Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Тёмное эхо (роман - окончание)

Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 

Содержание материала

(Окончание. Начало в № 5 - 2010 год)

Глава 12

- Ты не спишь? Я уже звонил, тебя еще не было. Я уж думал, без меня ты и заночуешь в этой больнице! Ты – безумная мать.

- Я… - Маша запнулась, и наспех решила, что Матвею не нужно знать о ее встрече с Аркадием. – Я навещала свой старый дом. Тот, в котором жила в детстве. Помнишь, я показывала тебе?

Пауза удивила ее.

- Алло! Ты здесь?

- Ничего себе совпадение! – наконец, проговорил Матвей совсем тихо. – Не поверишь, но я ведь тоже перед тем, как уехать из города пытался отыскать твой бывший дом.

- Нет, правда? Я не спрашиваю: зачем.

- Я и сам не знаю. Странно, да?

- Ничего странного. Движения душ вообще плохо поддаются объяснению.

- Какая ты умная, - насмешливо заметил он. – Ты – ночная птица-философ.

- Птица бывает только секретарем.

- Она выучилась, поумнела и стала философом. А как выглядит птица-секретарь?

Маша улыбнулась в полумрак:

- Тебе и это интересно? Надо спросить у Мишки. Он перечитал все энциклопедии.

- Я приеду завтра в полдень.

- В полдень? – она встрепенулась, и впрямь напомнив себе птицу. – Но я еще буду в больнице! До часа, ты же знаешь.

- А ты не можешь сбежать пораньше? Ради меня!

У нее дрогнула трубка:

- Что?

- Я шучу, - быстро сказал Матвей. – Я сам заявлюсь туда. Я купил Мишке книжку про оригами и три набора бумаги, пусть мастерит в не приемные часы. Между прочим, я уже соорудил жирафа. Хочешь, привезу?

Ей стало страшновато:

- Ты приедешь к нему?

- А это запрещено? Аркадий издал указ? Я замаскируюсь под врача, на случай, если он нагрянет. Или того хуже появится Свирепый Стас.

- Не говори о них так, прошу тебя.

Он замолчал, обжегшись о ее холодность. Потом заговорил другим тоном:

- Ты сегодня другая. Стоило мне уехать…

- И что? Ничего не произошло. Просто это моя… - Маша едва не сказала: «Семья», но вовремя спохватилась и исключила Аркадия: - Мои дети. Я не хочу, чтоб ты над ними смеялся.

- Я не смеюсь. Это они будут ржать до икоты, когда я упакуюсь в белый халат и натяну шапочку до бровей. Включительно.

- Твое лицо невозможно не узнать…

Матвей охотно пошел на мировую:

- Мою шишку вместо носа? Ее ни с чем не спутаешь… Так как на счет жирафа?

- Какого жирафа? – не поняла Маша.

Он обиделся:

- Я же три секунды назад говорил, что сделал жирафа из бумаги! Привезти?

- Вези! – она расхохоталась в трубку. – Пусть живет с нами. Только не знаю, чем его кормить.

Удивив ее непоследовательностью, Матвей вдруг вспомнил:

- Кстати, я сегодня подвозил Стаса. Он трясся на остановке, как бездомный щенок, а тут я, как Санта-Клаус, почти что на санях! Лучше! В санях-то, небось, не очень-то тепло…

- У Санты волшебные сани… Вы хоть разговаривали по дороге?

- Нет, песни пели! Время от времени твой сын пытался меня задушить, но я же скользкий тип, ты знаешь.

Маша наспех опровергла:

- Никакой ты не скользкий, не говори о себе так!

- Ты все время меня учишь! Я не вхожу в число твоих многочисленных детей, ты помнишь?

- Он грубил тебе? Ты не сердись на него.

- Думаешь, я сержусь? Если я на что и сержусь, так это на то, что у меня нет личного самолета, чтобы добраться до тебя за час. И взять тебя сонной, тепленькой, прямо в постели… Но придется выехать утром.

- Не торопись. Выспись, как следует.

- Не торопись?! Выспись? Ты издеваешься? Не хочешь меня видеть?

- Хочу. Хочу-хочу-хочу.

«Я хочу больше, чем могу получить», - это Маша сказала себе, уже после того, как двадцать раз повторила «целую», и положила трубку. Вытянувшись на постели, она обвела взглядом гостиничный номер, не совсем такой, как в фильмах, но – люкс: «Этого мне не хватало?» Память, быстро тасуя, напомнила лики тех «командировочных» номеров, где она останавливалась пять, десять лет назад. Они были хуже. Только тогда Маша этого не знала. И не страдала, это она точно помнила.

Но деньги Матвея не были ненужными. Они дали ей главное, чего всегда не хватало: время. Они освободили от обедов и стирки, от уборки и ожидания на вечно продуваемых остановках. Теперь Маша могла отдавать ненасытному телевидению весь свой день, не страдая от того, что кто-то по ее вине останется голодным, или не получит чистых носков. Только вот освободиться от этой тревоги как раз и не получилось…

Ее мыслям не было дела до расстояния между городами, и они суетливо метались туда-сюда: «У Стаса ведь сломался зонт, как он пойдет под таким дождем?! Осенью Мишку надо было показать стоматологу… Позвонить? Аркадий не вспомнит. А Мишка и не заикнется… Они хоть изредка купают Нюську?»

К ее удивлению, эти заботы стали еще обременительней, оттого, что она не могла решить ни одну из тех проблем, которые оставила своей семье. Они висели на ее шее чугунным хомутом, и Маша чувствовала, что однажды рухнет под этим грузом, который никто на нее и не навешивал…

Ей опять вспомнилась сегодняшняя странная встреча со старшим сыном, которая, скорее, была не-встречей. Первым позывом было броситься за ним, догнать, прижать и выговориться. Рассказать все эти месяцы, каждый день облечь в слова, и передать Стасу, чтобы он вошел в то время – без него – и удержал своим притяжением. Можно было опустить действия: проснулась, выпила кофе, приняла душ, поехала на работу… Кому это интересно?! Она поделилась бы с сыном своей тоской о нем, своем первенце, совсем взрослом, почти мужчине.

Ей не терпелось, чтобы Стас перерос ее, и они вместе прошли по родному городу, а их горделивые тени скользили бы по чужим домам, в которых живут не такие счастливые люди, по машинам, по лицам… Но это случилось без нее. За эти месяцы сын вымахал, будто тянулся за ней, и стал выше сантиметров на десять. Но Маша уже не мечтала не то, что пройтись с ним, но даже приблизиться к нему.

В переулке он метнулся от нее прочь, пригвоздив Машу взглядом, в котором она не увидела ничего, кроме отвращения. Будто ему встретилась прокаженная, и Стас бежал в ужасе, надеясь спастись. И Маша не бросилась следом, почувствовав, как неподдельно то, что погнало его прочь. Да и как она могла оправдаться, если б догнала? Все, что он думал о ней, в сущности, было правдой...

Вспомнив, как глупо, непозволительно откровенно расплакалась перед Аркадием, она застонала от стыда, и, путаясь, полезла под одеяло. Маше всегда было необходимо чуть ли не с головой укрыться тяжелым, иначе сон не находил ее, словно реагировал только на определенную температуру тела...

Мишке надо спать на спине или на животе, вспомнилось ей, но разве медсестры будут следить за ним ночью, как она просила? В этой больнице Маша столкнулась с бессилием денег перед равнодушием. В тайне от Аркадия она совала купюры, но требовать ничего не могла. От денег никто не отказался, но Мишка не мог вспомнить, чтобы кто-нибудь подходил к нему ночью или днем…

Только услышав шаги, Маша поняла, что уснула, и сквозь еще не рассеявшийся сон угадала – Матвей. Она знала, как он ходит: по бесконечным коридорам телецентра стремительно, здороваясь на лету, а по дому ступает так, будто с каждым шагом уходит в себя все глубже. Эти задумчивые звуки прокрались в ее сон, и когда Маша поняла их значение, тотчас проснулась.

- Матвей?

Рука уже нашла кнопку, и бра неярко засветилась желтым. Сев на постели, Маша, помаргивая, оглядела комнату. Потом, вскочив, заглянула в смежную, проверила ванную… Обрывки народных примет, всегда суливших недоброе, шурша, тянулись за ней, и хотя Маша понимала, что это шумит в ушах от обычного ночного волнения в одиночестве, ей все же стало страшно.

Взяв трубку, она быстро набрала длинный номер его мобильного: «Только бы… Только бы…» Ей не удавалось даже мысленно закончить фразу. Но Маша знала, о чем молилась, и этого было достаточно.

- Ты! Спишь? Прости! – бессвязно выкрикнула она, когда Матвей отозвался. – Мне просто почудилось что-то… Нехорошее.

Он уже проснулся:

- Что случилось?!

- Ничего. Да ничего, правда. Просто… Мне приснились твои шаги.

- А говоришь: ничего… Я шел к тебе, вот ты и услышала. Честно!

- Во сне шел?

- И постепенно перешел в твой сон. Легко! Разве так не бывает?

- Со мной еще не бывало. Может, я потихоньку схожу с ума?

- Ты просто впадаешь в мое сумасшествие.

- У тебя ничего не болит? К чему был этот сон? Ради Бога, не гони завтра, ладно?

- А может, мне выехать прямо сейчас? Все равно я уже проснулся.

Маша закричала:

- Даже не думай! Еще уснешь за рулем. Помнишь, как это было с Цоем?

- О! – печально отозвался Матвей. – Если я хотя бы умру, как Цой, и то уже, считай, прожил не зря.

- Перестань. Ты должен выспаться. Ты слышишь?

- Я даже вижу, как ты подпрыгиваешь на постели.

Она осела:

- Я не подпрыгиваю.

- Это сейчас. Я же все вижу!

- Признайся, это ты ходил по комнате, да? Ты ведь здесь? Прячешься где-то со своим мобильником, и врешь мне, что находишься за тридевять земель…

Раздался протяжный вздох:

- Угадала… Приготовься, я выхожу.

Маша понимала, что это всего лишь игра, и все же быстро пошарила взглядом по комнате.

- Видишь меня? – спросил Матвей.

- Я всегда вижу тебя.

- Почему же не веришь, что я вижу, как ты подпрыгиваешь?

- Я верю. Я тебе верю.

«Счастье только задумывается, но никогда не сбывается», - Маша без сна смотрела в то темное и зыбкое, что на самом деле было белым, твердым потолком. Вот этот разговор мог стать счастьем, если б не мальчишеские тени, которые всегда были рядом, даже если Маша оставалась в одиночестве. В свою очередь, они могли составить счастье всей ее жизни без остатка, если б Матвей не приехал на тот фестиваль...

Она решила, не жалея себя: «С Аркадием – вот было счастье. Никаких горьких теней, ничего тягостного. Жизнь была длиннющей нитью янтарных бус, в которой каждый день, как солнечная капля. Но разве я хоть когда-нибудь бредила звуком его шагов?»

Не так давно она услышала песню, название которой переводилось с английского как «Любовь – это катастрофа». И подумала, что это о ней, хотя весь текст перевести не успела. Некогда было вслушаться. Но боль, от которой голос певца подрагивал, осталась в ней, и еще несколько дней откликалась: катастрофа… После нее – руины и морщины. Что с ней будет, если Матвей и в самом деле однажды исчезнет, как сулят ей взгляды всех знакомых и малознакомых?

Утреннее небо было хмурым. Это значило, что на улице тепло, но радостнее от этого не становилось. А на западе, куда выходило одно из окон, сливались светлые стрелы. Бирюзовая легко наслаивалась на стальную, а голубая раздваивалась, позволяя проникнуть в свою сердцевину.

«Завтра будет ясно, - подумала Маша. – Но будет ли по-другому? Мишка в больнице, Стас ненавидит меня, Аркадий крепится, чтобы не назвать меня ничтожеством… А Матвей вообще неизвестно где!»

Ей было это известно, только тоска, нахлынув, легко меняет существующее положение вещей. Тяжелому небу не составит труда сплющить ростки радости в душе, особенно, если они так слабы.

«А какие вообще у меня радости? – Маша попятилась от окна, вздрогнув от острого желания, рвануть раму и шагнуть – за. – Вот же дура! Девять из десяти женщин позавидуют мне. А та одна... Она поежится, посмотрит с состраданием: «Как же ты живешь без своих мальчиков?» Как? Как я живу?!»

Забыв о завтраке, она выскочила из гостиницы, и погнала подвернувшееся такси к больнице. Город бросал ей подробности прошлого: «Помнишь? Помнишь?» Маша закрыла глаза. На высокое крыльцо больницы она взбежала с девчоночьей прытью. Прыгая то на одной, то на другой ноге, переобулась на лестнице, и побежала наверх. Знакомые лица врачей, медсестер подавали сигнал: «Надо поздороваться!»

Маша бросала приветствия, как монеты для подкупа: «Пропустите! Только пропустите!» Еще не было положенных десяти часов, и кто-нибудь действительно мог задержать ее, бывают такие тупые формалисты. Но Маше повезло: это утро было свободно от них.

Она ворвалась в Мишкину палату, и остолбенела, увидев Стаса. Маша даже не вспомнила, что каникулы закончились, и теперь он мог приходить в больницу только по утрам, потому что учился во вторую смену. Его взгляд исподлобья был острым: «Ну? Что скажешь?»

Выдергивая ноги из мгновенно возникшего страха, Маша подошла к сыновьям, и решительно взяла за руки обоих:

- Мальчишки мои… Я так соскучилась. Так соскучилась…

Мишкина ладошка была теплой и мягкой, а Стас, видно, только пришел. Резко отняв руку, он процедил:

- Что это вдруг?

- Не вдруг. Почему – вдруг?

Она услышала свой беспомощный голос, и поняла, что навсегда останется для них парией, которой можно отвечать грубостью или не разговаривать вовсе. Если до сих пор Мишка не понял этого, то уж сейчас…

- Садись, мам, - Мишка приподнял голову, отыскивая взглядом стул, и Маша опять засуетилась:

- Лежи, лежи!

«Мне тошно себя слышать!» Она посмотрела Стасу в глаза, готовая обжечься о злорадство, и содрогнулась. Ей показалось: это Аркадий смотрит на нее печально и всепрощающе, как только он один и умел.

Она просительно улыбнулась Стасу, чтобы тому доброму, что было в нем от отца, стало легче прорваться наружу. Но сын отвернулся. Маша подумала: «Вот это мое. Это я отвернулась бы…»

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.