НЕДОРАЗУМЕНИЕ

Любовь, как известно, субстанция капризная. Одному, вроде бы ничем не выдающемуся и даже дурковатому, она ласково улыбается и драгоценные подарки преподносит. Другому, ладному, не глупому и со всеми достоинствами – только рожи корчит, а то и вовсе стороной обходит…

Старший прапорщик Аристарх Виленович Дралов был из числа «других». И вроде бы не дурён собой, и сложен атлетически, и Баха от Фейербаха отличал, ан нет: до сорока пяти лет дожил, а что такое любовь, так и не узнал.

В город Таня с матерью ехали на колхозном грузовике. Всю дорогу мать повторяла, чтобы Таня во всём слушалась крёстную – тётю Марию, на улице рот не разевала, так как город не деревня, там людей и машин видимо-невидимо. Главная её обязанность – отовариваться по продуктовым карточкам крёстной, а очереди там длиннющие. И не ленилась чтоб, по дому помогала. Что дядя Иван на фронте, а детей не нажили. Вот и мыкается Мария одна. Таня слушала, слушала… Скорей бы уже приехать к лёле!

Таня и раньше бывала в гостях у крёстной. Она жила в районном центре – небольшом шахтёрском городке. Муж лёли, дядя Иван, до войны работал в шахте, зарабатывал хорошо.

1. Переживёшь зиму – станешь таёжником!

Сентябрьский утренний морозец словно выполз из тумана, стелющегося над речкой и ручьём. Он забрался под старое тонкое шерстяное одеяло, которым укрывался Серёга, и прогнал остатки сонной неги. Серёга подтянул к животу замёрзшие ноги, стараясь сохранить под оде­ялом тепло и согреться.

Костёр давно прогорел и лёгкий сероватый пепел, носившийся в воздухе, когда тот ещё потрескивал сгорающими сучьями, осел на оде­яло, кусок целлофана, заменяющего стол.

Деду

Лукьянову 

Александру Трофимовичу

посвящаю

Дымок от затушенного костра поднимался тонкой струйкой, еле видной в сумерках. Шумели сосны, покачиваясь на ветру, гуляющему высоко. Кряхтела груша-дичка посреди поляны скошенной травы, как старуха, что через боль в костях ещё старается что-то сделать – прибрать, подмести. Так и груша вот-вот согнётся и прикроет голыми от старости ветвями флягу с холодной питьевой водой.

Алька

1

– Алька, домой! – раздался звонкий женский голос из открытого окна. 

Лица говорившей не было видно, но худенькая невысокая девочка спокойно взглянула на чуть колышущиеся занавески и покорно направилась к высокому крыльцу.

Вечер был ласковым, мягким и томным, какими обычно бывали приморские летние вечера, наполненные ароматами цветом и пением цикад. Именно поэтому Альке не очень-то хотелось идти в душную утробу небольшой квартирки.

Кормильцы

В последнее военное лето маму отправили на заготовку сена. Сенокосные угодья находились километрах в двадцати пяти от посёлка. В бригаде работали шестнадцать женщин, почти все – солдатки или вдовы. Направили их от швейной мастерской. В мастерской они шили нижнее солдатское бельё. Маму назначили бригадиром в этой непростой команде не потому, что у неё были способности, а потому, что была она партийной. Бригадиром из-за слабохарактерности она была плохим. Не умела ни приказать, ни наказать. Звали маму Надежда Сергеевна, только бабы в бригаде уважения к ней не проявляли и называли Надей, а то и Надькой. 

Незнакомка
 

Не может быть, чтобы вы не видели картину Ивана Крамского «Незнакомка». На самом деле картина называется «Неизвестная», написана она в далёком тысяча восемьсот восемьдесят третьем году и хранится сейчас в Третьяковке. Помните, там изображена сидящая в коляске красивая черноокая дама, одетая дорого и элегантно: на ней шляпка с лёгкими перьями, пальто украшено собольим мехом и атласными лентами. Смотрит немного насмешливо. Кто она? Историки говорят, что «кодекс неписаных правил исключал строгое следование моде в высших кругах русского общества», и перед нами не дама из высшего света.

Помню, как впервые в детстве увидела «Незнакомку», но не в Москве, не в музее. Висела репродукция этой картины справа от печки.

Бабушкин аттестат

Резкий и глухой удар о лобовую броню танка метнул в лицо заряжающему частицы сухой краски. Ватной тишиной заложило уши. Мотнув головой, Василий открыл глаза. Смотреть было больно. Глаза запорошило, и, похоже, микроскопические осколки отслоённого ударом металла посекли кожу лица в кровь: то, что он увидел перед собою, было затянуто розовой плёнкой. Несколько осколков покрупнее впились ему в грудь и в живот. Он телом ощутил их колючее жжение. В броне танка зияло сквозное отверстие величиной с хороший кулак, через которое в наполненную пороховой гарью башню стал проникать свежий воздух.