1. Переживёшь зиму – станешь таёжником!

Сентябрьский утренний морозец словно выполз из тумана, стелющегося над речкой и ручьём. Он забрался под старое тонкое шерстяное одеяло, которым укрывался Серёга, и прогнал остатки сонной неги. Серёга подтянул к животу замёрзшие ноги, стараясь сохранить под оде­ялом тепло и согреться.

Костёр давно прогорел и лёгкий сероватый пепел, носившийся в воздухе, когда тот ещё потрескивал сгорающими сучьями, осел на оде­яло, кусок целлофана, заменяющего стол.

О ДИКОСТИ И РАБСТВЕ 

РУССКОГО КРЕСТЬЯНИНА

История России – история крестьянства, ибо на утренней заре прошлого столетия крестьяне в патриархальном Русском царстве составляли абсолютное большинство населения. Лишь на безумном закате прошлого века, когда глобальная технократическая цивилизация почти погребла природный мир и слитый с ним крестьянский, сельских жителей изрядно убавилось; но даже бывшие крестьяне, что перешли в другие сословия, и порой даже те, что родились оторванные от земли, в сокровенной глуби души и по сей день не утратили крестьянского духа и томительной, отрадной тяги к матери сырой земле.

НЕДОРАЗУМЕНИЕ

Любовь, как известно, субстанция капризная. Одному, вроде бы ничем не выдающемуся и даже дурковатому, она ласково улыбается и драгоценные подарки преподносит. Другому, ладному, не глупому и со всеми достоинствами – только рожи корчит, а то и вовсе стороной обходит…

Старший прапорщик Аристарх Виленович Дралов был из числа «других». И вроде бы не дурён собой, и сложен атлетически, и Баха от Фейербаха отличал, ан нет: до сорока пяти лет дожил, а что такое любовь, так и не узнал.

Уже при жизни Кондратий Петрович Белов удостоился неформального звания «Патриарх сибирской живописи». Так его называли художники, чьё творчество было близко по своим художественным принципам его методу. Но и те, кто разрабатывал новые направления в искусстве, отличные от того, что делал Кондрат Петрович, признавали за ним способность к масштабному мышлению, умение выразить свои чувства через постижение природы, описание исторических событий, которым он был свидетель и участник.

Жизненные обстоятельства всё время препятствовали его желанию стать художником, но жизнь нам даётся, а судьбу человек выбирает сам. И Белов сделал свой выбор, хотя порой кажется, что этот выбор был предопределён свыше. 

Все хорошие книги сходны в одном –
когда вы дочитаете до конца,
вам кажется, что всё это случилось с вами,
и так оно навсегда при вас и останется.

Э. Хемингуэй
 

Предисловие

Ознакомился с публикацией Андрея Цунского «Когда мы играли в индейцев…», в которой автор описывает биографию кумира мальчишек прошлого века Джеймса Фенимора Купера. Мне показались тоскливо-пророческими первые строки этой статьи: «Нынешнее поколение детей – последнее, которое может спросить у отца: «Папа, а во что вы играли, когда не было компьютеров?». И получить ответ: «В индейцев!».

Поэты, как правило, приходят не оттуда, откуда их ждут. Если ждут вообще… Так, видимо, устроено восприятие и постижение мира, что зачастую люди судят о настоящем по предшествующим образцам. А потому так часто и не различают своих поэтов. Или же принимают за поэзию то, что ею не является. Ведь, как правило, от поэта ждут подтверждения своих представлений, порой основанных на случайных влияниях. А он являет нам неведомое, ибо он – «единственная новость, которая всегда нова» (Б. Пастернак). Подняться к нему труднее, чем снизвергнуть его с его духовной бытийной высоты в быт и повседневность, подстроить его под себя, что и делается обыкновенно. Но дело поэта, назначение его состоит вовсе не в том, чтобы удивить, а то и ошарашить человека, выбить его из привычного хода жизни и повергнуть в растерянность. 

Тетрадь первая

Дальневосточная экспедиция, 1941 год

1. От Амазара к Шилке

Весной 1941 года я прибыл на станцию Амазар в распоряжение Грязнова – начальника геодезической партии экспедиции № 47 Новосибирского аэро­геодезического предприятия ГУГК.

Получив задание на полевой сезон, я немедленно приступил к подготовительным работам. Предстояло выполнить наблюдения с пунктов триангуляции на юг от станции Амазар, в бассейне рек Шилки и Аргуни, а также верхнего течения Амура. 

Рантович снимает мир (и себя в мире) на плёнку, нисколько не смущаясь повсеместного массового перехода на «цифру». Более того, ощущая собственную – победную – уникальность в верном следовании тому, что кто-то сочтёт старомодным. Будто из тех времён, когда и плёночная фотография ещё только набирала популярность, в строках его стихотворений вдруг появляются-проявляются поэты первой волны эмиграции: Вячеслав Ходасевич, Георгий Иванов и другие. От слепого подражательства здесь нет и следа. Напротив, очевиден поиск собственного пути, который в том числе проходит дорогами великих поэтов. Консерватизм Рантовича, однако, далёк от пассеизма.