Глава первая. О том времени, когда меня во мне не было.

 

В тысяча девятьсот шестьдесят первом году в свои десять лет я почему-то никак не решался заглянуть в личико только что привезенного из роддома племянника – еще красненькое, еще словно бы недосотворенное, но уже обрамленное тем белым, с тонюсенькими кружавчиками, чепчиком, который сшила моя старшая сестра, а теперь, значит,  уже и его мать Нина. 

А тётя Фрося очень уж настойчиво меня подбадривала: 

– Ты не бойся, ты подойди поближе, оно же тебя не видит! Ему пока еще ангелы небесные поют! 

Июнь. Наконец-то позади школа. Мы  в последний раз гуляем с классом по ночной, а потом уже утренней  Москве, болтаем всякую чушь, мечтаем, строим  самые великие и дурацкие планы. Но чувствуется, что каждый продолжает думать об одном и том же: о тех невероятных событиях, которые произошли в нашей школе в последний  год, и об одном человеке, нашем бывшем однокласснике, ставшем их центром. Вольно или невольно мы заглянули через него за грань  другого мира, тайного, скрытого от нас, но, как мне кажется, влияющего на все происходящее.  История, которую  расскажу, покажется выдуманной, но это было. Точно было. Сто процентов. Мои друзья – свидетели, а в какой московской школе – не так уж и важно. Как говорится, без лишнего ажиотажа. Ведь дело не в том, где,  а в том, что, как и зачем, верно? 

Парень вынул из уха наушник – гремела какая-то тяжелая музыка – и переспросил:

– Что? Не слышу.

Мрачноватый охранник в черном пиджаке крепко пожал ему руку и произнес почти безэмоционально:

– Я понял, кого ты мне напоминаешь. Почтальона.

– Ну так да, — ответил парень, глядя ему в глаза. — Я ж из Ленинграда. Слыхал: это он, это он — Ленинградский почтальон. 

Вид парня был несколько странноват: одет в потрепанное старое пальто, через плечо болтается тряпичная сумка-планшетка, лицо помятое, волосы взърошены – по всему видно, что позади бурная и бессонная ночь.

Весна этого года получалась какая-то полосатая – то с самого марта бывали денечки с почти летним солнышком, а то завеет вдруг пурга февральскую поземку по обледенелым дорогам. Сейчас апрель увалился изрядно за середку, но сегодняшний день попал в полосу ненастья, вот и ущипывает холоднющий ветерок лица и руки прохожих, рано освободившиеся от спасительных варежек.

Но и в эту неуютную погоду у идущего с работы Егора Пахомовича Клетова есть повод быть в приподнятом настроении. Сегодня пятница, завтра ему не надо вскакивать в половине шестого утра, а можно поваляться вдосталь в утренней сладкой дреме, потом неспешно встать, попить кофейку с сигаретой и целый день заниматься ничегонеделаньем

Ветер февральский злой, неугомонный, как сто чертей – бросает пригоршни ледяных колючек в лицо, шлифует скулы, словно наждачной бумагой. Потом поутихнет на время и тут же  вновь стеганёт батогом, с оттяжкой жгучей по неприкрытым частям тела.  Неуютно Притыкину Михаилу – голову втягивает по самые плечи, прячась с заветренной стороны дома, нужду малую справляя. Оставив на сугробе желтый автограф нужды, спешит в дом. Сам себе под нос, хлопая перекошенной дверью: «Ох, и сучий февраль!» Ему, Притыкину, можно принципиально и с крылечка… либо в ведро – один живёт, но под воздействием культурного наследия от старой жизни, пока не проделывал этого.

Сейчас у него – новая жизнь, личная.  Бабу он похоронил с полгода назад. Сегодня как раз полгода. На печке что-то доваривается, в доме грязь и густая тенета по углам. Даже зеркало почти не отражает Притыкина. 

Открытое письмо деятелям мировой науки

Начну свою речь с того, граждане, что всё в этой жизни подвержено переменам. И переменам не в лучшую сторону. И даже такое огромное понятие как климат не стоит на одном месте, а движется, опрокидывая по пути все наши планы и вгоняя в краску сотрудников прогноза погоды. Или, например, та же водка. Вот раньше какая была водка? Бывало, откупоришь поллитру, стопку поднимешь и задумаешься: где сегодня заночуешь? А сейчас? Сколько её ни выпей, всё равно просыпаешься дома.

Но я не об этом.

Вот объясните мне, почему наука не борется, чтобы повернуть вспять эти и другие негативные мировые проявления? 

Екатерина Ермолина

 

* * *

У Маши халат —  как ряса — и бигуди.

Плита —  алтарём и кастрюля с борщом — кадилом.

Детки —  ангелы, муж —  Господь её: ах, прости,

Если не угодила.

Помыта посуда, машинка стирает бельё,

Сгущается сумрак  в квартире, уснули дети…

Она завершает просмотр сериала, встаёт

И гладит рубашку мужу, завидуя Свете.