить.

– Опять сами?

– А кто ж ещё? И белим, и красим. С пола-то я ничего, всё могу. А вот подниматься…

– Что, среди воспитателей девок молодых нету?

– Ага, заставишь их, кобыл.

Елена Петровна вынула из холодильника кастрюлю с борщом, наполнила пластиковый контейнер и поставила в микроволновку.

– А у нас тоже новость, – поделился Юрий Михайлович, усаживаясь за стол. – Принято решение сломать старую контору. Последние деньки провожу в своём кабинете.

– Погоди. Как «сломать»?

– А вот так. Ракитин сегодня объявил. Мол, топить зимой невыгодно, котельная не справляется. И расход электричества большой: с октября по апрель обогреватели в каждом кабинете не выключаются. 

– Так ведь у вас недавно весь коридор выкрасили!

– Да, зелёной краской.

– А теперь ломать собрались?

– Ничего удивительного, – глубокомысленно произнёс Юрий Михайлович. – В Москве в прошлом веке были Красные ворота. Их в двадцать шестом отреставрировали, а в двадцать седьмом снесли. Всё, кирдык нашей старушке, приговор окончательный. На следующей неделе крышу разбирать начнут. Нас переводят в новое здание. Так что уплотняемся. 

– Тебя куда?

– К Мамрукову. В одном кабинете сидеть будем.

– Ты ж его терпеть не можешь!

Юрий Михайлович усмехнулся:

– Теперь придётся. Всё равно деваться некуда.

Помолчали.

– Бросить бы всё к чертовой матери, – сказал Волков. – С такой работой одного хочу: на пенсию.

Борщ в пластиковом контейнере, вынутый из микроволновки, булькал и источал ароматы. Юрий Михайлович черпаком наполнил тарелку, не забыв выловить кусок мяса на косточке. Красный, густой, чтобы ложка с трудом проворачивалась – именно такой борщ он и любил. Жмурясь от удовольствия, заправил майонезом и тщательно перемешал.

– А сама будешь?

– И сама поужинаю. Я ещё не ела.

– Хороший борщ у тебя получился, наваристый.

– Ты его уже пробовал.

– Ну так что же? – льстиво сказал Юрий Михайлович. – Лишний раз похвалить не зазорно.

Завершился ужин чаем и бутербродами с сыром. От сыра пахло копчёной рыбой.

Встав из-за стола, Юрий Михайлович удалился в маленькую комнату, включил телевизор и устроился напротив. Накануне первого сентября показывали старый фильм о школе.

Жена убрала посуду и позвонила Веронике. Полился нескончаемый разговор всё о тех же детсадовских делах. «Болтать будут не меньше часа», – определил Волков.

Он досмотрел фильм, после фильма начались новости. На экране кто-то бежал, но его догнали, бросили на землю и заломили руки за спину. Появилась машина с мигалкой и репортёр с комментарием. Волкову объяснили, что это плановая тренировка специально обученных людей.

Затем человек с круглым кукольным личиком стал делиться впечатлениями о промышленной выставке:

– Я первый раз на этой выставке. Очень приятно удивлён атмосферой, количеством участников. Мы всячески эту выставку будем поддерживать и развивать. Я встречался здесь с предприятиями, которые уже добились многого. Я общался с иностранными производителями, которые готовы заходить в наши территории опережающего социально-экономического развития. А я всем предлагаю. Говорю: «Коллеги, если вы хотите работать у нас, добро пожаловать. Мы вам предоставим площадки, мы вам предоставим льготы, снимем все административные барьеры – стройте шахты, рудники». Будущее будет только у того, кто создаст здесь производство…

При этом говоривший складывал губы так, как будто потягивал коктейль из трубочки. «Высасыватель, – равнодушно подумал Волков. – И он зовёт сюда других высасывателей». 

Жена стелила постель. Юрий Михайлович взял свежую газету, отложил в сторону вкладыш с телевизионной программой. «Асинские зори» по привычке разнообразием не баловали. Он пробежал глазами заголовки: «История с мусором продолжается», «Как открываются таланты», «Три очка и третье место» и быстро добрался до последней страницы.

Прочитав объявления, воскликнул:

– Ты знаешь, что я нашёл? Слушай. «Отдел поддержки и развития малого и среднего предпринимательства (пер. Магнитный, 8б) предлагает раздвижные лёгкие лестницы, до трёх метров, изготовленные в ЧП «Умелец». И цена подходящая! 

Елена Петровна не ответила.

– Лестница – это ж хорошая, удобная вещь! С земляными ступенями не сравнить. Это всё равно что подняться на второй этаж. Ну? Ты ж на второй этаж спокойно поднимаешься. Давай завтра заедем и посмотрим? 

Супруга будто не слышала.

– А вот тебя касается: «Запустить болезни суставов и позвоночника – это беспечность, которая обходится очень дорого. Игнорирование первых симптомов, лечение непроверенными средствами, бесконтрольный приём обезболивающих препаратов лишь крадут драгоценное время и деньги, позволяя болезни маскироваться и перейти в запущенную форму. Чтобы предотвратить грозные осложнения болезней суставов и позвоночника, чтобы запустить механизмы самовосстановления суставов, хрящей и костей, был создан натуральный сироп «Костевин». Сироп «Костевин» оказывает разноплановое действие на весь опорно-двигательный аппарат человека: восстановит костную и хрящевую ткань; быстро снимет боль, отёк и воспаление в суставах, мышцах и позвоночнике; вернёт подвижность суставам, устранит хруст».

На этот раз Елена Петровна не отмолчалась:

– Мой опорно-двигательный аппарат, после того как потаскаешь тяжёлые сумки, вряд ли какой-нибудь «Костевин» восстановит.

– Ленусь, даже если принять во внимание частичное восстановление – уже большая польза, – возразил супруг. – Пусть хотя бы вернёт подвижность суставам!

– И сколько этот хвалёный сироп стоит?

– В газете не указано.

– Написать можно всякое. У нас нянечка так же по объявлению выписала мазь от подагры. Прислали флакон в картонной коробочке, этикетка красивая.

– И что?

– А то, чего и следовало ожидать: деньги ушли, а подагра осталась.

– Ленусь, может, всё-таки стоит попробовать?

– Ага. Обязательно. 

Новости в телевизоре продолжались. Рыжая девица, потряхивая львиной гривой, докладывала об успешной уборке колосовых. Называла тысячи гектаров в южных и северных районах области. Для пущей убедительности на экране возникло огромное скошенное поле – пустое жёлтое пространство до самого горизонта. Юрий Михайлович осмотрел поле и выслушал сводку погоды: назавтра обещали дождь. После чего выключил телевизор.

– Знаешь, Юра, – заговорила жена ровным, спокойным голосом, когда лежали в постели, – у меня такое чувство, что однажды мы из этой ямы не выберемся.

– Перестань, – сказал Волков. – С твоими расшатанными нервами надо всё-таки что-то делать. Может, сходить в поликлинику показаться врачу?

Помолчали.

– Блиновы в Казань уезжают, – вспомнила Елена Петровна. – Дом продали переселенцам из Средней Азии. Я сегодня Павловну видела, говорит, чуть ли не даром отдали, всё из-за этих провалов. Сейчас вещи собирают, контейнер завтра должен прийти.

– Когда они успели? – удивился Волков. – А как же хозяйство? Свиньи как же?

– Вместе со свиньями и продали…

Ночью Волкова разбудил близкий шум. Юрий Михайлович открыл глаза и сразу понял: дом сотрясается и рушится вниз. Дрожали стены, дрожал пол, в буфете звякали чашки. Это напомнило спуск на лифте, когда он в прошлом году гостил у брата. Рядом безмятежно похрапывала супруга. Елена Петровна, вопреки нервной работе, высвистывала носом так, что никаким землетрясением не разбудишь. Волков не шевелился до тех пор, пока всё не успокоилось. Затем, готовый к любым неожиданностям, поднялся с дивана, сунул ноги в тапки и выскользнул на кухню. В темноте нащупав рукой выключатель, несколько раз пощёлкал туда-сюда, прежде чем убедился, что лампочка загораться не желает. Несколько минут понадобилось на поиски в нижнем ящике шкафа китайского фонарика. С фонариком добавилось уверенности. Подсвечивая себе, Волков оделся, поверх рубашки накинул рабочую куртку и вышел на крыльцо. Луч заметался по стенам земляного колодца. Ступенек, вырытых в земле, не было видно.

– Чёрт возьми! – невольно вырвалось у Юрия Михайловича. – Это что же такое?

Он поднял голову. Далеко-далеко в продолговатом маленьком оконце мерцали звёзды. А ещё слышно было, как там, наверху, воет собака в Володином дворе.

Юрий Михайлович попытался прикинуть расстояние до краёв провала и не смог. Но самостоятельно подняться туда было совершенно немыслимо. Волков скосил глаза в сторону. Рядом с крыльцом часть земли обвалилась, съехала чуть ли не к перилам, и обнажился небольшой вход.

Нечто таинственное и заманчивое скрывалось в темноте появившегося лаза. «Может, удастся выбраться через него?» – подумал Юрий Михайлович.

Он спустился со ступенек и, спотыкаясь на комьях земли и кусках породы, добрался до загадочного отверстия. Луч, направленный прыгающей рукой, высветил проход, уходящий вдаль.

Помедлив, Волков двинулся вперёд. Запах гнилья и плесени ударил в нос, блеснули капли воды на стенах. Холод змейкой пробежал по спине. Юрий Михайлович похвалил себя за то, что сообразил облачиться в куртку. Под низким полукруглым сводом негромкие шаги звучали гулко. Без всяких сомнений, лаз был рукотворным, то и дело под ноги попадали куски породы. В жёлтом свете фонарика Волков видел всё то же узкое безжизненное пространство. «Эге! Да это и в самом деле старые шахтовые выработки, – сказал себе Юрий Михайлович. – Ну и ну! Надо же, сохранились!»

Вскоре в подтверждение догадки он увидел пару изъеденных ржавчиной рештаков. Рештаки валялись, перегораживая путь. Перешагнув через них, Волков последовал дальше. Через сотню метров лаз вывел его в другой проход. Этот проход оказался выше и шире. Рыжие рельсы узкой колеи исчезали в непроглядном мраке с обеих сторон. Когда-то по ним вагонетки, сцепленные в состав, вывозили уголь. «Главный квершлаг», – вполголоса произнёс Юрий Михайлович. В шахте он никогда не бывал, но много чего помнил из рассказов отца. Идти было всё равно куда, и Волков пошёл направо. Через несколько шагов он заметил слева, у стены, мятую газету. Бумага казалась абсолютно свежей, пролежавшей здесь день-два, не больше. Юрий Михайлович поднял и расправил её. Клочок ничуть не пожелтел и хрустел в руках. Это был обрывок «Асинских зорь», второй лист. В центре крупный чёрный заголовок: «На переднем крае». Ниже, в скобках, мельче: «Профсоюзное собрание работников стекольного завода». В обрамлении текста две фотографии: заполненный людьми зал и некто с вытянутой плешивой головой на трибуне. 

– Какое ещё профсоюзное собрание? Какой стекольный завод? Его уже двадцать лет как закрыли!

Судя по жирным пятнам, в обрывок заворачивали пайку – хлеб с колбасой или салом. Волков осветил фонариком верхнюю часть листа – там была мелко набрана дата: «3 сентября 1987 года». «Странно, – подумал Юрий Михайлович, – странно!» Волков скомкал бумажный клочок и отшвырнул в сторону.

Где-то там, наверху, зачерпывая краями звёзды, плыл в ночи Асинск. Плыл осторожно и неслышно, только улицы иногда поскрипывали. Он ещё спал. Пора пробуждаться наступит через пару часов. Взойдёт солнце, и, если он весь к тому времени не провалится, начнётся движение: по разбитым дорогам запрыгают первые легковушки; редкие энтузиасты здорового образа жизни, крутя педали, покатят на работу на своих двухколёсных машинах; автобусы выйдут на предписанные маршруты; скорая промчится по срочному вызову. А здесь, под землёй, тоже был свой мир, но мир исчерпанный и никому не нужный, в котором даже через тысячу лет всё будет так же: тишина и вода, каплями сбегающая по стенам вниз. Хотя гниющая крепь вряд ли выдержит столько. Юрий Михайлович светил под ноги, шарил лучом по стенам. На миг закралось опасение, найдёт ли он дорогу обратно. И тут же спокойно подумал: «Плевать». 

Он шёл по ровной прямой галерее, не представляя, где и когда она закончится. Раза два над сводом раздавался подозрительный треск, и Юрий Михайлович, замирая, поднимал глаза. Не покидало ощущение, что вся громада земли вот-вот обрушится прямо на него. Но истекали томительные секунды, ничего страшного не происходило, треск прекращался, и он продолжал пробираться вперёд. Теперь боковые ходы попадались чаще. Он шёл и поражался: сколько ж взято угля и породы отсюда, сколько вычерпано! Всё, что располагалось наверху: деревянные домишки со стайками и с картошкой в огородах, улицы кирпичных и панельных хрущёвок, гостиница «Асинская» с фонтаном перед ней, кинотеатр «Радуга», металлический завод, обогатительная фабрика – всё висело над пустотой. То, что должно было являться опорой Асинска, оказалось вынуто!

Внезапно луч выхватил крысу. Она заметалась между рельсами и, ослеплённая, замерла. Это было крупное и сильное животное. Волков остановился. Он никак не предполагал увидеть здесь живое существо. Одинокая крыса, хозяйка подземных пустот, приподнялась на задних лапках и, вытянув мордочку, запищала. Писк получился резким и угрожающим.

– Ты! – сказал Волков. – А ну пошла, гадина!

Крыса метнулась к стене и спряталась в неприметной щели.

– Вот же какая тварь, – пробормотал Волков, – нашла место, где поселиться…

Он пошёл дальше. Ничего не менялось – те же капли, сбегающие по стенам, то же гнилое железо и дерево, держащее свод. Галерея казалась бесконечной.

И неожиданно всё закончилось: дорогу преградил обвал. Крупные и мелкие куски породы поднялись перед ним непреодолимой стеной. Наверху, над этим обвалом, в образовавшейся яме оказался сейчас чей-то дом. А может, и не один. Волков поводил вокруг лучом. Справа был боковой ход. Юрий Михайлович задумался: «Что же делать дальше?»

Из хода как будто послышались голоса. Волков, склонив голову, весь обратился в слух. Почудилось, что ли? Нет, не почудилось, вот опять! Ощущая, как заколотилось сердце, он, спотыкаясь, устремился навстречу. Далёкие голоса приближались, стали отчётливей, громче. Особенно выделялся звонкий, высокий, кого-то в чём-то убеждавший. А тот, кого он убеждал, отвечал с раздражением, коротко. И вот замелькал свет шахтёрских лампочек. В одежде, чёрной от угольной пыли, с чёрными, как у киношной нечисти, лицами, приблизились четверо. «Откуда здесь люди? В давно заброшенной шахте!» – ничего не понимая, пытался сообразить Волков.

– Глядите, ещё кому-то повезло – живой! – воскликнул один из четвёрки.

– Вы кто? – спросил Юрий Михайлович.

– Бригада Кранзеева.

Они подошли вплотную.

– А, Волков! И ты попал?

Юрий Михайлович изумился: откуда эти люди его знают? И тут же осенила догадка: отец работал на «Асинской» горным мастером, они принимают его за отца!

– Ты почему без каски, Волков?

– Потерял где-то, – соврал Юрий Михайлович.

– Радуйся, что башка целая! – успокоил тот, у кого был звонкий голос.

– Что здесь произошло?

– Обвал случился, не видишь, что ли?

– И что теперь?

– Ты чего, Волков, с неба свалился? Где-то должен быть выход. Идём с нами, выход искать.

 

…И они все вместе уходят.